Её море

Куроро был для неё всем. Даже больше, чем всем. Морем для рыбы, небом для птицы. И вот он — её море — ведет её танцевать. Он кружит её под низким, скошенным в две стороны потолком, кружит, пока всё не сливается в одно пёстрое пятно. Но она видит его лицо. Видит по памяти. Каждую чёрточку, каждую тщательно зализанную волосинку. Его почти безэмоциональное лицо, со временем немного поменявшееся, в её памяти остается навечно. Она имела дело с чужими воспоминаниями довольно часто, а позволить себе коснуться разума этого человека не могла. Не то, чтобы не могла решиться, но пришла к выводу, что оставаться в неведении — гораздо лучший выбор. Лучше, чем лишиться всякой надежды. Лучше, чем увидеть искажённый восприятием свой образ, возможно противный ему, а возможно просто безразличный. Самолично пойти по пути отвращения к самой себе — не та участь, которую Пакунода могла для себя выбрать. Она не настолько любопытна и не суёт свой большой нос куда попало. Отчасти в этом заключалась их похожесть — отстраненные от мира. Интерес Куроро был направлен на желаемые вещи, а её интерес — на Куроро. И сейчас, после очередного виртуозно исполненного грабежа, вломившись в дом местного богача, отсутствующего по неизвестным причинам, они отмечали. Праздновали, пили и буянили. Буянили в основном Набунага и Увогин, остальные, можно сказать, тихо шуршали, по сравнению с первыми двумя. Куроро восхищался новыми сокровищами как маленький ребенок подаркам на Рождество. Серые глаза сверкали радостью, хотя нет, не радостью — удовлетворением. Поглощающим удовлетворением от факта, что получаешь всё, что захочешь, всё, чего был лишён когда-то, прозябая в грязи Метеорного квартала. Но судьба была предрешена. Рано или поздно всё надоедало главе Пауков и либо перепродавалось, либо выбрасывалось на помойку безо всякой жалости. В своей жизни Куроро не мог отказаться только от Паука, да и то был готов пожертвовать собой, лишь бы его детище росло дальше. И Пакунода всю свою преданность отдала Пауку, но на самом деле больше она была предана Куроро. Куроро был её морем, основательно затянувшим в свою пучину, затянувшим так глубоко, что не выплыть, как ни старайся. Да она и не хотела выплывать. Окружавшая толща воды — смесь его желаний и планов, давала ей смысл. Иногда слишком возросшее давление заставляло испытывать боль, но вместе с тем позволяло почувствовать себя живой, ощутить эту жизнь на руках вместо капель крови. Убийства не приносили счастья, но напоминали о скоротечности времени, о том, что в любой момент всё может оборваться. Он танцевал с ней всего раз. Всего пару минут их руки соприкасались. Всего пару минут он вёл её в танце, несмотря на то, что по жизни вёл так долго. Всего пару минут она чувствовала его близость. Танцем больше, танцем меньше — какая разница? Он ведь у неё был, и этого никто не отнимет, этого никто не оспорит. Куроро был для неё морем, но она задохнулась от чёрных смол, разлитых в нём.