Шалтай-Болтай

Скромная, спокойная, добрая. Любила читать, имела высшие баллы по всем предметам. Посещала музыкальную школу, училась в классе арфы. По выходным помогала бездомным в составе волонтерской организации. Не была популярна в школе. Иногда ее задирали чир-лидеры, но быстро уставали, над Ами Мицуно даже смеяться скучно. Немного пухлая, с длинными темными волосами, убранными в скромную прическу, с глубокими синими глазами, которые излучают спокойствие и смирение. Такой запомнила мама свою Ами. Такой она осталась на фотографиях, висящих в гостиной. О такой дочери вспоминал ее отец, глядя на грамоты, висящие на стене. Такой запомнили Ами бабушки и дедушки. Такой она навсегда останется на фотографии в выпускном альбоме одноклассников, такой будут представлять ее младшие ученики, глядя на фото в стенде «Наши выпускники - наша гордость» в холле ее бывшей школы. Вряд ли кто-то из ее бывших знакомых, одноклассников, друзей, соседей, узнал бы ее теперь в анорексичном теле, жмущемся к рыжеволосому парню на грязном матрасе в дешевом лофте. Ее глаза подернуты наркотической дымкой, изучают грязный потолок, ее зрачки расширены. Ей кажется, что потолок трескается на множество кусочков, делится снова и снова, и каждый кусочек окрашивается в яркий цвет, кажется, что эти частички двигаются, меняются местами, составляют узоры, словно она смотрит вовсе не на потолок, а в калейдоскоп. - Как красиво, - шепчет она потрескавшимися губами. Окно в комнате открыто нараспашку, но она совсем не чувствует холода. Ее тело кажется невесомым, чужим, не важным. Парень обнимает ее за плечи, его тело истощено, но руки все равно сильные. Он изучает ее профиль, линию ее вздернутого носа, смотрит на истончившуюся кожу, под которой остро выступают скулы, на искусанные в кровь губы. Это он сделал ее такой. И ему было стыдно за свое творение. Он вспоминает, как впервые увидел ее на концерте. Она стояла у сцены совершенно потерянная в беснующейся толпе. Опрятная, в серой толстовке местного университета и джинсах, ее волосы были заплетены в косу. Люди вокруг нее были обриты наголо или выкрашены в яркие цвета, звенели железными украшениями, были раскрашены татуировками, в их ушах зияли огромные тоннели. Все это пугало ее. Он не знал, как она там оказалась, в самой гуще событий, жавшаяся к сцене, стараясь сохранить хоть немного личного пространства. Она явно была не из этого мира, она не знала, что ее может смять собирающийся слэм, покалечить или даже убить. Он смотрел на нее и не мог ее не спасти, пришлось вытащить ее на сцену. Он подал ей руку, но она сомневалась, прежде чем дать ему свою ладонь. Она оглядывалась на рядом стоящих людей, не зная, как реагировать. Пьяные панки подняли ее, толкнули на сцену. Он заканчивал песню, сжимая ее ладонь, а она в ужасе смотрела, как внизу толпа сходится стенка на стенку, как сжимается сёркл пит, ломая друг другу носы и челюсти. Show must go on. Он поцеловал ее на финальных аккордах, жестко и страстно, поддаваясь общему безумному настроению на площадке, напугав ее еще сильнее, но толпе понравился этот яркий жест. В небо взлетели сотни рук, и раздавались одобрительные крики. Песня о горькой любви теперь ассоциировалась с их поцелуем на сцене, который в сущности ничего не значил, но благодаря слухам стремительно обрастал целой историей. Она стала этой неназванной девочкой из песни, разбившей сердце вокалиста. Она стала личностью икс, личностью, которую пытались скрыть от глаз общественности, но правда все равно вырвалась наружу. Она пыталась это отрицать, пыталась объяснить, что это простая случайность, но люди верят только тому, во что хотят верить. Это забавляло Зойсайта. Он ничего не отрицал, ему нужна была любая популярность. Он с удовольствием наблюдал, как ее терзают мелкие журналисты и фанаты. Он любил спасать ее от них, сценический жест благородной воли. Она была растерянная, смятенная, случайно оказавшаяся в центре внимания. Она хотела спрятаться от ненужной известности, скрыться, но могла позволить себе это только рядом с ним. Он ограждал ее от выпадов агрессивно настроенных девушек, уводил ее от журналистов, демонстрируя им неприличный жест на прощание. Посылал к черту фанатов, требующих объяснений. Пока она не влюбилась в него. В спокойствие, которое обретала только с ним. В его рыжие волосы и хитрые зеленые глаза, в его сильные руки и небрежный стиль одежды. В его распотрошенную, скомканную жизнь. В жизнь в грязных отелях и ночных клубах. Тогда она жаждала его внимания. Она собиралась окунуться в его мир и ждать, пока он спасет ее. Уведет, укроет. Но ему все это было не нужно. Он ждал, когда она не выдержит и уйдет. Уйдет в свой мир. В теплый и уютный дом родителей, чтобы ходить с утра на лекции, а вечером засыпать с книгой в руках. Чтобы развлекаться по пятницам с такими же выхоленными подругами, в опрятных клубах выпивать пару коктейлей, прежде чем заказать такси. Чтобы идти в светлое будущее. Но она осталась. Он давил на нее, он терзал ее, заставлял делать глупости. Хотел довести ее до кипения, показать, как она здесь не к месту. Как ей здесь не понравится. Он довел ее до точки невозврата, но она оказалась в противоположном направлении от начала координат. Он вспоминал, как она смотрела на него своими широко распахнутыми наивными детскими глазами. Глазами девушки, которая еще не знала, какими жестокими могут быть люди. Какими ненужными могут быть чувства. Она смотрела на него из-под ободов пушистых ресниц, она смотрела гордо, смело, уверенно. Она не сомневалась, когда сказала «люблю» и в тот же миг поскользнулась на дороге жизни. С тех пор ее несет течение широкой реки судьбы, кружит, бьет о скалы. Он попросил ее сделать татуировку ради смеха. В качестве заполнения паузы в разговоре или, может быть, на спор, он уже не помнил. Она не отказалась. Она выбила черными витыми буквами его имя на задней стороне шеи. Она обрезала волосы и выкрасила их в синий цвет. Она ничего не скрывала, она гордилась. Она любила его, и не боялась рассказать об этом. Пусть она не была девчонкой из песни, которая разбила Зойсайту сердце. Но она собиралась стать той девчонкой, которая соберет его обратно. С тех пор начались проблемы с родителями и с учебой. Ее запирали дома - она сбегала через окно. Ходила на их глупые вечеринки, пила как проклятая. Приканчивала пиво под аплодисменты его друзей, бутылка за бутылкой, ждала, когда он остановит ее. Он следил за ней, но никогда не останавливал. Это бы противоречило его жизненным убеждениям, принципам свободы личности, свободы самовыражения, свободы саморазрушения. Она раскалывалась у него на глазах, осыпалась, худела. Она засыпала с ним на тротуарах, в парках, на обочинах дорог. Они завтракали жвачкой и банкой пива. Она никогда не жаловалась. Ни на холод, ни на голод, ни на его поведение. Ее не возмущали липнущие к нему фанатки, наркотики, шум, бесконечная толпа в его маленькой квартире с разрисованными граффити стенами. Она начала носить черное. Носить грубые железные и кожаные украшения, высокие ботфорты и мини-юбки. Она стащила его кожаную куртку с железными клепками, которая была ей велика на пару размеров. Она висела на ее исхудавших плечах, как на вешалке. Она нашла в ее карманах его сигареты и научилась курить, пока сидела под очередным домашним арестом. Просто от того, что скучала по его запаху. Он все еще не останавливал ее, но уже и не хотел этого делать. Она стала привычным дополнением его черных будней, его пьяных ночей, его концертов. Она была всегда здесь, рядом, почти невесомая, едва заметная, но чертовски нужная. Как воздух. В мимолетной разлуке ее душа изнывала, болезненно плавилась. Ей нужно было его видеть, вдыхать его запах, держать его руку, чувствовать его тепло. Она ушла из дома под растерянный взгляд матери, кутавшейся в теплый платок на крыльце, под крики отца о том, что она может не возвращаться. Под громкую музыку из динамиков его машины, разрезающую ночную тишину. Под осуждающие взгляды соседей. Ей не было дела до всего этого, она запрыгнула в его старый кабриолет, перекинув рюкзак через плечо, она улыбалась, она была счастлива оставить всю свою прошлую жизнь ради него. И он надавил на газ, размазывая старую Ами по асфальту около ее дома. Он выступал в тематических клубах, рок-фестивалях, уличных гонках. Ездил с группой в соседние города. Она следовала за ним. Они делили все поровну. Алкоголь, наркотики, наказание за нарушение общественного спокойствия. Старой Ами уже не было, а новая не имела понятия, что она может делать в жизни и для чего она родилась, если только не следовать за ним. Он стал центром ее вселенной, корнями ее древа жизни, единственным оазисом в иссушенной пустыне реальности. Она была связана с ним нерушимой цепью. Она осознавала его влияние, но добровольно покорялась его власти. Они танцевали пьяные танцы на грязных улицах города, убегали из кафе, не заплатив, они были на мели, они переживали тяжелые времена. Они переживали его взлеты и падения. Он менял группы как перчатки, ссорился со своими гитаристами в пьяном угаре, ломал барабанные установки разозлившего его ударника. Прогуливал с ней свои собственные концерты. Сочинял песни во время секса. Сегодня он был королем, а завтра шутом. Она сказала, что ее дед был художником и научил ее рисовать. Она купила тату машинку и он позволил ей тренироваться на его левой руке. Теперь она была полностью забита причудливыми узорами, из линий которых вытекало ее имя. Он посвящал ей песни, он кричал ее имя на концертах, и ее снова и снова выносило крауд серфингом к нему на сцену. Иногда она пела, но не любила этого. Они стали новыми Сидом и Ненси, Куртом и Кортни, для своих знакомых, только все это было не про них. Они очень хотели жить, они любили жить! Они стали любить это вдвойне, когда нашли друг друга. Они не принимали тяжелые наркотики, только баловались. Он познакомил ее со своей сестрой. Она была не из этого мира. Она смотрела на Ами, на ее исхудалые руки, синяки под глазами, на короткие синие волосы, в процессе разговора кинула взгляд на татуировку на ее шее. Она наблюдала, как Ами преданно смотрит на Зойсайта, пока он щебечет всякие глупости, рассказывает новости, как смотрит ему в рот, угадывает его движения. Как зябко запахивает на себе его куртку, кладет голову на его плечо. Минако смотрела, как Зойсайт обнимает Ами за талию и не отпускает, как он заправляет ей прядки за ухо, как шепчет ей на ухо какие-то пошлости, пока она разговаривает с официанткой. Минако медленно и элегантно курила сигарету. Она практически ничего не говорила, только наблюдала за ними. В конце концов она устала слушать Зойсайта, повернулась к Ами, посмотрела в ее глаза. - Беги, девочка, беги быстрее, что ты с ним забыла. – Она не спрашивала, она утверждала. Она знала, что ее брат не может сделать счастливой ни одну женщину, потому что не в состоянии видеть дальше собственного носа. И тем более он не сделает ни одну девушку счастливой, проживая жизнь, которой живет сейчас. Она смотрела на Ами, и понимала, что оба они, медленно и бесконтрольно опускаются на самое дно. Она знала, что Зойсайт не остановится, пока его не нащупает, и он утащит девчонку вместе с собой. Он одним движением руки скинул посуду со стола на пол. Минако даже не повела бровью, прекрасно знавшая, чего можно ожидать от брата. - Да пошла ты, - сказал он, и его сестра вскинула неприличный жест. Они бежали вниз по улице, он крепко держал ее за руку. Она не поспевала за ним на своих высоких каблуках, сбивалась. Мелькали рекламные плакаты и вывески магазинов, сигналили вскакивающие на дорогу машины, он никого не замечал, он расталкивал прохожих с их пути, выбегал прямо под колеса. Они бежали до маленького магазина с украшениями, вошли в него запыхавшиеся, раскрасневшиеся. Он подарил ей тонкое колечко с фианитом и попросил никогда не убегать, просил никогда никого не слушать. Но она и не собиралась. Даже никогда не думала об этом. Он проводил дни закинув ноги на стол в тату-салоне, листая журналы, краем глаза наблюдая за ее работой. Она знала, что он охраняет ее, но он бы ни за что не признался в этом. В шесть они уходили на концерты, его группы или их знакомых. Они нюхали спиды, чтобы не проспать работу на следующее утро. Они уставали и ненавидели людей, которые нарушали их уединение. Они глотали экстази вместо мятных леденцов, прежде чем выйти на улицу. Они жили на грани срыва. На грани полной наркотической зависимости. Они ходили по кругу, но не видели ничего кроме друг друга. Он всегда держал ее за руку, сплетая пальцы. Он боялся ее потерять в этом сумасшедшем мире, носившемся перед его глазами со сверхзвуковой скоростью. - Ты не хочешь вернуться домой? – Спросил он ее, обнимая крепче, прижимая к себе на грязном матрасе, лежащем на полу изрисованного лофта. Его голос был хриплым, сонным. Его сознание отъезжало, пока он изучал ее профиль. Он не знал, что будет делать, если она ответит, что хочет. Наверное, пристегнет ее к себе наручниками и выбросит ключ в реку. Он совершенно точно не сможет существовать без воздуха. - Я дома, - мурлыкает она засохшими губами, зарываясь носом в его шею.