Собачий вальс. by Meow

У Шин-чана красивые руки - широкие ладони, длинные, красивой формы пальцы и всегда идеально подпиленные ногти. Говоря начистоту, если не видеть его на площадке, сложно поверить, что это руки баскетболиста, а не музыканта. Самое смешное, что играет он не только в баскетбол. На пианино тоже. Такао сам слышал. Вообще, наверное, человеку со стороны кажется, что музыка подходит Мидориме больше. Шин-чан аккуратный, педантичный перфекционист. Еще он капризный, серьезный, с кучей суеверий и странностей, и вообще не умеет сходиться с людьми. Посмотреть со стороны, чем не музыкальный гений? Но Такао впервые увидел его на баскетбольной площадке: подтянутую высокую фигуру, словно замершую в броске. Воспоминание такое яркое, что кажется ненастоящим: за доли секунды оранжевый мяч пролетает мимо, Такао поворачивает за ним голову и видит сначала руки, потом короткий взмах, изгиб запястья и долгий-долгий полет мяча, который заканчивается точно в корзине. Такао поворачивается в тот же момент, как мяч проходит сквозь сетку. Мидорима Шинтаро, номер восемь команды Тейко, уже отвернулся, не считая нужным смотреть, попадет его бросок или нет. С тех пор Шин-чан для Такао равняется баскетболу, но ему интересно, что было бы, если бы он впервые увидел его другим - в школьном музыкальном классе, за пианино. Это тоже красиво, но по-другому: пиджак школьной формы расстегнут и небрежно брошен на соседний стул, рукава рубашки завернуты до локтей, верхняя пуговица расстегнута, очки лежат на крышке инструмента. У Шин-чана закрыты глаза и вся сцена настолько эффектно-постановочная, что почти смешная. Такао не смеется, потому что не хочет выдать себя. Шин-чан ненавидит играть при посторонних, и единственная причина, почему он не закрывает дверь музыкального класса, это то, что у него нет ключа. Зато он приходит в такое время, когда в школе вообще почти никого нет. Наверное, никто и правда не видел его таким, непривычно открытым, расслабленным. Если бы Такао спросили, он бы сказал, что музыка это хобби Мидоримы. Не потому, что тот плохо играет, а потому что в его игре нет той педантичной одержимости все сделать правильно, с которой он подходит к баскетболу. Нет стремления быть идеальным. Он просто играет. Может в любой момент прервать одну мелодию и начать другую. Он не заморачивается. Такао привык к тому, что Шин-чан заморачивается всегда и во всем, и это почти странно - видеть его таким свободным. Правда, перед этим он старательно заметает следы и делает все, чтобы никто никогда не узнал. Говоря начистоту, если бы Мидорима просто сказал "Такао, я иду в музыкальный класс играть на пианино", Такао, может, даже не стал бы за ним следить. Такао вообще равнодушен к музыке, а Шин-чан выглядит как кто-то, кто будет слушать и играть какую-нибудь редкостную унылость, которую даже искусствоведы не опознают без подписи в программке. Но Шин-чан не был бы Шин-чаном, если бы мог вот так просто сказать. Нет, ему обязательно нужно было попытаться уйти не попрощавшись, и пытаться запутать следы, как какой-то на редкость долбанутой лисе. У Такао есть охотничий инстинкт. Ну, или нечто вроде: он ненавидит проигрывать, и не может оставить в покое то, что от него пытаются спрятать. Мидориму выдала музыка. Просто было уже поздно, и Такао подумал "Ну что за придурок станет играть в такое время?" Такой придурок в жизни Такао был всего один. Мидорима действительно играл какую-то редкостную унылость, но Такао почему-то нравилось видеть его таким, слушать. Мидориме шла его музыка - старая и живущая по каким-то своим непонятным ритмам. Чтобы послушать приходилось красться за ним по коридору, потом осторожно приоткрывать дверь, совсем немного, только чтобы подглянуть, а потом сидеть под ней. Всякий раз делая это Такао чувствовал себя чем-то средним между спецагентом на задании и клиническим идиотом. А потом просто привык. Сейчас он не чувствует даже стыда, что ведет себя как сталкер. Мидорима сам виноват в том, что он такой - интересный, замкнутый и вызывающий почти неодолимое желание узнать его лучше. К тому же, то, о чем Шин-чан не знает, не причинит ему вреда. Что плохого, если Такао посидит часик под дверью и послушает классическую музыку? Похоже, он даже начал ее любить. Ну, или не любить, но что-то в ней определенно есть. Это как грейпфрут - сначала ты думаешь "какая гадость", а потом просишь предков купить еще, потому что как-то незаметно для себя умял все до последней дольки. - Такао. Спокойный, словно бы оценивающий голос на фоне музыки даже не сразу фиксируется. Такао только через несколько секунд понимает, что Мидорима назвал его имя. Он отдергивается от двери, плюхается на задницу, и думает о двух вещах одновременно: во-первых, о том, что между спецагентом и клиническим идиотом, он, похоже, все-таки ближе к идиоту; а, во-вторых, что Шин-чан наверняка в ярости. Такао поднимается, отряхивается и заглядывает в комнату: - Давно ты знаешь, что я здесь? - Две недели, - Мидорима играет что-то медленное и спокойное, сидит к Такао боком, и не открывает глаз. - И ты молчал? - Такао чувствует себя придурком. Мидорима кашляет, перестает играть и тянется поправить пальцем очки, которые на самом деле лежат на крышке. Он часто так делает, когда смущается: - Я решил, что если тебе хочется сидеть под дверью, это твое право. Самое страшное в Шин-чане то, что он не шутит. Он говорит это абсолютно серьезно. Они вместе - два идиота: Шин-чан, который совершенно не умеет выражать свои мысли, и Такао, который незаметно даже для себя превратился в какого-то маньяка-преследователя. - Ты не говорил, что играешь на пианино, - он подходит ближе, опирается на крышку. - Фортепиано, - педантично поправляет Мидорима. - И я не играю. - Да? А что ты тогда делал? Мидорима опускает голову ниже, словно приглядывается к клавишам, хотя Такао прекрасно знает, что играет он вслепую, и отвечает: - Это... так. - Шин-чан, "так" это тот собачий вальс, который играю я, - со смешком поправляет его Такао. Мидорима снова касается клавиш, заставляет их звучать. Мелодия тихая, легкая и какая-то отвлеченная. Такао не знает, как это объяснить, но у него ощущение, что Мидорима играет как бы между прочим, так некоторые рисуют рожицы на полях в тетради. - Я занимался музыкой раньше, - наконец говорит он. Такао почти ждет какой-нибудь трагичной истории про травму: - И что потом? - Баскетбол. Такао не понимает. - Пальцы, - Мидорима кивает на свои руки. - Невозможно играть в баскетбол и всерьез заниматься музыкой. - Ты же заматываешь пальцы. - Все равно. Мелодия меняется, становится медленнее, вдумчивее. - Шин-чан, ты круто играешь. На пианино, я имею в виду, - говорит Такао. Он действительно верит в то, что говорит. То, что он слышал, было круто. Очень круто. - Фортепиано, Такао, - недовольно поправляет Мидорима. - И ты совершенно не разбираешься в музыке. Ты не отличишь "лунную сонату" от "Полета валькирий". Такао фыркает: - Все не настолько плохо, Шин-чан. Он отличит "Полет валькирий" от чего угодно, просто потому что услышал его один раз по телеку и возненавидел настолько, что запомнил название. Мидорима снова перестает играть, поворачивается к нему, словно пытаясь что-то разглядеть, хотя даже так у него должно все расплываться перед глазами, и неожиданно спрашивает: - Ты действительно знаешь собачий вальс? Такао фыркает: - Ага. Что, сыграть тебе? Хочешь урок музыкального мастерства от профессионала? Мидорима встает, Такао почти ожидает, что сейчас ему прилетит, но Шин-чан только отходит в сторону на шаг: - Сыграй. Такао подумал бы, что это какая-то шутка, но у Шин-чана вообще нет чувства юмора. - Зачем тебе? - Сыграй, - говорит Мидорима. Такао действительно способен наиграть собачий вальс - что в этом такого? - но сидеть за "фортепиано" перед Шин-чаном странно. - Шин-чан, я действительно не понимаю, зачем тебе это нужно. Тем не менее, он кладет пальцы на клавиши и принимается одной рукой наигрывать собачий вальс. Мидорима становится у него за спиной, так близко, что вдоль позвоночника бегут мурашки, а внизу живота теплеет, наклоняется ниже, протягивает руку и говорит: - Продолжай. Его пальцы нажимают несколько клавиш одновременно, и звуки вплетаются в незамысловатую мелодию, делают ее сложнее и... почти красивой. "Играть в четыре руки", - неожиданно вспоминает Такао. Кажется, так говорят, когда на пианино играют вдвоем. Хотя они с Мидоримой играют в две руки, вместе. Как в баскетболе. Ему почему-то вдруг становится очень хорошо и спокойно. Он ловит себя на том, что ему нравится вот так сидеть: в музыкальной комнате с Шин-чаном, смотреть за его пальцами, играть свою незамысловатую партию, и слушать мелодию, которая получается в результате. - Шин-чан, - окликает он. - Что? - Научишь меня играть еще что-нибудь? Мидорима раздумывает несколько секунд, а потом коротко кивает: - Хорошо.