Желание

С самого детства Фукабоши ничего не просил. Он знал, что принцу можно не просить, а требовать подарки и внимание, а ещё капризничать, дёргать родителей и плакать, когда вздумается, но, возможно, он родился неправильным принцем. Фукабоши был старшим и нёс ответственность за младших, на его крохотных тогда ещё плечах лежал тяжёлый камень, который он нёс спокойно и без жалоб, как настоящий мужчина. Его маленькая (несмотря на размеры) сестрёнка и двое братиков просили за него – подарки, ласку матери и добродушные реплики отца, они тянули ручки и получали всё, чего хотели. Фукабоши улыбался и говорил, что ему ничего не нужно, что самое дорогое и самое прекрасное – это семья, возможность вытирать слёзы Ширахоши, играть с Рюбоши и Манбоши и помогать матери хоть немного. Принц лукавил и скрывал, что тоже хочет дурачиться, драться, заплывать в опасные районы и отказываться есть лакомства. Вместо этого он отговаривал братьев от глупостей, кормил сестрёнку и проводил много времени со стражами королевского дворца. Он хотел вырасти сильным и серьёзным, а ещё, в глубине души, надеялся, что сможет перебить грусть тяжёлыми тренировками. Именно тогда он впервые встретил Джинбея. Джинбей не баловал Фукабоши, но с ним не нужно было изображать не по годам взрослого и серьёзного рыбочеловека. Фукабоши расспрашивал про людей, про жизнь вне острова, про всё, что когда-либо видел или слышал такой умный и добрый дядя Джинбей. И конечно, ему рассказывали, позволяли плавать с собой на патрули, давали подержать в руках настоящий – острый! – трезубец и гладили по голове, когда он совершал то, что другому в его возрасте было не под силу. Фукабоши рос и узнавал всё больше, и понимал, что просить о чём-либо не имеет права: слишком тяжела жизнь народа, о благополучии которого заботится отец, а мать тратит своё здоровье и силы. Но в день своего совершеннолетия, когда Джинбей вернулся с вестью, что принял предложение стать Шичибукаем, Фукабоши впервые попытался приказать – или жалобно попросить, не узнавая собственного слабого голоса? – Джинбею не уплывать. — Я не могу, — сказал тогда Джинбей, сурово поджав губы. Фукабоши не знал куда деть руки, хвост, куда смотреть, чтобы не увидеть на лице своего почти что кумира с детства презрение и снисхождение. Джинбей помолчал, а затем вдруг добавил задумчиво: — Я не могу остаться навсегда, Фукабоши. Но любое другое твоё желание я выполню с радостью. И принц, ощутив, как неподъёмный камень ответственности на миг упал с его плеч, повис на шее у Джинбея, обвил его тело хвостом и прижался крепко-крепко, впервые шепча столько глупостей и дурацких просьб разом, от которых пылали огнём уши и щёки. Джинбей не высмеял его, а обнял и поцеловал, и это не показалось чем-то ненормальным и гадким, всё произошло настолько естественно и просто, что после Фукабоши долго удивлялся, как своими стонами не разбудил сестрёнку или не переполошил стражу. Ему было немного стыдно и неловко, он же не знал, куда деть этот дурацкий хвост, и руки, и как целовать в ответ, чтобы всё внутри скручивалось в сладкий, невыносимо приятный клубок, но Джинбей был терпелив и осторожен. Он учил молодого принца даже в постели, заставляя его извиваться и кусать губы под настойчивыми ласками. Он оставлял на бледной коже засосы, он кусал в шею и над спинным плавником, и Фукабоши ещё неделю прятал следы бурной ночи от братьев, которые были слишком маленькими, чтобы понять, и слишком большими, чтобы рассказать матери. Распалённый, с горящими возбуждением глазами, всё такой же неловкий, но набравшийся храбрости Фукабоши не отпускал Джинбея до утра, пока оба не выдохлись и не могли пошевелить ни рукой, ни плавником. Принца Джинбей заботливо укрыл простынями и пообещал, что обязательно вернётся через год – в день его рождения. А когда вернулся, то не узнал когда-то нескладного, жилистого и тонкого юношу, ставшего вдвое шире в плечах, сильнее, быстрее и мощнее, он словно возмужал и приобрёл особенную стать, свойственную только тем, кто умеет отказываться от своих желаний ради других. Фукабоши улыбнулся тогда Джинбею белозубо, порывисто обнял и сказал что-то живое, яркое и доброе, и ничем не намекнул, что ждал его, но Джинбей понял. В тот день, когда Джинбей впервые нарушил своё обещание, оказавшись в неприступной тюрьме Импел Дауна, Фукабоши не находил себе места и лишь ответственность за семью, память о матери и любовь к братьям и сестре остановили его от невероятных глупостей. О, как же Фукабоши был счастлив, что Джинбей спасся! Что ему помогли люди, о которых столько говорила Отохимэ, и что, наконец, в день победы, когда весь остров праздновал и повторял имена пиратов Соломенной Шляпы, Фукабоши смог незаметно украсть Джинбея и потребовать, заглянув проникновенно в глаза: — Останься со мной… Сегодня. Теперь ни один из них не боялся разбудить кого-нибудь стонами или привлечь ненужное внимание. На влажных простынях Фукабоши выглядел возбуждающе – ну-как-можно-быть-таким? – и откровенно, он прижимался к Джинбею, обвивал его ноги хвостом, тёрся без всякого стеснения и шептал глупости, одновременно милые и развратные, от которых перед глазами плясали цветные круги, а руки сами оглаживали податливое сильное тело. Они кусались и целовались до крови, доводили друг друга до оргазма, и Джинбей грубо хватал принца за спинной плавник и ниже, а затем извинялся и зализывал ранки, оставленные острыми клыками. Они взмокли и двигались медленно, истосковавшись и успев забыть, как это остро и сладко – подчиняться прерывистому ритму, плавиться от прикосновений и скулить от удовольствия, не контролируя ни себя, ни своё тело. Джинбей смеялся, что уже слишком стар для таких игрищ, а Фукабоши беспечно фыркал, нависал над ним сверху и гортанно обещал, что всё сделает сам, а дяде Джинбею нужно просто лежать и получать удовольствие… Утром Фукабоши проснулся вторым и недовольно приоткрыл один глаз, почувствовав на себе изучающий взгляд. Джинбей лежал на боку, прикрыв бёдра одеялом, лениво курил трубку и любовался гибким хвостом любовника, крепким торсом и густыми волосами, в которые так приятно зарываться пальцами. Фукабоши зевнул и призывно выгнул спину, зная, что засосы и следы от укусов не сойдут ещё неделю. И больше недели будет длиться праздник в честь пиратов, и что скромное желание принца можно удовлетворить хотя бы раз в год. Или больше. Намного больше, ведь кто в здравом уме поверит, что Джинбей слишком стар для любовных утех?