Там, где было сердце

Раздался свист, проткнули стрелы облака, И крик последний на немых губах затих. И все настойчивей вдали трубят рога, Ведь нет защитников тебе среди живых. ( Кошка-Сашка)

Что такое боль? Когда болит не рука, не нога, не рана от шпаги - а душа. Точнее, то место, откуда вырвали сердце. Когда весь мир кажется безумно холодным, застывшим, вмерзшим в проклятый лед. Когда зима наваливается, мешая дышать и чувствовать. Снег, холод, лёд. Теперь он будет всегда там, где когда-то билось сердце, горячее сердце, умеющее любить, смеяться, радоваться. Путь будет – тогда не так больно. Нельзя «оттаивать» душой. Братик… Маленький, несмышленый, глядящий серьезно и внимательно. Невнятный лепет – и первое, или одно из первых слов: «Юсти». Так и пошло – Юсти. Юстиниан Теофил Георг, граф Васспард, десятилетний наследник Дома Волн для младшего братишки был просто Юсти – и самым лучшим, самым добрым и справедливым человеком в мире. Маленький Валентин. Вален, Вальхен, или же просто Тино. Первые шаги, первые слова, первые книги, которые читал ему. Теперь никто никогда не подойдет, не потянет за рукав, не скажет очень тихо: - Юсти… Ни разу старший брат не отмахнулся от младшего, не бросил небрежное: «Оставь меня в покое». И совесть иногда успокаивается этим. Чтобы очнувшись, продолжать вгрызаться злобным зверем. Шли дни, недели – замок был холоден всегда. Но тем теплее было, когда они оставались вдвоем, когда Валентин прибегал, спасаясь от ночных кошмаров в спальню Юстиниана, забирался на кровать и съеживался от холода и страха. И старший брат неизменно успокаивал, говорил, что сумеет защитить от всех страхов. Не сумел… - Юсти, мы никогда не умрем? – однажды спросил шестилетний Валентин. - Никогда, - ответил граф Васспард, отрываясь от трактата по землеописанию. - Значит, мы всегда будем вместе? - Несомненно, Тино. Младший брат вздохнул. Он уже многое хорошо понимал, и не очень-то верил в сказки. Но как же хотелось ему поверить в то, что расставаться со старшим братом не придется никогда. В детстве «никогда» - это не сегодня и не завтра… И даже не послезавтра. - Юсти, можно я посижу с тобой? - Можно, но я работаю. А тебе будет скучно. Валентин помотал головой, отчего каштановые волосы слегка растрепались, привычным движением пригладил их. - Не будет. Я тихо посижу. Его движения помнятся до мелочей, растравляя боль в сердце. Как смотрел, слегка улыбался, приглаживал волосы, уверенно держал шпагу и садился, точнее, взлетал в седло. После Лаик и службы у генерала Рокслея Юстиниан вернулся на время домой. Брат вырос, повзрослел, стал меньше улыбаться и больше сидеть с книгами. Он выглядел безупречно – маленький взрослый, да и только. Изысканные манеры, негромкий голос, идеальная осанка и безукоризненное поведение. «Что они сделали с тобой, Тино?» Служба в столице была необременительной. Юстиниан жил, мечтая о славе и подвигах. Как любой молодой дворянин двадцати лет. Вызов в Торку стал радостью и тревогой. Но потом оказалось, что жизнь там, среди суровых снегов и серьезных людей куда лучше столичных интриг и приятелей-ловеласов, прожигающих жизнь в тавернах и игорных заведениях. Жизнь состояла из разведок, донесений, коротких боев и ночных попоек с молодыми офицерами. Да еще из писем из дома – от Валентина. А ведь он писал, регулярно писал брату о своей немудреной жизни, о книгах, что читал, о том, как себя чувствует матушка и братья. И ни разу – об отце. Эти письма и сейчас хранятся у тебя, вот только перечитывать их – растравлять незаживающую рану. Шел канун 396 года Круга Скал. Генерал Ариго дал отпуск – можно было ехать домой, в замок Васспард, «из зимы в зиму», как шутил теньент Придд. В честь празднования Зимнего Излома собрались родственники – дядя Штефан Гирке-ур-Приддхен, Габриэла, Ирена и ее супруг. Бал в честь праздника, долгие вечера в большой гостиной. И та охота… Был короткий зимний день. Легкий мороз пощипывал щеки, с белого неба изредка срывались одинокие снежинки. Лай своры, крики загонщиков-егерей – они подняли лису, и Юстиниан увидел даже ее рыжий хвост, мелькнувший между деревьями. Валентин принимал участие в таком "взрослом" развлечении в первый раз в жизни. И в последний. Юстиниан запомнил только серого полумориска, выехавшего из-за деревьев на открытую поляну. Четырнадцатилетний Валентин казался сошедшим со старинных гравюр, которые они когда-то так любили рассматривать вдвоем. Когда раздался одинокий выстрел, то время застыло. И граф Васспард, замерев, не мог двинуться с места. Лишь через вечность, длящуюся целую минуту, он вылетел на поляну, спешился, подхватывая безвольное тело. Кровь вытекала толчками, окрашивая руки и снег, крася алым лиловый колет. Серые глаза смотрели в небо как обычно – спокойно и бесстрастно. А на губах – Юстиниан мог бы поклясться, застыла легкая, почти незаметная улыбка. Эта пуля убила не только четырнадцатилетнего Валентина, она убила и графа Васспарда, наследника Дома Волн. Только он почему-то еще ходил, жил, дышал. Наверное, потому что стало все равно – после того, как сам, своими руками закрыл глаза младшему брату, убитому на охоте. Несчастный случай. Такое бывает – Тино вылетел «на линию огня», а он, Юстиниан, не успел удержать брата. Не уберег. Не спас. Не поймал собой то пулю, которую суждено носить в сердце до конца дней. Потом были рыдания сестер, обморок матушки, застывшее лицо Вальтера Придда. Были пышные похороны. И каменная плита, что легла невыносимым грузом. Говорят, умерших родственников надо отпустить, так будет лучше всем. И тому, кто ушел, и тому, кто остался. Юстиниан не мог отпустить брата, мучительно желая увидеть его во сне. Валентин не приходил. Юстиниан был уверен – приди его мертвый брат выходцем, ушел бы за ним, не задумываясь. Пришло письмо от Жермона – он продлил отпуск, сообщая, что соболезнует горю. Но этим отпуском граф Васспард не воспользовался. Оставаться в замке было невыносимо – всё напоминало о брате. Чувствуя себя последним трусом и подлецом, Юстиниан уехал в Торку, оставив матушку на попечение сестер и дяди. Чтобы не видеть кровавое пятно на ослепительно белом снегу. Вино в бокалах искрилось. - Непозволительная роскошь тут, в Торке, - сказал герцог Алва, глядя на огонь в камине. - Да, пожалуй, - сказал невпопад Юстиниан. И вновь воцарилось молчание, изредка прерывавшееся ничего не значащими фразами. Оба словно ждали чего-то. И вдруг, после очередной фразы… Кажется, Ворон упомянул снег. И тут же пришло незваное воспоминание, а память живо нарисовала картину – алое пятно на белом снегу и безвольное тело в руках. Как получилось, что слова хлынули потоком, словно вода сквозь прорвавшуюся плотину. Все то, что не мог сказать дома, где приходилось быть сильным, не проронить ни слезинки даже на похоронах брата – все вырвалось вперемешку со слезами и обрывками фраз. Рокэ ничего не говорил – слова тут были не нужны, он лишь обнял Джастина и ждал, пока перестанут вздрагивать плечи под форменным сукном. И когда всхлипывания наконец, прекратились, сказал: - Теперь ты должен жить за вас двоих, понимаешь? И обнял Джастина, прижал к себе – как когда-то Юсти прижимал к себе Валентина, пытаясь укрыть от всех бед. После фок Варзов заметит, что Алва взял юного Придда порученцем и таскал за собой, пока тот не оттаял. Пока жизнь не пересилила смерть. И Джастин, которого теперь никогда не зовут Юстинианом, навсегда запомнил слова Рокэ - Жить за вас двоих.