Болото

— Бедняга, — усмехнулся Джон, выдохнув из себя воздух. — Какая нелепая, жуткая смерть. И эта дурацкая гармошка-концертино. Терпеть их не могу. А ты? Летит со свистом вниз, как околевающая кошка, а за ней — человек. Я смеюсь, и мне стыдно. Да. Тело не нашли. Пока ищут. — Боже мой! — вскричал я и вскочил с места. — Черт побери!

Р. Брэдбери, «Зеленые тени, Белый Кит»

Слепой певец с моста О’Коннола прыгнул в реку. Случилось это в четверг, а в пятницу Джон прочел заметку об этом в «Айриш таймс» и пересказал мне. В тот вечер Джон вместо того, чтобы вызвать меня к себе в Килкок, Бог весть зачем сам прикатил в Дублин, и, засидевшись в моем номере отеля «Роял Гибериан», мы заговорили о местных нищих. Тогда Джон вспомнил и рассказал. Вот так это и началось. — Боже мой! — вскричал я и вскочил с места, но едва не упал, словно земля ушла у меня из-под ног. — Черт побери! Джон следил за мной с изумлением, и я никак не мог втолковать ему, в чем дело. Нет, дар речи не изменил мне: обстоятельства я сумел передать, но суть Джон воспринимать отказывался. А ведь это я, именно я был виноват в том, что бедняга наложил на себя руки. Я, именно я ни разу не дал ему ни единой монетки! Даже Джон, которого я в глубине души нередко корил за черствость, хотел подать ему — а я, тот самый, кто стыдился смотреть в глаза нищим и был легкой добычей любого из них, за руку оттащил Джона от слепца! Я слышал его каждый день и видел всякий раз, когда приближался к мосту О’Коннола, видел стоящим под дождем, редким снегом, дождем и снова дождем — он всегда был без кепки, единственный простоволосый среди всех обитателей этой насквозь промокшей земли, и вода стекала по его непокрытой голове и струилась по лицу и темным очкам. Это было слишком ужасно. Я не мог смотреть на него. Я почти ненавидел его за то, что он заставлял меня чувствовать! И я уверил себя, что то был обман, мошенничество, хитрая попытка разжалобить прохожих — а на самом деле кепка, теплое платье и даже дом у него были. Но всякий раз, приближаясь к мосту, над которым парил его чистый, сладостный голос, я чувствовал, как сжимается мое сердце. Я содрогался и не мог заставить себя подойти. Сгинь, пропади, в ящик сыграй, Загнись, старый черт, копыта отбрось, Помри, подохни, концы отдай, А то меня милый заждался небось, — — вот что низвергалось с моста в тот последний день, когда я видел слепца. Днем или двумя позже я зашел в магазин готового платья у самого моста и, сам не зная зачем, купил добротное кепи — в добавление к тому, которое уже было на мне. Что именно я собирался сделать, я понял лишь в тот миг, когда продавец предложил положить мою покупку в пакет. Залившись краской от стыда, я отказался, сунул кепи в карман и, расплатившись, выбежал вон. На мосту нищего не было. Я караулил его неделю. Наконец понял, что он больше не придет, и проклял свою запоздалую тягу к благотворительности. А через несколько дней наступила та самая пятница, когда Джон рассказал мне, что случилось. И он мог говорить что угодно, но я-то знал, что это я во всем виноват. Слепой вернулся, а я не дождался его! Тот последний раз, когда я мог все исправить, я его упустил... Той же ночью я отдал ненужное кепи первому попавшемуся нищему. Я раздал все деньги, которые были у меня с собой, и вернулся в гостиницу с ощущением ужасной ошибки. Бесполезно. Все это было бесполезно. Я все так же был виноват в его смерти. Утро пришло темным и слежавшимся, как старая газета. Небо висело над Дублином так низко, что, должно быть, подол его касался бурой поверхности реки Лиффи. Я встал, послонялся по номеру, глянул в залитое дождем окно и сел за машинку. Белый Кит ждал меня, обещая увести за собой в далекие моря, где никогда не льет дождь. Бесполезно. Четыре часа я корпел над историей Чудовища, но тщетно. Никогда еще слова, приходящие на ум, не казались мне такими неповоротливыми и тяжелыми, а мысли — такими ничтожными. Никогда еще сценарий, который заказал мне Джон, не был так близок к краху, как в этот день. После обеда я вышел прогуляться под дождем. На мосту О’Коннола, разумеется, никого не было. Я вернулся к себе и еще несколько часов сражался с Белизной, но она — Кит ли, бумага ли — снова меня победила. Никогда прежде порождения моего сердца и ума не выглядели столь безжизненными. В конце концов, почти обессилев, я отправился спать. «Завтра, — говорил я себе в утешение, — завтра непременно будет лучше». На другой день стало хуже. Кит смеялся надо мной, маячил белой тенью где-то на грани сна, хлопал гигантским хвостом, обдавая меня морской пеной. Я не успевал ни записать, ни даже просто запомнить того, о чем грезил, и я все еще был виновен в том, что случилось с слепцом с моста. Устав с этим бороться, я даже позвонил домой, надеясь, что голоса жены и детей развеют мою тоску. И они одолели ее, но стоило им смолкнуть, как тоска вернулась. Ее полки вновь окружили меня и взяли в плен. Бесполезно, все было бесполезно! В отчаянии я снова вышел пройтись под дождь и, сам того не замечая, побрел в сторону моста О’Коннола. Я не выбрал бы этого пути, будь на то моя воля, но ноги сами несли меня туда, а губы сами собой шептали слова. Такие же бесполезные, как и все, что я делал, думал и говорил в последние дни. «Что тебе стоит, — шептал я, — что тебе стоит? Пусть будет так, будто этого не было. Вот деньги, у меня еще есть немного — я их не пожалею». Так я шептал и шагал — и вдруг обнаружил себя на подступах к мосту, видеть который у меня не было ни малейшего желания. Быстрее крысы, спасающей собственную шкуру, я нырнул в первую попавшуюся дверь. — Решили зайти к нам еще раз, сэр? Надеемся, вам понравилась покупка, — услыхал я. — Чем могу быть полезен? Все тот же магазин готового платья, все тот же продавец. — Мне нужно кепи размера семь с половиной, — ляпнул я. — Хороший кепи, по погоде. — Да, сэр. У нас есть отличный твид, — объявил продавец. — Вот, посмотрите. И вот это… — Беру, — я протянул руку к первому попавшемуся головному убору. — Пакета не надо. Я вышел из магазина под дождь с покупкой, засунутой в карман пальто. На мосту кто-то был! «Нет», — сказал я себе. «Этого не может быть!» — пробормотал я, прибавляя шаг. «Там никого нет!» — почти выкрикнул я, вглядываясь в серую завесу дождя и спеша к мосту. Но там кто-то стоял. Вот он шевельнулся, и до меня донесся скрип и лязг. Тут я понял, кто это. На макушке моста, рядом с местом, где прежде пел слепец, стояли пожилой мужчина и женщина с безобразно охрипшей шарманкой. Я уже встречал их, когда искал его, но они ничем не могли мне помочь. — Сэр! — окликнула меня женщина, когда я на несколько секунд, не более, в нерешительности замедлил шаги. — Сэр! У меня есть кое-что для вас! — Спасибо, не надо! — выкрикнул я, поспешно отступая. Нет, второй раз она не заставит меня слушать вой своего простуженного ящика! Музыка, думал я, возвращаясь к гостинице, не может жить в таком безобразном вместилище. Музыка может жить… ...в живом вместилище тьмы за слепыми глазами. Он по-прежнему был мертв, нищий с моста О’Коннола, и я по-прежнему был виноват в этом. Я вернулся в отель, сбросил пальто и снова до ночи сражался с Китом. И снова Кит был сильнее меня. Отходя ко сну, я снова штудировал оригинал в поисках уязвимых мест Чудовища. Бесполезно! Все было бесполезно. Таким же было и следующее утро, а после обеда мы с Китом не встретились. Вместо него меня поглотило такси, а на том конце тряского путешествия меня ждали Килкок, и старый георгианский дом в усадьбе на его окраине, и поселившийся в нем Джон, и Рики, его жена, и ужин, приготовленный ее руками, и несколько часов разговоров, и бренди, в количестве, достаточном для того, чтобы я мог перенести все колкости и язвительные замечания Джона. И, как обычно в такие дни, — полночный звонок в паб Гербера Финна и Майк, водитель килкокской разновидности такси, развалюхи двадцать восьмого года выпуска. Майк, предпочитающий готовиться к ночной поездке в Дублин со мной именно в пабе. К приходу такси дождь немного утих. По местным мерках это уже и не дождь был вовсе — капли его были так малы, что густая коричневая гладь Лиффи даже не морщилась от них. В общем, как сказали бы коренные дублинцы, к вечеру распогодилось. Но я, избалованный годами жизни в Калифорнии, никакого подъема при виде висящей в воздухе серой мороси не испытывал. В такси я погрузился неловко, как больной и унылый медведь, и принялся растерянно перебирать листы с эпизодами, приготовленными Джону на растерзание. К тому моменту я достиг той стадии разлада с собой, когда кажется, что на тебя ополчился весь мир. Все мешало мне, спорило со мной и перечило моей воле. Листы сценария, как живые, вырывались из рук, сидение на нашем тряском пути норовило сбросить меня, как норовистый скакун, и даже собственное пальто казалось мне вещью с чужого плеча, так неловко и скверно оно на мне сидело, так топорщилось и мешало двигаться, словно я за одну ночь набрал десяток фунтов. Вдобавок кепка норовила сползти мне на глаза, хотя на макушке шофера точно такая же сидела как влитая. Я поправил ее раз-другой, а потом, не выдержав, сорвал ее головы и попытался затолкать в карман. Не получалось! У меня даже это не получалось! Готовый взорваться, я сунул руку в карман. Там была еще одна кепка. При виде нее я сник. Можно даже сказать, ощутил прилив смирения. Да, я неудачник. Ничего не могу сделать как следует. Джон ошибся, доверив мне сценарий. Я мечтал работать с Джоном, обожал его фильмы, но следовало признать: если мы до сих пор как-то и двигались вперед, то только благодаря его усилиям. Его энергии, пинков, которыми он меня награждал, хватило бы, чтобы сдвинуть с места весь Килкок. А я? Я страдал, обижался чуть ли не до слез, тратил все свое самообладание на то, чтобы не показать ему, как бывал уязвлен — но в глубине души, если уж говорить правду, я отчаянно трусил, что он наконец поймет, каким инертным и бесполезным я остаюсь… Вот и на этот раз, сказал я себе горько, я намерен положиться на Джона! Я собрал бумаги, сделал глубокий вздох, снова натянул свою кепку на голову, а лишнюю затолкал в карман. И уставился прямо перед собой. Некоторое время спустя мне показалось, что мы стоим. Я бросил вопросительный взгляд на шофера. — Приехали, — известил меня тот после подобающей паузы. Расплатившись, я выбрался наружу, кивнул, даже с некоторым достоинством, и пошел по дорожке к дому, который теперь занимал Джон. Окошки захваченного этим чудовищем особняка сияли обманчиво домашним, уютным светом, обещая мирный вечер у камина и задушевный разговор. Камины, я знал, в доме действительно были, и Джон обожал разводить в них огонь, особенно в том, что обогревал библиотеку, по негласной традиции превращенной то ли в рабочий кабинет Джона, то ли просто в место моих постоянных экзекуций. И разговоры перед этим камином велись столь задушевные, что мне не раз приходило в голову швырнуть все напечатанное в огонь... и ничуть не реже я опасался, что Джон, с его манерой бросать на пол уже просмотренные листы, сделает это сам. Так что я звонил в дверь, воображая, что за ее толстой спиной бушует очередная буря. И она действительно бушевала. — Какого черта! — орал Джон в гостиной, и по безнадежно терпеливому лицу Рики, впустившей меня в прихожую, я понял, что жертва темперамента Джона находилась где-то далеко, на том конце телефонного провода, и ей предстоит расплатиться за это в полной мере. — Какого черта я должен делать это именно сейчас! Ко всем чертям! Тут он грохнул трубкой и явился в дверном проеме. — Привет, малыш, — он хлопнул меня своей обезьяньей ручищей по плечу. — Хорошо, что приехал. Что тебе налить? Виски? Бренди? — Прямо сейчас? — удивился я, снимая пальто. — Немедленно, — подтвердил Джон. И, бросив взгляд на мой портфель с рукописью, скорчил зверскую рожу. — Немедленно, потому что я хочу выпить с тобой! А потом помчусь в аэропорт и постараюсь успеть на ближайший рейс на Мальорку. Надеюсь, ты дождешься моего возвращения здесь. Рики? — Право, Рэй, — вступила она своим мягким голосом, — я буду очень рада, если вы остановитесь у нас на несколько дней. — Ты улетаешь прямо сейчас? — я не мог поверить своим ушам. Хотя что тут было сомневаться? Это же был Джон! — Мы же договорились с тобой обсудить те два эпизода… — Знаю, знаю, — перебил меня Джон с досадой. — Я же не знал, что мне придется лететь. Только что услышал об этом по телефону. Рики, принеси нам выпить… Будь оно все проклято, малыш, но ведь это продюсеры. Ты же понимаешь. Я понимал. Продюсеры были величиной даже в мире личностей масштаба Джона. У них были деньги. — Рики! — рявкнул Джон. — Сколько можно ждать! Я же сказал, что тороплюсь и, как только выпью с малышом, полечу в аэропорт! Твое такси еще здесь? — обратился он ко мне. — Понятия не имею, — ответил я. — Судя по тому, как мы расставались, вполне еще может быть здесь. Шофер вообще не отличается торопливостью. — Отлично! — Джон потер руки и рванул дверь. — Эй, вы! — громыхнул в мокрой тишине его громоподобный голос. — Не уезжайте, мне надо в аэропорт! В знак того, что просьба услышана, таксист помигал фарами. — Ты не опоздаешь? — спросил я с сомнением. — Мне кажется, это не тот тип, который домчит тебя быстрее ветра… — Не волнуйся, — Джон покровительственно улыбнулся, — он поедет быстро. Ри… — Да, Джон, — порции бренди в его и моей руке появились одновременно, а Рики, улыбнувшись бледной улыбкой, ускользнула собирать вещи. Вернулась она с небольшим чемоданом как раз тогда, когда Джон пытался пристроить свой опустевший бокал на стойку для зонтов, и быстро забрала у него посуду. — Ну, — деловито сказал Джон, набрасывая на плечи пальто и забирая чемоданчик, — вот и все. Жди меня, малыш, и не раскисай. Я скоро вернусь, и мы с тобой обстоятельно все обсудим. Он еще раз хлопнул меня по плечу, подставил Рики щеку и вылетел на крыльцо. В окно я видел его фигуру, стремительно ускользающую в мокрые сумерки в направлении огоньков, обозначавших такси. И вдруг мне стало ясно, что шофер, не торопившийся везти меня в Килкок, полетит в Дублин стрелой. Это же был Джон. Джон, способный в одиночку своротить гору, и, может быть, именно потому для него удобно устраивалось все на свете. — Пойдемте в гостиную, Рэй, — сказала Рики, стоящая рядом и тоже не сводящая с сумерок глаз. — А хотите — в кухню, там сейчас тепло. Допьете не торопясь, а потом решим, как вам будет удобнее. Я в самом деле буду рада, если вы останетесь у нас. Я знал, что она говорит от чистого сердца. Рики, лучше любого из нас знающая, каково это — терпеть общество Джона, не раз сочувствовала мне и даже оказывала некоторую поддержку после особенно тяжелых разговоров. И все-таки я отказался. Я приехал за горьким лекарством, и слова утешения мне были бы ни к чему. Бесполезно, это просто было бы бесполезно. Да. Весь день был именно таким, как я и ожидал. — Пожалуй, лучше поеду обратно. Майк ведь, наверно, у Финна? Он и отвезет меня. Спасибо за гостеприимство, Рики. Она не обиделась. — Если хотите, я позвоню вам, как только Джон сообщил мне, когда вернется. — Это было бы здорово, — с искренней признательностью произнес я. Потом допил свой бренди, отдал ей бокал и снова натянул пальто с безобразно оттопыривающимся карманом. Надел свое кепи. Взглянул на портфель, тощий, страдающий несварением злополучной рукописи. Подумав, переложил лишнюю кепку в него. На что он еще годился... Рики, наблюдавшая за приключениями кепок, не проронила ни слова. — Буду рада увидеть вас снова, — сказала она, когда я потянулся к дверной ручке. — Удачи вам, Рэй. — И я буду рад увидеть вас, Рики. Я сошел с крыльца в сырые сумерки и, ведомый инстинктом, устремился в сторону самого теплого, хотя и не отапливаемого места во всем Килкоке. Паб «У Гербер Финна» ждал меня, чтобы раскрыть мне свое темное, пенящееся и веселящее сердце. — Парни! Посмотрите только, кто к нам пришел! — услышал я, миновав знакомую дверь и направляясь к стойке. — Малыш! — Мистер Марсианин! — Сэр! Давненько вас не было видно! — звучало наперебой. Джек, и Майк, и Фрэнк, и Том, и все-все, кто когда-либо почтил меня знакомством в этом оплоте дружелюбия и мира, искренне радовались мне, и я почувствовал, как тепло начинает разливаться по телу куда заметнее, чем от бренди. — Мистер Брэдбери, — Майк, мой постоянный килкокский шофер, единственный из всех считающий себя у меня на службе и потому единственный из всех обращающийся ко мне официально, даже привстал при моем появлении. — Неужто уже пора везти вас в Дублин? — Сам не знаю,— ответил я честно, обводя взглядом их улыбающиеся лица. — Ничего-то я уже не знаю… — Да вы никак загрустили? — почуял неладное Гербер Финн. — Ну-ка, давайте-ка я налью вам кружечку, а вы расскажете нам, в чем дело. — Да что тут скажешь! — махнул я рукой. — Знаете, бывают такие дни, в которых вязнешь, как в болоте. Что ни делай — никакого толку. Тянешься, тянешься вперед изо всех сил, а тебя засасывает. — Болото, говорите? — Финн прищурился, что-то припоминая. — Так ведь это Ирландия. Она на семьдесят процентов состоит из болот и на двадцать — из дождя. С этими словами он налил и придвинул мне пинтовую кружку своего лучшего пива. — А что же последние десять? — полюбопытствовал я, предвкушая не только угощение, но и какую-то историю. — Ирландцы, — невозмутимо отозвался Финн. — Должен же кто-то придавать этой стране прочность! Ирландцы — вот что держит Ирландию на плаву, вот что скрепляет ее реки и жидкие их берега. Ирландцы — единственные, кто не боится плавать в болоте. — Ну, это ты загнул, Финн, — вставил кто-то с дальнего конца стойки. — Там и двое американцев были! — Где это — там? — переспросил я, озадаченный. — На состязании по плаванию в болоте, которое устроил у нас в прошлом году ваш приятель Джон,— невозмутимо ответствовал Финн. — Чтоб я сдох! — я залпом осушил кружку, представив себе это зрелище. Мое давно уснувшее воображение наконец пробудилось и начало подбрасывать мне удивительные картинки. Ряды людей, уныло застывших у края болота. Джон, чей оглушительный голос заставляет содрогаться готовых к риску смельчаков, и караулящий их болотный туман... Как они плавали? На лодках? Или просто так? Толпились ли на берегу зрители? Зная Джона, могу не сомневаться, что да. А сам Джон наверняка был в парадном охотничьем костюме и, конечно, на коне — в переносном, а может быть, и в прямом смысле. — Что вы со мной делаете, Гербер! Скорее рассказывайте! — Как вы знаете, окрестности Килкока славятся своими болотами, — начал Финн, не обращая, кажется, внимания на мое нетерпение, а может, даже тайно наслаждаясь им. — Многие ошибочно считают это недостатком нашей местности, но я всегда говорил, что нет ничего лучше хорошего болота. — Тебе-то, конечно, лучше и не придумаешь, — пробормотал Том, протягивая Финну опустевшую кружку. Я машинально последовал его примеру. — Так вот находишься по болотам — и куда потом податься? Где душу отвести? Конечно, все идут к Герберу Финну. — Я ведь никого не заставляю ходить сюда, — укоризненно произнес Финн. — Да я в том смысле, что мы сами сюда собираемся, — примирительно произнес Том. — Потому что после такого количества болот хочется чего-нибудь другого… посветлее. Приняв последние слова за указание, Финн налил ему светлого пива и продолжал: — Как Том и сказал, ко мне сюда люди заходят охотно. И вот однажды зашел сюда и ваш приятель. Не то машина у него сломалась, не то искал в округе местечка поживописнее — точно сказать не могу. А только зашел он и угостился у меня на славу. А потом и спрашивает: «Не скучно ли тебе, Финн, среди этих болот?» «Нет, сэр, — я ему говорю, — не скучно. Вот в Дублине я побывал — там точно скучно. На реку Лиффи взглянешь только, сразу повеситься хочется». Тут он вздрогнул и говорит: «Это верно, река уныла, как смерть. А только разве здесь веселее?» — «Не знаю, сэр, я детства с отцом в окрестностях Килкока охотился. По мне, так нет ничего лучше хорошего болота». «Может, ты и прав, — говорит он, — только все же здесь маловато развлечений. Никакой тебе новой публики, никто не приезжает сюда хорошо провести время». «Ну, а в Дублине что? — спрашиваю я. — Ведь и там не морской курорт. А в Лиффи купальщиков, наверно, и за деньги не заманишь». Тут глаза у него вдруг загорелись, точь-в-точь как сейчас у вас, и он спрашивает: «А как ты думаешь, Финн, где вода чище, в Лиффи или здешних болотах?» «Как по мне, так в болотах», — говорю я осторожно. Тут он хлопнул меня по плечу и говорит: «Финн, твой голос — голос самой Ирландии! Думаю, ты прав, и мы отлично проживем на болотах!» Прошло три дня, и приходит он снова, приносит газету. А в ней полстраницы посвящено удивительной традиции купаться в болоте, якобы существующей в окрестностях Килкока с незапамятных времен. И конце говорится, что этим летом — прошлым, стало быть, — ожидается даже большое состязание пловцов, на которое приглашаются все желающие. Участвовать, написано там, тоже всем можно! Я прочел и сразу понял, к чему дело идет. «Не боитесь, сэр, что поверят?» — спрашиваю. У него в глазах так черти и заскакали. «Затем и написал, чтоб поверили», — говорит. В общем, не прошло и недели, как начали в Килкок съезжаться люди. Одни ходили болото для состязания присматривали, другие ужасались только, но уезжать не спешили, а третьи и вовсе готовились выступить! Ведь где состязание — там публика, а где публика — там обязательно кто-нибудь постарается из шкуры вон выпрыгнуть. Потом в газете еще одна статья появилась: что, мол, плавать в болоте по старинной скромной традиции полагается в одежде, да не в купальном костюме, а в нарядном платье! Так что к состязанию пловцов присоединился сам собой и конкурс на лучший наряд для плавания, и тут уже в Килкок женщины повалили. И вот, наконец, настал день заплыва… Глаза Финна сделались совершенно невидящими, но руки продолжали так же споро, как и прежде, разливать пиво всем томимым жаждой. Благодарное молчание царило в его пабе, когда все мы поочередно припадали то к одному, то к другому живительному для каждого ирландца источнику — вечно пополняющимся кружкам и удивительной истории. — В тот день мы узнали, что слава Килкока распространилась за океан. Среди участников заплыва, как сообщала пресса, были и три американца. — Два, — тихонько вставил кто-то. — Это мы потом узнали, что два, Джош, — возразил Финн. — Третий оказался англичанином. И он-то, знаете, чуть было и не утонул. Но егеря, по распоряжению начальника килкокской охоты дежурившие в лодках, выловили его багром. Им, беднягам, многих в тот день пришлось вылавливать: не то чтобы все тонули, просто выбраться никак не могли. Вот когда мы оценили важность оговорки о костюмах! Если б не все эти оборки, фалды, хлястики и ремни, многих было бы вытянуть значительно труднее! — И как… — спросил я, с замирающим сердцем пытаясь подобрать слова для того,что меня волновало, — кто стал победителем? Кто-то один? Наверно, многие расстроились? И костюмы… — Что вы, сэр, — ласково возразил Финн, забирая у меня пустую кружку и вновь наполняя ее, — победителей было десятка два, и женщин, и мужчин, а уж счастливы были все без исключения. Словно если чего-то им и не хватало в жизни, то только возможности хорошенько вываляться в грязи просто так, без всякого дела и пользы, как маленьким. Награды победителям вручала жена распорядителя охоты и жена вашего приятеля, а сам распорядитель в тот день нашел возможным выразить мне признательность за высокое качество наград... Я некоторое время посидел молча над своей кружкой, и меня осенило. — А ведь ты, Финн, в качестве награды предложил им свое пиво! — сказал я с уверенностью. И мне даже на душе стало тепло, когда он рассмеялся и ответил: — Все-таки у вас, писателей, голова варит, что ни говори! Это я еще при встрече с Папой понял… Папа. Эрнест Хэмингуэй! Я помнил, как Финн рассказывал о встрече с ним. И пусть, быть может, встреча эта была выдумкой, но сравнение, ставящее нас на одну доску… — Майк! — вскочив, закричал я, и сотни Белых Китов в моем сердце плеснули хвостами и нырнули, чтобы в должный час вынырнуть и попроситься на бумагу. — Едем скорее в Дублин! И мы поехали. Не скорее, нет, — мы распрощались со всеми обстоятельно и покатили не спеша, но тепло ехало с нами, и я озирал окрестности счастливыми глазами и не узнавал ничего. Под серым шелком мокрого неба Ирландия был свежа и зелена, как место вечной весны, и бурые реки ее несли с собой не только водяные капли, но и тени дождей уже выпавших и еще только предстоящих, тени дней вчерашних и завтрашних, и даже Лиффи, безобразная Лиффи казалась исполненной важности и волшебства. — Стой! — крикнул я Майку. — Поворачивай к мосту! На макушке моста О’Коннола все еще стояли нищие с шарманкой, и я хотел поделиться с ними чем-нибудь хорошим. Но вышло не так. — А! Сэр, я же кричала вам, чтобы вы подошли! У меня есть кое-что для вас! — обрадовалась мне женщина. — Помните, вы спрашивали про слепца, который тут пел? — Да, — растерялся я. — Но разве… — Тогда я не знала, где он живет, а потом он спрыгнул отсюда, с моста, но не утонул. Его, знаете, подобрали наши знакомые ниже по реке. Вот теперь я могу сказать вам, где его найти, если он вам еще нужен. — Говорите! — потребовал я, почувствовав, что не выдержу и минуты промедления. И как только она рассказала, обратился к Майку: — Умоляю! Едем туда! Я должен… я ему должен… — тут я запутался окончательно, но Майк, чудесный Майк отнесся к этому снисходительно. — Как скажете, мистер Брэдбери, — уважительно произнес он, и мы поехали. Это, конечно, были трущобы, но люди на улицах все-таки попадались. А я до смерти боялся снова запутаться и не найти его. — Не знаешь, где тут живет слепой певец? — поймал я за руку пробегавшего мимо мальчишку. — А вон в том желтом доме на втором этаже, — махнул тот рукой в сторону дома, некогда точно окрашенного желтой краской. — Спасибо, — крикнул я и направился было к дому, но, спохватившись, вернулся к Майку и выудил из своего портфеля кепку. Теперь можно было идти. «Господи, — бормотал я на ходу, пересекая улицу и вступая на лестницу, — что Тебе стоит! Сделай так, чтобы это было!» И лестница скрипела под моими ногами, пока не кончилась. И я постучал в дверь. — Кто еще там? — послышался из-за нее охрипший, но такой знакомый мне голос. — А впрочем, кто бы ты ни был — входи… Прижимая новую кепку к сердцу, я нажал на ручку двери.