На кончике волчьего языка

Бран сомкнул челюсти, скрипя зубами. Снег холодил лапы, и стоять на нем было пусть и привычно, но неприятно; Лето, наверное, свыкся с необходимостью ходить по ледяным снежинкам, но Брану это пока что было в новинку. Но внутри Лето хотя бы было тепло. Он мог уйти далеко – поохотиться, к примеру. Или наоборот: остаться рядом, видя свое собственное тело глазами Лето, то, как закатываются его глаза, то, как подрагивают веки, то, как трясутся губы. Как Жойен наблюдает, немного мрачно, но в то же время обеспокоенно и заинтересованно. Жойен знал, что из себя представляют варги, и уж не его было удивить подобным. В отличие от Оши, которая подобное явно не одобряла; что же, Оша ушла, и остались только Мира, Ходор, Жойен, Бран и Лето. У Брана не хватало еще ловкости охотиться самому так, чтобы приносить добычу всем остальным, но на лапах уже стоял крепко. Так крепко, что, казалось, от рождения лютоволком был – немного неуклюжим, но все-таки настоящим. Бран склонил голову, чувствуя все те запахи, что окружали его, черным кончиком носа. Пахло много чем: морозным снегом, костром и погоревшим деревом, людьми, нестираным исподнем, птицами и зайцами, опавшей листвой, что выглядывала из-под разрыхленного снега. Пахло правда многим; но только один запах был особенно приятен Брану. Он не пытался понять, почему, просто принимал это… Как данное. От Жойена пахло мхом. Не болотом, не сыростью – именно мхом, таким… Мягким. Влажным. Невероятно приятным, хотелось зарыться носом в запахи Жойена и помять его лапами, пожевать, почесаться ухом, поваляться на спине… Так хотелось. Бран немного стыдился этих странных мыслей, но ведь он был лютоволком, когда думал их. А для лютоволка это ведь совершенно нормально, да? Если забыть, что Лето никогда не ластился к Жойену и не любил никого, кроме самого Брана. Бран ткнулся в ладонь Жойена влажным носом, вдыхая его такой манящий, такой мягкий и нежный, такой невероятный запах, и прикрыл глаза. Мазнул языком по пальцам; не прикусил, О, Семеро, ни в коем случае – с голода боялся слишком сильно челюсти сжать. Жойен оторвал взгляд от пустых глаз Брана-человека и обернулся к лютоволку. - Ты вернулся? Бран-человек рвано вздохнул, и веки его задрожали вновь; Жойен глянул на его тело и осторожно коснулся теплой ладони, губы поджимая. - Если ты вернулся, то… Бран знал, что Лето был большим. Правда большим, особенно по сравнению с худощавым Жойеном, а еще – тяжелым. Так что на колени к Жойену он залез с предельной осторожностью, лапы на плечи поставил – и замер. У Жойена были такие красивые глаза, а волчье зрение было сильнее человеческого. Бран просто не мог оторвать от них взгляда; он был правда заворожен. И пусть мох был не так прекрасен, как янтарь или небо, но именно эти глаза Бран видел в своих снах – не вещих, а совсем обычных, человеческих. И таких теплых. Жойен пах и теплом – теплом человеческим, теплом ненавязчивым и не обжигающим, как тепло костра. Теплом нужным. Бран вильнул хвостом и, тихо рыкнув, ткнулся мордой в щеку Жойена, а потом неловко лизнул его шершавым языком в губы, внимательно всматриваясь в такие неповторимые глаза и вдыхая такой невероятный запах. И чувствуя сладость губ Жойена на кончике своего длинного волчьего языка. Жойен моргнул, покачал головой, вздохнул. Бран попытался убрать лапы с его плеч – не вышло, Жойен мягко сжал одну, и лютоволк, жалобно проскулив, положил голову ему на плечо, прижимаясь теплым боком к мальчику. Тот потрепал прижавшиеся к голове уши мягко, вздыхая, и почесал за ними, а Бран прикрыл глаза. Ему нравилось чувствовать тепло рук Жойена, которое грело куда больше этой толстой шкуры. И, по правде сказать, он бы очень хотел, чтобы Жойен вот так вот обнял его… Тогда, когда его сознание вернется в тело человека.