Resonance - Omega

      Люди почему-то говорят, что капитан идет с кораблем ко дну.       Гаррус в подавляющем большинстве случаев терпел сокрушительное поражение в попытках разобраться в разномастных человеческих поговорках, но эта была настолько лаконична и бескомпромиссна, что, впервые услышав оную, турианец, к удивлению одного из своих товарищей, замолк. Надолго.       Сквозь это короткое высказывание проскальзывала мрачная определенность, которой так и хотелось возразить — только чтобы поставить самодовольного скептика, озвучившего это, на место. Тем не менее, Гаррус потратил остаток дня налаживая защитные системы их штаба и подыскивая контраргументы — а ничего и не выходило.       Все адекватные мысли тут же перекрывал подброшенный воображением после рассказа Джокера образ беспомощно извивавшейся между пылающих обломков Нормандии хрупкой фигуры, скребшей ремешки на шее.       И что тут скажешь? Разве они не правы?       Только откуда во вспыльчивых и острых на язык людей столько горькой мудрости?       Как он не пытался, в их культуре не находилось совершенно ничего подобного. «Капитан — голова», «капитан — надзиратель», «капитан — костяк», а как дело заходило о расплате за главенство — тут уж извините, такое во языцех не ходило. Наверное, никому не хотелось подрывать моральный дух шестеренок одной громадной военной машины.       На автомате снимая разрозненные кучки толпившегося по ту сторону моста пушечного мяса, он едва осознавал, что чуть ли не каждое шевеление пальца — Гаррус редко допускал осечки — и на Омеге на одну гнилую душонку меньше.       А ведь теперь Гаррус на собственной шкуре почувствовал, как на шее словно затягивается удавка при одной мысли о забрызганных разноцветной кровью сверху донизу отсеках. Он наконец понял, что корабль — лишь помпезный символ вверенного кому-либо детища, и отсутствие фрегата не гарантирует, что не закончишь за шлюзом, среди мусора на орбите. Или хуже.       «Патроны кончаются… Досадно», — он равнодушно поправил треногу, на которую опиралось раскалившееся от беспрерывной стрельбы дуло.       Гаррус оказался неудачливым капитаном из поговорки. Его нутро тонуло в темном, прогорклом и ноющем чувстве вины, ничтожности и осознании собственного бессилия. Все, чего сейчас хотелось — наконец почувствовать, как легкие наполняются благостной грязной водой и коснуться илистого дна, где размытые лица агонизирующих товарищей не смогли бы его достать.       Прихрамывающий турианец в обмундировании Синих Светил непозволительно сильно напоминал о том, кого Гаррус предпочел бы забыть. Сначала растерзать хоть голыми руками, а потом пусть убирается из его головы вместе со своей крысиной ухмылочкой. Сцепив заостренные зубы, он прикончил того с первого выстрела, насладившись удивленным хрипом, а затем всадил еще с десяток в обмякшее обагренное тело. Пятеро стоящих позади рекрутов неуверенно попятились и стремглав рассыпались в стороны, скрываясь за створками дверей. Видимо, остервенелось, с которой их единственная цель расправилась с их бывшим братом по оружию, заставила их переосмыслить, достаточно ли плата велика.       Снайпер сильно сомневался, что ему удастся выпутаться из этой передряги и как-то прошмыгнуть под носом у трех шаек, устроивших на него облаву, а уж тем более достать Сидониса и переломить его шею, потому оставалось довольствоваться малым.       Он хотел, чтобы хоть кто-то из этих жалких пародий на наемников оказался достаточно умелым, чтобы попасть в него. Черт их дери, Гаррус даже снял щиты — удача по-прежнему не шла. Злость помутила его разум, но убийство давно перешло на бессознательный уровень: знай жми на курок и поддавайся вышколенному инстинкту.       Зеленый голографический круг на воротах переломился надвое, и за ближайший ящик прошмыгнула щуплая фигура с крупнокалиберным пистолетом наготове. Надо же — пока что первый, кому хватило ума найти укрытие.       Отвлекшись от клекочущего в груди отчаяния и ноющей адреналиновой боли в жилах, Гаррус навел прицел на лицо выделяющегося вторженца и застыл. Допустим, светлые волнистые пряди, взлетавшие в воздух от каждой пущенной ею биотической ракеты и не были достоверным подтверждением личности нападавшей на своих женщины, но это лицо он узнал бы везде.       Только Шепард бросалась на врагов с чудным восторгом в глазах, мрачноватым торжеством и провоцирующими жестами, способными отпечатать в сознании тех четкий посыл — никто не озаботится пленными.       Он, верно, сошел с ума. Эта мерцающая темной биотической дымкой галлюцинация заставила его сердце биться куда быстрее, срывая алую пелену злости с глаз и заставляя обессилено припасть на колени. Волнение теплилось в груди, а в кончики пальцев ныли в предвкушении: та, кто выдернула его из пучины кубла бюрократического нонсенса в СБЦ и показала, как жить по-настоящему, всего в 100 метрах от него. Со смертью Шепард все развалилось на куски, но если коммандер все-таки здесь, то...       Она не была самым метким стрелком, самым сильным биотиком или талантливым тактиком; секретом успеха Шепард была удивительная способность подбирать ключ к сердцу каждого, кто попадется на пути. Раньше турианцу казалось, что феноменальная доброжелательность и чуткость коммандера - иллюзия, тщательно взращенная этой женщиной для того, чтобы держать всех в узде.       Он раскаивался в этом. Черт, она действительно сумела излечить его от отравляющей неприязни и убедила отпустить прошлое, хотя теперь возникало ощущение, что благоприятный эффект сохраняется исключительно в непосредственном присутствии коммандера — стоит только посмотреть на себя сейчас.       Но теперь появился шанс.       Шепард. Джейн…       Гаррус тут же вскочил на ноги, вставил в винтовку предпоследний патрон и прицелился в новоприбывшую. Его охватила приятная дрожь, пробудившая в нем старый и абсолютно восхитительный вкус схватки, неделями не покидавший его в прошлом.       «Поторопись, а?»       Он повел жвалами, издал тихий клекот, означавший не что иное, как смешок и спустил курок, намереваясь сбить ее щиты и на время отвести подозрения наемников.       Мертвая, живая — какая разница? Нет никакой Шепард без Вакариана.