Огонек в ночи

Ночь давно задула последние отблески солнца, непроглядно-бархатное небо было безлунно. Обитатели маяка спали беспокойным ноябрьским сном. Маленький остров замер, охваченный безмолвием и страхом. И казалось, что в этой холодной темноте он стал еще меньше. Она сидела на морском берегу и терпеливо ждала. Льдистые стеклянные глаза отражали свет далекой лампы, и больше ничего. Она могла сидеть так целую вечность. Ведь у нее было время — у нее не было ничего, кроме времени. И так было всегда. Хотя, возможно когда-то, давным-давно… Но нет, она не могла вспомнить, как она стала такой, как сейчас. Все, что хранилось на дне глубокого колодца ее памяти — это чужой страх и холод, холод, холод. Она промерзла насквозь, потому что… Морра медленно моргнула. Слабая тень скользнула по стылой бесстрастной морде. Скользнула и пропала. И тогда она запела — сначала тихо, а потом все громче и громче. Ее песня вибрировала в студеном воздухе, наполняя его тоской и одиночеством, и песок под ее ногами хрустел, все больше схватываясь льдом. Она не знала, почему поет. Наверное, потому, что в какой-то момент боль и холод стали просто нестерпимы? Далекий огонек вдруг качнулся, мигнул и поплыл вниз. А вскоре галька зашуршала под шагами маленьких лап. Муми-тролль зевал и сердито думал о том, что этот обряд со штормовым фонарем доставляет ему одно беспокойство. Он не знал — зачем выходит каждую ночь на сырой ветер и позволяет Морре глазеть на огонь. Безобразная серая тень на берегу слегка подалась вперед, едва увидев его и зажженный фонарь. Холодные плошки глаз отразили свет и на короткий миг перестали быть такими пустыми и страшными. Морра замолчала и, замерев, долго-долго смотрела на дрожащий огонек. Что она чувствовала? И чувствовала ли хоть что-нибудь? У Муми-тролля защипало в носу, ему показалось, что он сейчас сделает что-то очень важное и нужное. Он подошел к фонарю, стоящему на мерзлом песке и открутил фитилек, превратив слабую звездочку в живую пляшущую бабочку. Он нещадно тратил драгоценный керосин, но верил, что поступает правильно. И вот бесформенная туша снова качнулась, словно не веря своим глазам. Морра вновь испустила тихое гудение и на шаг приблизилась к фонарю. А потом она посмотрела прямо на Муми-тролля. Его сердце екнуло и испуганно забилось — он сразу вспомнил все ужасы, что ему рассказывали про Морру, но остался стоять, поддерживаемый странной убежденностью в своей правоте. Было так тихо, что ему казалось, будто стук его сердца летит над пасмурным темным морем, как звон колокола. В молчании прошло несколько минут. И тогда Морра опять качнулась раз, другой, неловко шлепая большими ступнями по хрусткому песку, словно во сне. Она развела полотнища юбки, и, тихо подвывая, стала топтаться на одном месте, все убыстряя ритм. Внезапно налетевший ветер подхватил ее лохмотья, превращая их в диковинные перья. И тут Мумии-тролль понял, что она делает. Морра танцевала! Она танцевала на темном берегу, и черные юбки взлетали и опадали, похожие на истлевшие крылья неведомой лесной твари или вздохи умирающего тумана. Пронизывающие насквозь звуки летели по берегу, сливаясь с шумом волн и свистом ветра. И огонек фонаря в глазах Морры тоже плясал в такт ее дикой песне. И Муми-троллю в какой-то момент показалось, что он понимает или сейчас поймет, зачем она каждый вечер приходит на этот берег и смотрит на его лампу, но, зачарованный неровной, как скалы или волны, пляской, он смог лишь прошептать: — Ты такая красивая! А Морра танцевала — самозабвенно и неистово, и изморозь на песке тихо таяла под ее ногами.