Мне все равно

POV Сумии       Я сижу на низком подоконнике огромного – от пола до потолка – окна и откровенно скучаю. Распростёртый за стеклом огромный зеленый сад уносит воспоминаниями в трехлетнюю давность, где я видел тебя последний раз. В Башню Сострадания. Уйти туда на неделю было исключительно моим решением, и я не жалел об этом, хоть Сакураи думал иначе. Я помню каждое мгновение, будто и не прошло столько месяцев.       Теперь все по-другому.       Мне все равно, как ты сейчас. Наверно, счастлив. А я лишь рад, что избавился от такого ненужного мне и низкого чувства, как любовь. Неизвестно, почему я к тебе прицепился. Ты обыкновенный, точно такой же мазохист, каковы десятки тех, что я обслуживаю в течение недели. Но все равно ты особенный. Был.       Я помню, с каким вожделением ты целовал жесткие губы Наносако в то время, пока под тобой лежал ослабевший я. Ты был возбужден. Почти так же, как и во время наших с тобой сессий, от которых я сходил с ума. И ты тоже. Но с завязанными глазами, ибо представлял его, а не меня.       Моя рука превращается в кулак, ухоженные ногти больно рассекают ладонь. Я чувствую тепло. Это кровь. Но ее мало. Я не хочу делать себе больно. Теперь я не хочу делать больно даже тебе. Я забыл тебя. И снова нашел равновесие в работе. В ней нет места любви. Лишь страсть и похоть. Эстетика и красота. Жестокость и восхищение. Я люблю свое занятие. Оно прекрасно, хоть ваниль и посчитает его жестоким. Но разве это важно? То, что многие люди ищут, блуждая по свету, я нашел здесь, в «Дворце Звезд». И ты приходил сюда за тем же: ощутить прикосновения своего идеала, которого не было на тот момент рядом с тобой. Ты просил завязать глаза, чтобы видеть его, и я делал это, считая, что так ты больше концентрируешься на мне.       Ошибка. Фатальная. Стоившая давящего чувства в грудине.       Но ты все равно был хорош. Но не был моим. Ты его, Наносако. Его раболепная игрушка, которой нравится такое положение. Пускай. Мне все равно.       Я больше не думаю о тебе…       Тут раскрывается дверь, и мое лицо мгновенно преображается в безбашенную и веселую улыбку. Хирофуми возвещает меня о прибытии очередного клиента. «Гостя», как просил называть их Сакураи.       Только он виновато отводит взгляд и явно о чем-то пытается умолчать. Не люблю, когда так делают. На мой равнодушный вопрос и растянутые в искреннем смехе губы мужчина тихо шепчет о том, что ему весьма жаль.       Я не понимаю.       «Юуки», - слышу от него.       ТЫ?!       Конечно, я удивлен, почему ты пришел спустя столько времени. Я не звал тебя, и уж точно никогда бы не решил, что сам ты придешь ко мне еще хоть раз.       А Хирофуми все еще стоит, ждет моего решения. Он уверен, что я откажусь. Глупый. Это работа.       Киваю в ответ, и за ним с гулом закрываются тяжёлые дубовые двери.       Я перевожу взгляд на остриженные под животных кроны деревьев, а потом на свои кожаные сапоги с острым носом. Которыми пинал тебя когда-то. И ты к ним вернулся. К ним, к девайсам, к боли и унижению – ко всему, кроме меня.       Поправляю кокарду фуражки точно между глаз и грациозно поднимаюсь.       Направляюсь в одну из сессионных зал, где сейчас ты. Ждешь моего прихода.       Звук каблуков эхом разносится по длинному коридору. Он устремляется к потолку, разбивается о него и снова падает на мои плечи. Я слышу свои шаги. Абстрагировано.       Распахиваю такую же массивную дверь. Дерево глухо бьется о стену. В просторной комнате все готово, вычищено и убрано с прошлого посетителя. На туалетном столике в углу стоит ваза с фруктами и дорогое вино. Подарок клиентам от заведения.       Тихий всхлип разрывает тишину помещения.       Перевожу взгляд.       Ты не сильно изменился за три года. Лишь волосы отрасли и стали еще темнее. Черные. Как твои глаза после экстаза. Я помню их. Как и многое другое. Но оно не имеет значения.       Ты сидишь на полу, скрестив ноги, возле такого же огромного окна, на каком до этого сидел я, и печально, даже отстранено, смотришь вдаль. На мое появление никак не реагируешь. Как будто не слышишь звука распахиваемых дверей.       Твой подбородок упирается в согнутый локоть, лежащий на подоконнике, волосы падают на лицо и плечи, переливаясь в свете множества свеч в подготовленной комнате. Скрещенные ноги, как и все тело, экипировано согласно твоему статусу саба. Ты готов.       Но для чего?       Может, Наносако бросил тебя? Решил сменить одну игрушку на другую, а ты не можешь забыть? Банально и сопливо. Но похоже на тебя.       В этом проблема некоторых боттомов. Прикипать к Хозяину. А потом умирать на дне собственного разума, не зная, как жить без этих жестоких рук, которым поклонялся и которых боготворил. А ты боготворил, я уверен. И до сих пор не можешь без него. Я это вижу. По твоим глазам, в которых отражается пестрая гамма цветов за окном, по твоим понурым плечам. У раба они должны быть такими всегда, но это не тот случай. Ты очень подавлен. Значит, он не с тобой.       Поднимаешь мертвые глаза на меня и не можешь сдержать слез, когда твой мягкий голос льется душераздирающей речью. Ты не плачешь, влага сама катится по щекам. И твоего разума здесь нет. Он остался с ним, а со мной лишь оболочка. Тело. И ты хочешь боли для этого тела. Говоришь, что Наносако посадили за его «извращения» и темные аферы. Пожизненно. На этом слове твой голос срывается, и голова вновь падает на локоть. Волосы веером ложатся на плечи. Красиво. Они стали длиннее, чем в те разы, когда я видел тебя регулярно. Наверно, ему нравятся, когда есть что намотать на руку и за что потянуть. Нравится шелк и мягкость. Они всегда были мягкими. Я помню. Я тоже получал от твоих локонов наслаждение. В принципе, как и от волос остальных сабов.       Ты продолжаешь говорить, но я не слышу и половины, думая о твоей шевелюре и сравнивая ее с другими. Когда твой голос становится громче, начинаю улавливать фразы. Ты навзрыд хрипишь от боли, ибо не знаешь, что тебе делать. Ты хочешь быть с ним, и не можешь. Уже полгода тебя не звали к ногам из собачьей клетки. Полгода ты разлагаешься. Умираешь и пьешь. Тебя не пускают на свидания к нему. Никого не пускают. И не пустят. Он сгниет там, а ты так и не узнаешь, в какой именно день, чтоб сдохнуть самому. От горя. От страдания и гнили, что появились без грубых рук, которым ты служил. И потому ты решился.       После этой фразы твои глаза, что ты вновь поднял на меня (какая дерзость), приобретают осмысленность.       «Убей меня», - шепчешь ты, сползая на пол от, казалось бы, тяжести своей боли.       «Завяжи глаза, чтоб я думал о нем, и убей. Я не хочу жить…».       Ты, сжавшись в комок, лежишь на холодных светлых плитах. Твоя изогнутая спина мелко дрожит.       «Ты и так мертв», - думаю я.       И тебе нет никакого дела, что эти слова, адресованные другому, могут меня задеть. Тебе все равно. Мне тоже. Уже.       Тебя сейчас ничто не волнует, ты весь в ожидании хищного свиста стека.       Ну что ж… Начнем.       Теперь я знаю: эта сессия будет для тебя последней.       Однако, каков парадокс: я так хотел с тобой жизни, а получается, что у меня будет лишь твоя смерть. Сакураи поможет мне спрятать концы в воду. Никому не придет в голову связать изуродованный труп молодого юноши с этим местом.       Я согласен и разделю с тобой твой конец.       Заметь: Я, а не он.       Улыбка не покидает моих уст, навсегда укрепившись на них, и многие думают, что я весельчак и балагур. Пускай. Чужое мнение меня не заботит.       Делаю несколько шагов по направлению к подвесам. Начнем для разогрева с флагелляции – все стандартно.       Только теперь, я думаю, можно отбросить БДР. В нем нет необходимости.       А ты все так же хрипишь тихими рыданиями с опущенной на руки головой. Плачешь, и дрожишь. Но мне тебя не жаль.       Ударяю мыском сапога по твоей щеке. Она, влажная и румяная, наполовину скрыта твоими тонкими пальцами, что прикрывают лицо. Ты приподнимаешь голову, но не выше моего пояса – тебе нельзя – и покорно ожидаешь моих приказаний. Послушный.       Указываю ладонью на толстые цепи, что свисают с колец на высоком потолке.       Ты ползешь к ним на четвереньках, и кончики волос касаются пола, закрывая лицо неплотной завесой. Да, длинные волосы определенно тебе идут. Гораздо больше, чем каре цвета воронового крыла. Ты не обращаешь на них внимания и продолжаешь ползти, глотая жгучие слезы. Они мне уже надоели. Ударяю тебя подошвой в бок, ты заваливаешься на сторону и взволнованно смотришь вокруг, не смея взглянуть мне в глаза, чтоб узнать причину. Наступаю тебе на горло, перекрывая доступ кислорода. Ты хрипишь и инстинктивно тянешься руками к шее, но на полпути, дрогнув, останавливаешься. Твои тонкие запястья безвольно падают на холодный пол – тебе не позволено делать что-то без веления Мастера.       Давлю сильнее: «Не смей ныть».       Убираю сапог. Ты судорожно втягиваешь в себя воздух и заходишься кашлем. Антрацитовые волосы плавно подрагивают в такт твоим движениям.       «Хватит».       Приказ ползти к цепям никто не отменял, а твой столь продолжительный кашель в планы не входит. Напоминаю тебе об этом, и ты снова ползешь по полу, эротично виляя задом. Тебя научили двигаться только так: утонченно, возбуждающе и элегантно.       У означенного места останавливаешься. Ждешь.       Я подхожу к стене рядом и спускаю тяжелые кованые цепи, что заканчиваются удобными мягкими манжетами. Снимаю их, предварительно вильнув ногой. Ретифизм. Ты благоговейно припадаешь языком к подъёму сапог. Трепетно вылизываешь кожу на них, увлажняя ее. Лакированная обувь блестит еще сильнее от твоей слюны, а ты целуешь всю ее поверхность. И по негласным правилам не поднимаешься выше колена.       Я смотрю на твою макушку, что склонилась у моих ног, и продолжаю менять манжеты. Одеваю на спущенные цепи более грубые, с острыми, короткими шипами, что хаотично разбросаны по внутренней стороне. Они будут касаться твоей нежной ухоженной кожи, вонзаясь в нее. О да, Наносако любит ухоженных и красивых проэпилированных мальчиков.       «Встать».       Ты поднимаешься с колен, затравленным жестом убирая назад волосы. Приказа это делать не было. Смотрю неодобрительно и говорю повернуться спиной. Ты исполняешь мои слова. И перестаешь что-либо видеть в хорошо освещенной комнате – твои глаза заволокла тьма. Мягкая шелковая лента черной полосой закрыла тебе свет.       Протягиваю руку к кованому столику с девайсами и вставляю в твои аккуратные маленькие уши плотные подушечки. Перекрываю их такой же угольной лентой крест-накрест, как и на глазах. Ты потеряно завертел головой в разные стороны. Едва заметно, на пару сантиметров, ведь более тебе не положено.       Твоя голова склоняется к груди, сдавленная чувством глубокого одиночества – ты ничего не видишь и не слышишь. Зато можешь отдаться ощущениям и воспоминаниям о ночах с Наносако. Я не ревную, право. Мне все равно.       Частичная депривация чувств делает тебя безвольной живой куклой. Я поворачиваю тебя обратно к себе лицом и одеваю на твои тонкие бледные запястья грубые толстые наручники. Креплю их к цепям, что покачиваются в воздухе. Поворачиваю ручку в стене, и лебедка вращает железо, поднимая его к потолку и утягивая тебя за собой. Ты касаешься пола только ухоженными пальчиками ног.       Нет, все-таки тебе этого будет мало. Еще несколько сантиметров вверх – и ты идеальной марионеткой виснешь на руках. Их изнутри режет острая сталь. Глухо стонешь от боли. По твоим тонким юношеским запястьям течет кровь. Она несколькими каплями собирается около границы манжетов и тонкими тягучими струйками тянется вниз.       Одеваю на твои щиколотки шипованные с изнанки поножи. Эта острая боль находит отражение в еще одном протяжном стоне. Широко развожу твои ноги в стороны и продеваю сквозь кольца в браслетах черно-красную веревку. Привязываю ее к стене. Длинные ноги начинают кровоточить, и на холодные плиты падают первые капли крови. Чуть приспускаю твои руки ближе к полу, ты охаешь и виснешь в воздухе на шпагате.       Х, Наносако любит еще и растянутых мальчиков.       Ты очарователен.       Длинные черные волосы ниспадают на твою спину, едва заметно испещренную следами кнута, прикрывая это несовершенство. Часть из них лежит спереди на твоих плечах и закрывает набухшие бледно-розовые обожжённые соски. Ты любишь свечи, я помню. Но я использую на тебе огонь. Жди.       Опускаю взгляд ниже, на твою гладкую промежность. Она не скрыта тематической формой для саба. Твой член горит. Он упирается своими огромными размерами в твой живот, плотно закупоренный кожаным жилетом на шнуровке по бокам. Капелька секреции с малиновой головки размазалась по кожанке. Ствол нервно дергается, ожидая продолжения. Я усмехнулся: когда твои глаза не скрывала лента, ты был абсолютно вял. Теперь же ты изнемогаешь от своего желания. И от мыслей о нем. Я приказал тебе не плакать, но лента пропитана соленой влагой. Ее почти не видно на полностью промокшем шелке.       Твое алебастровое лицо рабски опущено, говоря о полном подчинении Хозяину. Но, увы, не мне. Ты сейчас думаешь о нем, я уверен. А мне… правильно, мне все равно.       Я беру в обтянутую перчаткой руку жесткий хлыст. Тонкий и еле гнущийся. Он оставляет разодранную кожу при соприкосновении – после, это даст тебе несравненные ощущения при файрплее.       Одним движением убираю темные локоны со спины. Задерживаю их в пальцах чуть дольше, чем надо, наслаждаясь небывалой мягкостью.       Громко отдаю команду: «Считать», чтоб ты услышал, и с размаху опускаю прут на твою спину. Она вся покрыта рубцами.       Ты молча вздрагиваешь всем телом.       «Один», - приглушенно говоришь спокойным тоном.       Мне нравится сам процесс – замах и предвкушение, своеобразный звук при соприкосновении бича и тела, изогнутая спина, изворачивающееся от боли.       Считаю пять секунд. Наношу еще один удар, параллельно первому. И снова ты молчишь.       «Два», - тихо шепчешь после.       Четыре секунды перерыва. Размахиваюсь сильнее и ударяю поперек, меж торчащих худых лопаток. Ты истощился от своего страдания по Наносако.       «Три».       Замахиваюсь, ожигая твои бока яркими тонкими полосами после пары мгновений передышки. Ты шипишь, втягивая воздух.       «Четыре».       «Пять».       Бью спереди, по животу, а ты лишь инстинктивно сжимаешься, сгибая ноги. Не издаешь ни звука, только едва различимое: «Шесть».       Удар. На прессе появляется пульсирующая розовая змея. Крестом – еще одна.       «Семь».       «Восемь».       Перекладываю плеть в другую руку и наотмашь ударяю поперек ягодиц. Ты еле слышно стонешь.       «Девять».       Выдрессированный, ты уже не так сильно отзываешься на такую простую вещь, как порка. Даже таким довольно серьезным предметом. Этот хлыст глубоко прорезает кожу, оставляя бордовые капельки, не вытекающие за границу раны.       Опускаю руку и резко бью по промежности. Она полностью раскрыта из-за разведенных на 180 градусов ног. Губы складываются буквой «О», а ты громко охаешь и мотаешь головой, не закрывая рта. Прут прошелся снизу точно по розовому анусу, гладким яйцам и возбужденному члену.       Даю тебе шесть секунд отдыха.       Тихое: «Десять».       Удар по члену вырывает из тебя протяжный громкий хрип. Ты хрипишь из-за того, что чуть надорвал горло, безмолвно упиваясь своими рыданиями после моего приказа не ныть.       Отхожу к туалетному столику, что в противоположном углу комнаты, и беру бутылку охлажденного полусладкого вина. С тихим шелестом и глухим «чпок» откупориваю пробку. Ты крутишь головой, не понимая, почему тебе ничего не делают. Растерян и немощен.       Тебе не слышны мои шаги, что приближаются к тебе, но ты сможешь почувствовать мою руку. Беру тебя пальцами за подбородок и запрокидываю твою голову. Приставляю горлышко к твоему рту. Ты исследуешь языком непонятный холодный предмет, вдыхаешь запах, пытаясь распознать стеклянное нечто. Уловив, обхватываешь бутылку губами. Ждешь, когда я волью ее содержимое в тебя. Наклоняю вино, и оно бордовой струей льется тебе в глотку. Алкоголь жаром проникает внутрь, вызывая более сильный румянец.       Чуть пережимаю тебе горло, и ты понимаешь, что теперь глотать нельзя. Так и остаешься, с закинутой головой и полным ртом рубинового напитка. Приставляю к твоим губам прямой стек, которым бил тебя до этого. На нем кое-где виднеется твоя кровь. Но ее так ничтожно мало, согласись?       Смачиваю в вине всю холодную поверхность прута. При его погружении в твой рот часть жидкости вытекает. Она бордовыми лентами течет по твоему подбородку на грудь.       Смыкаю твои губы. Ты глотаешь.       Теперь мокрый кнут будет более ощутимо пороть твою иссеченную кожу. А после – еще и щипать от наличия спирта. Поднимаю руку и с хищным свистом хлыста опускаю ее на твои ноги. Ты вновь дергаешься и хрипишь. На коже пульсирует разрез. Вино опаляет его острой болью.       «Одиннадцать», - не забываешь ты приказ считать.       Влага быстро испаряется, и орудие пыток уже сухое.       Тонкой струйкой лью гранатовый напиток на кровавый крест на твоем животе. Спирт мгновенно вгрызается в кожу, выедая тебя своим огнем. Ты тихо кричишь, запрокинув голову. Волосы плавной волной спадают назад, открывая нелупленые плечи. Мгновение. Один твой крик. И розовая змея обвивает твои ключицы и шею.       «Двенадцать» - ты весь сжимаешься.       Задеваю соски, и полоска перечерчивает твою плоскую грудь.       «Тринадцать», - молвишь, не опуская головы.       Не так сильно я бью по адамову яблоку. Ты заходишься захлебывающимся стоном, и вокруг твоей шеи багровеет кровавый ошейник. Узкий кнут распорол нежную кожу за один раз до глубокой раны. Кровь неспешно стекает на грудь, а после на живот, смешиваясь с вином.       «Четырнадцать», - хрипишь ты.       Я делаю несколько глотков полусладкого и припадаю к твоей шее. Первый раз за три года касаюсь тебя. Но былых ощущений уже нет. Я остыл, как остынешь и ты после смерти.       Давлю на твою свежеполученную рану и прохожусь по ней языком. Чувствую металлический терпкий вкус твоей крови. Солёная.       Касаюсь руками рваных полос на твоих боках и с нажимом скольжу ниже, к разведенным в стороны ягодицам.       Теперь я могу трогать тебя. Хм, будто я сам себе разрешил, проверяя, насколько это… неправильно.       Но нет, ничего не чувствую. Ты умер для меня. А скоро умрёшь и для всего этого бренного мира.        Я помогу тебе в этом.

На широком столике с девайсами лежит факел. Имитирован под старину. Он станет началом твоего конца.       Опускаю его в 70% изопропиловый спирт для растираний. Намотка жадно впитывает в себя прозрачную жидкость. Излишки убираю о куполообразную крышку.       Ты тихо и часто дышишь. Ничего не происходит для тебя. Это настораживает, и ты стараешься прислушаться к моим действиям. Тщетно. Бируши не пропускают столь тихих звуков.       На вытянутой руке поджигаю факел. Огонь заглатывает пропитанную намотку своим легким голубым светом. Подношу его к твоей прямой спине и провожу пламенем от ягодиц до лопаток. Тебя окутывает приятное тепло, ты удовлетворенно улыбаешься – выходит жалко – искусанные губы кровоточат и болят при растяжении. Но тут же, когда ты расслабился, ощущаешь колющую боль – огонь затекает в твои раны и щиплет свежие порезы. Ты дергаешься в разные стороны и извиваешься на подвесах, желая уйти от неприятного ощущения. Опять инстинкт самосохранения мешает нам. Убей его. Как я тебя - физически. И ты меня – морально.       По правилам БДР я должен был смахнуть остатки огня своей рукой, чтоб ты не испытал ничего, кроме удовольствия и мягкого касания нагретого воздуха. Не делаю этого - нам оно ни к чему.       Плавно скольжу рукой с факелом по твоим разведенным ногам. Просовываю его между бедер, нагревая промежность. Ты приподнимаешься на цепях, вертя тазом. Раздвинутые ноги максимально напряжены, и жесткие грубые браслеты безжалостно впиваются в твою нежную ухоженную кожу. Появляются надрывы около необработанных должным образом браслетов, и щиколотки начинают неметь. Я вижу это, ибо ты вращаешь стопами, но они все менее и менее слушают тебя, постепенно теряя чувствительность. Эти необычные ощущения находят отражение в твоем исказившемся лице.       Непривычно, ново, удивительно. Ты не понимаешь, что это. Не можешь нарисовать в голове картину происходящего. И не надо. Я сам сделаю это за тебя. Сначала по бедру, затем по голени. Проспиртованный огонь снова вгрызается в тонкие порезы на твоей иссеченной коже.       Оставшееся на тебе пламя, не потушенное до конца ладонью, вызывает покраснения. Ожог первой степени. Повышение твоей чувствительности.       Огонь, управляемый мной, скользит выше, по кровавому кресту на твоем животе. Он поднимается по груди к плечам и ласкает их колким страданием, отраженным в твоем напряжении. По предплечьям, сжигая тоненькие волоски, течет к посиневшим запястьям. Они почти бесчувственны, я думаю.       Интересно, насколько.       Подношу к твоим расслабленным пальцам с белеющими ногтями языки пламени. Они целуют тебя, а потом, принужденные мной, присасываются лазурными губами, опаляя твои ногти. Начинает скверно пахнуть жжёным рогом. Они чернеют, обугливаясь, а ты лишь слабо поджимаешь пальцы, чувствуя приглушенные покалывания. Онемел. Спаленные волосы и ногти издают одинаковый запах, имея в составе кератин. Именно он сейчас проникает в мои ноздри, заставляя морщиться.       До тебя же пока не долетел сей чудесный аромат. Но через пару секунд и ты улавливаешь изменения в воздухе, сильнее тянешь носом и тоже искажаешь лицо в брезгливости.       Мхм, смешно. Ты брезгуешь собой.       Еще несколько минут, и ужасный смрад доносится до тебя с другой стороны. И снова ты потерян, не понимая его происхождения.       Это жар опаляет твою другую руку и сжигает твои ногти. Он пожирает твою посиневшую кожу, изменяя ее цвет.       Зрелище не очень, а посему оставляю его.       Бледно-голубое пламя тихо умирает в моих руках, и я откладываю потушенный факел на специальный поднос.       Обхожу тебя сзади. Твоя округлая, поджарая попка ласкает мой взор свой идеальной аппетитностью. В кожаных бриджах начинает тяжелеть моя плоть.       В голову в который раз приходит убеждение в отличительном вкусе Наносако.       Твой зад непременно хочется отполировать. До синевы, до взбухшей кожи, до воспаленных полос от кнута.       А еще лицезреть в тебе вино.       Снова беру бутылку с рубиновым нектаром. Выливаю немного ее содержимого на твою спину, и ты протяжно стонешь, когда жидкость затекает в разрезы. Их только что мучил проспиртованный огонь, а теперь добивает чистый алкоголь. Он соединяется с кровью в причудливом смешении цветов и становится неотделимым от символа боли. Вытекает из ран и покрывает спину алой сеткой, медленно плывя к ягодицам.       Я чуть доливаю напитка, и он затекает тебе под зад, капая с ануса. Горячо, остро, обжигающе. Твои еле слышимые нечленораздельные стоны приоткрывают губы. Пол орошает несколько капель. Ты чувствуешь легкий холод прикосновения жидкости к самым интимным местам и вытягиваешься. Становишься еще тоньше и гибче.       Размазываю ладонью в перчатке вино по твоей заднице и наношу хлесткий удар толстым брючным ремнем.       Снова извивающееся на подвесе тело.       Отмены приказа «Считать» не было. Так исполняй.       «Пятнадцать», - хрипло прокаркал ты, сжавшись в комок.       Сыплю со всего размаха еще двенадцать ударов по попе. Плотная широкая кожа звонко порет твои округлости. Твой зад тоже немеет.       Но ты считаешь вслух сквозь слезы. Твоя задница в огне. На ней нет не алеющего взбухшего места. Там, где тебя касались края ремня, идет кровь, слабо пульсируя в открытых ранках. Напоследок десять ударов металлической бляшкой ремня. Твои глаза под лентой округляются от боли. Я вижу это, стоя к тебе в пол-оборота и наблюдая взметнувшиеся вверх изогнутые брови. К девятому касанию железного аксессуара начинают проступать синеющие кровоподтеки от первого удара. Они взбухают и чернеют на общем фоне красной кожи. Проступают желто-фиолетовыми крапинками и зеленеющими разводами.        «Тридцать семь…» - чуть заметно шевелятся твои губы. Грудь часто вздымается, вбирая в себя воздух. Ты пытаешься потушить пожар, сжигающий зад, изнутри этим холодным потоком кислорода. Голова безвольно висит между поднятых вверх рук. Кисти, перетянутые наручниками, давно посинели. Ступни тоже. Кровь отлила от ногтей. Некрасиво. Больше не смотрю туда.       Бутылка в руке напоминает о себе. Поливаю выпоротый зад сладким алкоголем. Ты дернулся и зашипел, глотая слюну и слезы. Несколько ударов бляшки попало тебе между ног, и теперь анус, внешнюю простату и яйца печет не чуть не меньше, чем мякоть задницы. Тебе приятно. Детородный орган все так же возбужден.       Касаюсь двумя пальцами твоего сфинктера. Подушечки нащупывают горячую разглаженную плоть и проваливаются на пол фаланги внутрь. Это шпагат настолько растягивает твой анал. Возбуждение сильнее охватывает мои чресла.       Пью вино в последний раз и приставляю зеленое стекло к твоей розовой, давно не траханной дырке. Ты ему не изменяешь, свято храня верность своему Господину.       Скользкое от моей слюны горлышко проникает в тебя по ободок, плавно разводя стенки в стороны. Прокручиваю его по часовой стрелке. Бордовая жидкость, что стекла со спины, служит смазкой и тонкой полоской собирается у места соприкосновения стекла с анусом.       Резко вытаскиваю из тебя предмет. Легкое «чвак» ласкает слух. Напиток плещется на дне. Загоняю его обратно в тебя, на этот раз насаживая твой зад на закаленное толстое стекло. Хватаю рукой за плечо и давлю тебя вниз, чтоб ты сильнее раскрылся. Твои ягодицы изменили форму, перестав быть круглыми. Они не в силах выносить объем бутылки, что скрылась в тебе по самую широкую часть. Бью узкой ладонью по фиолетовым половинкам. Вибрация долгим «Ох..» отдается в твоем анусе. Ты зажимаешься и поднимаешься на руках, пытаясь сняться с тары. За самовольничество бью тебя ремнем по выпоротым ягодицам. Ты заходишься всхлипом, до онемения кусая пухлую нижнюю губу. Отбеленные зубы прогрызают нежную кожу, пульсирующим дискомфортом отдаваясь в голове. Повязка на глазах не сдерживает слез, полностью промокнув ими. Соленая влага катится по впалым исхудавшим щекам от распирающего ощущения в заду. Габариты бутылки огромны для тебя.       Тонкие стенки кишки кое-где надрываются, даруя тебе насыщенные мазохистские ощущения.       «Держи», - командую я.       Ты обязан удержать наполовину заполненный сосуд лишь своими мышцами. Но, частично порванные, они не так сильны, как должны быть.       Влажная поверхность скользит в твоем анусе, норовя упасть. Ладонью, с размаху, вбиваю в тебя стекло еще глубже. Ты очумело орешь, поджав синюшные пальцы на руках и ногах. Сетка вздувшихся вен четко просматривается на твоих конечностях. Голубая кожа еще больше оттеняет их.       Отхожу к стене, проворачиваю ручку. Твои запястья опускаются вниз, и ты безвольным кулем падаешь меж своих полностью разведенных ног. Неправильно выгибаешься, и я слышу тихий хруст. Вывих. Твой крик. Мой удар. Молчание. И снова слезы душат твою младую развращенную грудь.       Анус чуть не выпускает из себя тару. За это ты получаешь колким хлыстом по икрам. Он распорол кожу. От прошлых ударов подсыхает сукровица.       Поднимаю горизонтальную полосу твоего шпагата выше. Безвольные затекшие руки больше не касаются пола. Ты паришь в воздухе на своих вывихнутых ногах головой вниз. Перевернутый.       Кровь приливает к твоим предплечьям. Но кисти остаются ненасыщенными. Контраст красного, черного и синего – безумно ужасен.       Подхожу к тебе сзади.       Розовый мягкий анус надежно удерживает половину бутылки внутри себя. Но угла не хватает, чтоб вино наполнило тебя своей сладкой терпкостью. Пальцем поддеваю дно, и перевернутый сосуд отдает тебе часть себя. Слышу приглушенный булькающий звук. Ты удивительно охаешь, наполняемый жидкостью и странными ощущениями. Алкоголь остро щиплет надрывы на стенках кишки. Тебе больно.       Продолжаешь охать и хрипеть, возбужденный.       Распирающее чувство дает тебе осознания себя шлюхой.       Переполненный гранатовым напитком анус полностью деформирует твои ягодицы, делая их более выпуклыми. Бутылка не выдерживает давления и начинает медленно выходить из тебя. Из зазоров между анусом и стеклом вытекают капли вина. Они складываются в тонкие струи и стекают по исполосованным фиолетовым половинкам. Вынимаю бутылку одним грубым движением. Часть влаги выплескивается вслед за извлекаемым горлышком. Твоя дырка пытается закрыться, пульсируя, и все равно остается около 3 сантиметров в диаметре. Все, больше она не сжимается, имея разъебанный вид. До краев заполнена багровым вином. Глубина твоего лона теперь темно-красная, а не черная.       Сжимаю в пальцах взятый со столика широкий фаллос 3,5 см. - рифленую поверхность естественного бежевого цвета двадцати двух см в длину.       Хватаю тебя за ягодицу грубо, но аккуратно, чтоб не расплескать содержимое. Вгоняю в зад игрушку, закупоривая его широким концом дилдо.       Ты всхлипываешь, поворачиваешь голову и сильно себя кусаешь. Снова рыдаешь, уткнувшись лицом в плечо вытянутых рук. Волосы укрывают тебя от меня. Они влажные: от соприкосновения со спиной, от горького пота на висках...       Вино хорошо пропускает ток.       Нажимаю первый режим посылания импульсов на пластмассовом конце. Невидимые электроны молниеносно распространяются внутри тебя, плывут в рубиновом напитке и колкими ударами кусают твои внутренности.       Ты резко, крупно вздрагиваешь и широко открываешь рот в немом крике. Выгибаешь, как можешь, спину и запрокидываешь голову.       Это было неожиданно для тебя.       Три секунды перерыва.       Ах да, я ж решил наплевать на БДР, так зачем тебе отдыхать?       Приспускаю тебя чуть ниже к мрамору пола.       Увеличиваю количество вольт до предпоследней отметки.       Твое тело неестественно изгибается в конвульсиях, глухо ударяясь головой о пол. Тебе не хватает воздуха закричать, и ты бьешь чернеющими запястьями по ледяным плитам, которые равнодушно принимают в себя удары твоих слабых кулачков. Вино заполнило тебя максимально глубоко и электричество пронзает твой живот. Твердый рельефный пресс сокращается от импульсов внутри, и ты, набрав воздуха, наконец кричишь. Звонко, протяжно, на одной ноте, пока ток режет тебя.       Пять секунд неизменного напряжения. Пауза.       Ты разрываешь глубоким вдохом свои легкие. Выпученные глаза наверняка выражают крайнюю степень шока. Онемевшие руки вдруг упираются в напольный мрамор и, дрожа в локтях, пытаются чуть приподнять свой корпус.       Хмыкаю этой жалкой попытке. Включаю игрушку и поднимаю полоску на шкале до запредельного значения. Ты на половине второго вдоха давишься ощущениями и снова неконтролируемой куклой падаешь, в судороге ударяясь головой. Твоя грудь касается плит, конвульсивно подскакивая на них. Руки дрожат и умирающей на суше рыбой бьются в разные стороны. Из горла вырываются нечленораздельные хрипы, которым мешает вытекающая из открытого рта слюна. Она маленькими лужицами скапливается около щеки, нагревая своей теплотой бесчувственный камень пола. Твою голову кидает влево-вправо, запутывая смоляные локоны. Темно-синий зад напрягается, изменяя форму, и двигается назад, пытаясь избавится от убивающего ощущения.       Через десять секунд непрекращающейся работы фаллоимитатора кладу ладонь на твою ягодицу. Горячая. Горячая от порки и от тока внутри. Не выключая, обхватываю игрушку пальцами в перчатках и неспешно вытаскиваю ее из тебя. Резина не пропускает электричество. Мне не больно.       Внешнее кольцо мышц сильно покраснело и расслабилось после рефлекторных сжиманий, что вызывал ток. Оно легко выпускает из себя инородный предмет, принесший тебе столько страданий. Раскрытая дырка пульсирует. Вина почти нет. Оставшееся, помутневшим раствором омывает твои внутренности, стекая вглубь при каждом расхождении стенок.       Провожу гладкой, бьющей током поверхностью по влажному разрезу ягодиц. Ты облегченно выдыхаешь – это ничто по сравнению с тем, что было до.       Откладываю скользкий дилдо рядом на столик.       Большими пальцами каждой руки тяну твой анус в противоположные стороны. Ты хыкаешь и утыкаешься промокшей лентой на глазах в похолодевшую синь своих запястий.       На стенках кишки остаются темно-бордовые следы от подушечек моих пальцев. Отпечатки на пол тона темнее, чем измученный током анал. В тебе кипяточно. Разве что дым не идет. Пальцы опаляет жаром, который чувствуется даже сквозь черные перчатки.       Подхожу к тебе спереди и сажусь на корточки. Черная кожа бридж натягивается на коленях и бедрах.       Протягиваю руку к твоему подбородку. Касаюсь его двумя пальцами. Они мгновенно увлажняются чем-то липким.       Поднимаю твою скрытую волосами голову. По лицу тягуче катятся капли мутной, почти прозрачной, спермы.       Истощен. Ты не питаешься нормально, весь утонув в страдании.       Но ты кончил. С перевернутой головой, растянутыми шпагатом ногами и режущими кожу шипами - ты кончил.       Твой толстый набухший член все продолжает упираться в плоский живот. С груди и ремешков сабской формы на пол капает семя.       Слева и справа от этих следов на плитах багровеют темные капли. Почти засохшие. Кровь больше не поступает к перетянутым конечностям и не изливается из тонких юношеских запястий и щиколоток.       Ты замер, ожидая моих действий. Скольжу рукой к твоему горлу, сжимая его всей пятерней. Сквозь мои пальцы с чавкающим звуком просачивается твоя сперма. Вытираю ее о твои волосы, хотя мне их весьма жаль. Но раз это приносит тебе ощущение униженности, почему бы нет?       Смотрю на свою затянутую в черный латекс ладонь – прозрачные разводы все так же продолжают вырисовывать узоры на гладкой поверхности. Мягким, даже ласкающим движением – в конце концов я не садист – скольжу рукой с твоих смоляных локонов на исполосованную грудь. С тонких глубоких порезов капает сукровица. Обвожу контуры ремешков на форме и стекаю запястьем вниз. Смыкаю длинные пальцы на твоем ожидающем члене. Ты удивленно охаешь, потерявшись от отсутствия грубости и боли с моей стороны. Вертишь головой, крепко сжимая зубами чуть прокусанную нижнюю губу. Твой язык на мгновение показывается из мокрого от слез и слюны рта и эротичным движением облизывает губы. Ты прекрасен. Выучен оставаться желанным, даже когда тебя явственно изувечили. Повязка на глазах придает ощущение тайны, завесы и легкой недосказанности. И мне кажется, будто я тебя и не знаю. Ты новый и неизведанный. Хочу тебя…       Ложь. Это лирика. Я уже давно не вожделею твое тело. Я отвлёкся на романтику. Вернемся к насущному.       Крепче сжимаю твой эрегированный фаллос у основания. Пальцы легко скользят по нему, смазанные твоей спермой. Удобнее кладу его на ладонь и отдаю звучный приказ: «Не шевелиться». Ты мгновенно замираешь, затаив дыхание. Все твое существо преисполнено томительным ожиданием, я чувствую это. Ты превращаешься в античную статую и со сладкой мукой в закрытых глазах ждешь моих действий. Дурачок. Не знаешь, что тебя ожидает.       Обвожу большим пальцем уретральную впадинку: она чуть-чуть приоткрыта после бурного семяизвержения. Беру со столика с девайсами тонкий стальной катетер. Он с громким звоном звякает о лежащие рядом ножи. Ты аккуратно поворачиваешь голову на источник звука, приглушенный берушами, и твои идеально выщипанные брови непонимающе сводятся у переносицы. Секунда уходит на осмысление и прокрутку всех возможных вариантов, а потом… ты дергаешься и пытаешься отпрянуть от моих рук. Твое тело извивается на подвесе, и тяжелые цепи противно лязгают по лебедке на потолке, разнося звук по всей комнате.       Пораженный подобной наглостью, я встаю на ноги и с размаху бью тебя сапогом по лицу. Три удара. Ты прекращаешь истерично извиваться, но все так же безмолвно рыдаешь, уже в который раз за вечер. Хотя я говорил, что не хочу сие видеть. Еще одним ударом, уже под грудь, прекращаю поток твоих слез. Так лучше.       Что за идиотская попытка?..       Твоя голова вновь раболепно опускается на пол и касается горячим влажным лбом холодного мрамора пола. Ты снова ждешь. Наступаю подошвой ботинка тебе на шею, что прикрыта завесой темных волос, и переношу вес на эту ногу. Сгибаю ее в колене и кладу на него согнутую в локте руку. Из твоих уст вырывается хриплое карканье, и ты начинаешь вытягивать голову, пытаясь уменьшить давление моего веса.       «Не вздумай так делать», - жесткий голос вызывает в тебе дрожь. Ты снова думаешь о Наносако.       «Да, Хозяин».       Убираю ногу с твоего горла и вновь приседаю на корточки около тебя. Вынимаю толстые цепи из кожаных манжетов на твоих руках, лежащих на плитах. Стальные соединенные кольца бьются в воздухе друг о друга, не имея груза на конце, и я отхожу к стене, прокручивая на ней ручку и поднимая их к потолку.       Однако снимать тебя со шпагата так не хочется. Это весьма эротичное и эстетичное зрелище.       Прежде чем отвязать веревку, что держит твои длинные ноги в разведенном состоянии, креплю к колечкам в браслетах на ногах хромированную распорку. Она не позволит твоим щиколоткам соединиться менее чем на 180 градусов.       После, отвязываю бечёвку от стены, медленно распуская узлы и наблюдая за тобой. Последняя петля. Твой таз грудой отработанного мяса падает на холодный пол. Ты всхлипываешь, больно ударяясь раскрытой промежностью и израненной грудью о твердую поверхность.       Подхожу к тебе спереди и наклоняюсь, не сгибая коленей. Хватаю твои локоны и наматываю длинные пряди на кулак. Выпрямляясь, тяну их вверх, и ты, волей-неволей, поднимаешь голову. Тебе нет надобности держать взгляд опущенным – шелковая лента прячет твое неповиновение мне плотной завесой черной материи. Эти глаза поклоняются ему.       Отвожу руку с твоими волосами на ней от себя. Ты запрокидываешь голову и откидываешь корпус назад, садясь прямо.       Красиво.       Твои по-юношески стройные ноги растянуты поперечным шпагатом. Развитая мускулистая грудь полностью расправлена. Гибкая спина выгнута тетивой и аппетитно оттопыривает попу. И все это изувечено свежими следами от порки и затянувшимися шрамами от ранних побоев.       Подхватываю тебя под ягодицы. Каждая половинка задницы удобно располагается в моих ладонях. Без особых усилий рывком поднимаю твое тело, в крови и вине, с пола и на руках отношу к массивному высокому столу для пыток. Он железной скалой выдается из пола, излучая могильный холод. Опускаю тебя на его отполированную поверхность. Фарфоровый, недвижимый и бледный, ты кукла сейчас для меня. Красивая, в латексе, шарнирная кукла.       Тебя не портит даже не гладкая кожа. Она лишь дополняет твой образ бесправного саба. Отблески блеклого света от свечей в канделябре мягко ложатся на твое тело дрожащими тенями. Бросаю взгляд на твои ноги. Все так же тянешь носок. Бесчувственные щиколотки замерли в этом положении и закоченели. Но ты все так же хочешь быть желанным. Ведь ты должен быть любим Наносако, а не идеала он не признает.       Перевожу взгляд на тонкую высокую ножку позолоченного канделябра. Свечи в нем не предназначены для человека. Технический воск. Но мы ведь пренебрегаем БДР, не так ли?       Вытаскиваю одну из них из чашечки и, еле улыбаясь, склоняю над твоей грудью. Бледно-золотой воск плавленой лавой стремительно рвется к твоим ранам. Он затекает в кровоточащие разрезы и обосновывается там вместе с вином, застывая и режа тебя. Ты дергаешься и скулишь. Кольца манжетов задевают стол и звенят в тишине сессионной залы. Ставлю свечу обратно, пока не расплавится воск, и беру следующую. Витиеватыми узорами скольжу рукой по воздуху, и, трафаретом, на твоем животе остаются разводы перламутрового вещества.       Ты шипишь от колкости ожогов и, всхлипнув, яростно крутишь головой в разные стороны. Крепко сжимаешь зубы и рвано вдыхаешь воздух. Твой торс напряжен. Скручен спазмом. Мышцы бугрятся под израненной кожей.       Игра с огнем обострила и занизила твой болевой порог.       Плавно скольжу рукой ниже, к промежности. К твоей гладкой, мягкой кожице в интимной зоне. Ни намека на волоски. Ты помнишь предпочтения Наносако, и не смеешь их нарушать. Ты хочешь соответствовать критериям даже сейчас. Идеальная игрушка, не имеющая изъянов.       Меняю свечу на третью.       Горячий, обжигающий воск плавно течет по твердому основанию и касается твоего лобка острой расплавленной лаской. Ты напрягаешься в попытке свести ноги вместе, но стальная распорка мешает тебе сделать хоть малейшее движение.       Распухшая головка все так же трепетно ждет разрядки. И я обхватываю тонкими пальцами твой орган, крепко давя на уздечку. Ты охаешь и вымученно улыбаешься сквозь слезы. Их больше не сдерживает ткань ленты. Она промокла и не мешает горьким слезам катиться по твоим юношеским щекам. Ты вспоминаешь ваши сессии.       Мои пальцы приподнимают твое достоинство, что упирается в живот, и, поддерживая его, ставят вертикально.       Другой рукой я раскачиваю жидкий воск в глубине расплавившейся около фитиля свечи. Он мерными волнами плещется возле тоненькой струйки огня. Завораживающе.       Твой звонкий крик разносится по всей комнате, отражаясь от стен и режа мои уши.       На твой приоткрытый в возбуждении конец попадают несколько кипяточных капель. Они мгновенно ошпарили твое естество, оставляя бордовые следы на уретральной впадинке. Степенно текут по стволу, огибая вздувшиеся синие вены, и основываются в ямке около яиц.       Когда твой первый ор прошел, ты захныкал, точно младенец, и потянулся чернеющими руками к своим чреслам. Фи, эти запястья, они не красивы. Наклоняю свечу над твоими кистями, чтоб впоследствии прикрыть несовершенство. Алчный перламутр жадно опаляет твою кожу, затягивая ее застывающей корочкой. Да, так определенно лучше. Ты тут же отдергиваешь руки, которые я связал друг с другом до этого, и вновь ослепительно кричишь.       Беру обтянутой в латекс рукой холодную сталь распорки и запрокидываю твои ноги над головой. Закрепляю их недлинной цепью за крюк в боковой поверхности стола, что находятся за твоим затылком. Пятки касаются разметавшихся волос и закинуты дальше ушей.       Твоя спина теперь согнута колесом, и торчащие позвонки на твоем исхудавшем тельце хрустят под тяжестью корпуса, вдавливаясь в твердую поверхность стола. Они давят, мешают. Заставляют тебя ерзать по металлу, ища более выгодной позы. Наглость. Звонкий шлепок флоггера ложится на твой живот, сбивая застывший воск. Он разлетается в стороны маленькими осколками и, легкий, неспешно оседает вокруг.       Я ставлю свечу обратно в канделябр и беру ту, первую, что касалась тебя. В ней уже плещется расплавленная порция твоих острых ощущений. Наклоняю свечу. Слабый огонек боязливо дрожит, мечется, но все же отпускает белесую жидкость в объятья твоей раскрытой дырки. Густой воск тянется в глубину разгоряченного током ануса. Ты конвульсивно бьешься, словно в эпилепсии, и задеваешь бесконтрольными связанными запястьями мою руку. Свеча в ней опрокидывается и обильно орошает твое бедро, опаляя его. И вновь твой хрип, в который раз за вечер. Надоел он мне. Сначала ты скулил, как побитая собака, теперь хрипишь израненной шавкой. Хочу других твоих эмоций. И звуков. Да и разве тебе самому не наскучило слышать однообразность издаваемых тобой стонов?       Свеча, небрежно кинутая на столик с девайсами, истекает воском на его стеклянную поверхность.       Ледяной звук звякнувшего в тишине металла не настораживает твой слух – он слишком тих, в отличие от первого раза. Это снова катетер.       Я приобрел его давно, восхищенный возможностями. Однако опробовать инструмент не предоставлялось возможным – слишком жестоко, клиенты не желали. С тобой же допустимо и это. Но лишь раз. Один единственный раз.       Обхватываю твой горячий член плотным объятием пальцев и приставляю холодный узкий кончик к уретральному входу. Он имеет конусообразную форму, увеличиваясь ближе к концу рукоятки. Подобная практика дает непередаваемый набор ощущений! Особенно скрывая в себе некий выкручивающийся механизм.       Металл стремительно раздвигает твой орган внутри, причиняя распирающе-разрывающую боль. Ты беззвучно раскрываешь рот, боясь шевелиться. Твое тело - древнее обездвиженное изваяние, скованное инстинктом самосохранения. Замерло, дрожит и клиновым листом бьется мелкой дрожью.       Тонкая сталь входит до конца, упираясь в поворот уретрального канала. Тебе больно и неприятно. То ли еще будет.       Твои бедра напряжены, очертания мышц явственно проступают под шрамированной кожей.       Прокусываешь верхнюю губу, ибо на нижней не осталось не раненного места. Твое лицо… оно озадачено дискомфортом. Однако эрекция не спала.       Что ж, наслаждайся.       Прокручиваю катетер двумя пальцами по часовой стрелке. Ты выдыхаешь, отмирая, и сквозь зубы с шипением втягиваешь воздух. Все так же боишься нечаянно дернуться. После пары возвратно-поступательных движений внутри тебя, ты стонешь. Хрипло, тихо, утробно скуля на одной ноте.       Фрикции стальной палочки становятся более резкими и быстрыми. Я не даю тебе времени привыкнуть и передохнуть. Ты вертишь головой в разные стороны и жалобно скулишь. Хнычешь и снова плачешь. Так умилительно и красиво. Тебе идет страдание. Ты преображаешься, становясь в разы лучше.       Подаешься бедрами навстречу, продлевая контакт нагревшегося от тебя металла и своей плоти. Тебе очень больно, и ты наслаждаешься этими ощущениями.       Мазохист. Но мне, к счастью, никогда не понять их счастья. (каламбурно :D)       Но раз ты активно тянешься тазом к моей руке, значит, желаешь большего?       На моем лице проступает хитрая улыбка с оттенком злорадности. Весельчак и балагур сейчас в предвкушении.       Пальцами другой руки поворачиваю рычажок на рукоятке, и из тонкой железной полости катетера выстреливают наточенные иглы.       Душераздирающий крик, немыслимый ор и целая какофония звуков разрывают в клочья тишину комнаты.       Эти тонкие шипы длиной в 5-6 см насквозь прокололи мякоть твоего члена и повредили мочеиспускательный канал. Их заостренные концы, окровавленные, торчат из всего ствола. Похоже на булаву. Член постепенно сдувается, словно шарик прокололи, становится меньше и сморщеннее. Эрекция исчезает.       Ты неполноценен больше.       Продолжаешь очумело орать, широко открывая рот и пытаясь поджать ноги. На одном высокочастотном звуке извергаешь свое страдание и утомляешь мои уставшие уши.       Твой голос садится, надрывается, и через несколько минут ты способен разве что на хрип тюленя.       Больно… Как же тебе больно. Самая ранимая твоя часть так нещадно изувечена.       До тебя доходит осознание собственной немощности. Ты бракован. Запрокидываешь голову, упираясь затылком в холодный стол, и жалобно воешь, преисполненный тоски. Как волк на луну.       Не шевелишь бедрами, стараясь не тревожить «ежика» меж своих разведенных ног, и трешься лицом о поднятые руки – стараешься снять повязку с глаз. Она, прилипшая к коже от слез, не поддается твоим действиям.       Нет, тебе это вовсе не нужно. Я не хочу видеть твой взгляд. Он мне не нужен. Поэтому ты получаешь звонким хлопком ладони по щекам и успокаиваешься. Смиренно опускаешь руки и как будто разбито выдыхаешь. Ерунда, я знаю – ты еще не сломлен.       Провожу тонким пальцем по твоему органу, выводя узоры между прорезавших кожу игл. Подушечка окрашивается алым и оставляет на тебе разводы. Ведет свой рисунок дальше, на анус, и обводит бордовым кольцом твой раскрытый сфинктер. Вроде подготавливает.       В твою растянутую растраханную дырку с легкостью входит огромный фаллоимитатор. Он стальной, тяжелый, и отличается от катетера лишь толщиной. Как ты можешь догадаться, внутри него аналогичный механизм.       Одним грубым прокручивающим движением нанизываю тебя на дилдо, как барашка на вертел. Металл холодит твою кишку. Ты вздрагиваешь всем телом и снова кричишь, потревожив свой недочлен.       Размеренно имею тебя этим гигантским монстром. Ввожу его в тебя наполовину, вытаскиваю, видя на его поверхности сгустки подсыхающей крови. Вгоняю в тебя до конца, и ты стонешь в ответ, захлёбываясь болью и удовольствием.       И все-таки мне не понять: что приятного можно получить при проколотом детородном органе?       Сумасшедший мазохист.       Неспешные движения сменяются резкими толчками, приходящимися на опаленную током простату. Она повысила свою чувствительность.       Вскоре твои смешанные стоны начинают напоминать предоргазменные, а я все удивляюсь твоей физиологии: член не-де-ес-по-со-бен. Ты не можешь кончить.       И вот, когда твои глаза, скрытые черной лентой, закатываются в блаженстве, ты бессознательно выгибаешь согнутую спину. От напряжения из твоего органа вытекает еще чуть больше крови. Она огибает иглы и течет к яйцам. К поджатым полным яйцам, готовым извергнуться. Дикость какая-то.       Пара мгновений, и сперма льется из проколотых дырок, просачиваясь между прорезанной кожей и тонким металлом. Однако основная часть полупрозрачного семени все же доходит до головки и фонтаном бьется сквозь торчащий из нее катетер. Мутная жидкость неспешно тянется по стволу, повторяя траекторию крови до этого. Яйца непрерывно отдают себя на благо твоего удовольствия, постепенно пустея. При семяизвержении ты получаешь новую порцию болезненных ощущений, которые разрывают тебя изнутри. Кривишь лицо и растягиваешь губы в блаженной улыбке.       Но тебе не стоит расслабляться, ибо стальной фаллоимитатор все еще в тебе.       Прокручивающее движение насадки и теперь в твою растянутую, похожую на тряпочку кишку вонзаются иглы. Острые, наточенные, они точно так же, как и на члене, прорезают тебе эпителий, проткнув тебе другие органы своими 8 см. Разумеется, их длина больше, чем на стволе, но ведь и объем ануса вместительнее, согласись.       Ты вновь неестественно выгибаешься, будто тебе переломили позвоночник, и бьешься в агонии на столе. Беззвучно.       Толкаю тебя на пол. Ты молниеносно перекатываешься со спины на живот с мешающими тебя разведенными ногами и кубарем валишься вниз. Глухой удар.       Обхожу стол, чтоб взглянуть на тебя.       Ты только тихо вздыхаешь в ответ и безвольной оболочкой растекаешься на плитах.       Потерял сознание. Даже не кричал в этот раз.       Думаю, пора заканчивать. Я устал от тебя.       На столе ножи. Они мельхиоровыми начищенными рукоятками переливаются в неярко освещенной комнате. Один из них обосновывается в ладони, плотно прилегая к черному латексу перчатки.       Приседаю рядом с тобой.       "Серебристые слезы втекают в вены"       Холодное лезвие скользит по твоим плечам с пересекающей их розовой полосой. Перемещается на исполосованную грудь, скользит вниз, на липкий от вина и влажный от пота и крови живот. Касается твоих узких бедер, оглаживает длинные недвижимые ноги.       На мраморный, нагревшийся твоим теплом пол густыми ручьями течет кровь. Она насыщенного, темно-бордового цвета; вытекает из тонких глубоких порезов и покрывает плиты плотным слоем. Он пахнет железом. Этот запах затекает в ноздри, щекочет их своей резкостью и снова мешает мне наслаждаться происходящим. Неприятный аромат. Но притягательный, запретный. И потому он нравится мне. Как и вино. Терпкое, глубокое, с непередаваемыми гранями вкуса. Изыски гурманов.       Ты хранишь в себе так много крови.       А вот жизни в тебе все меньше. Она выходит из тебя вместе с кровью и горечью одинокости. Ты был болен Наносако. И теперь освобождаешься от бренной плоти, оставляя в своей бестелесной душе лишь возвышенные чувства. Надеюсь, ты на них способен и они существуют в тебе. Обращенные, увы, не на меня. Однако, как ты знаешь, мне все равно.       Твой уход красив и достоин. Наносако не пожалеет о том, что выбрал тебя – даже под тенью приближающейся смерти ты прекрасен.       А я погорячился, подумав вначале, что твой труп будет ужасен. Ты нисколько не испортился, покрывшись новыми следами. Разве что отмеревшие кисти и щиколотки вызывают желание отвести глаз от несовершенства их вида.       Скоро настанет конец.       Развязываю узел ленты на твоем затылке, и шелк змеей скользит по твоему лицу, спадая под шею.       Твои глаза плотно закрыты, а мокрые ресницы слиплись черными, как ночь, стрелками. Антрацитовая повязка соскальзывает с ушей, но беруши все так же лишают тебя возможности слышать.       Остается последний штрих…       Наточенная сталь, ловя на себе блики света, мягко касается твоего горла, погружаясь в тебя, словно в растопленное масло. Бледная тонкая кожа за миг раскрывается, и тут же из разреза, под давлением, устремляется поток крови, забрызгивая твое беспечное расслабленное лицо. Ты без сознания, но все еще жив – рана не столь глубока, и около четверти минуты у меня еще есть.       Я желаю окончить симфонию нашей последней встречи твоим криком. Стоном, звуком, не имеет значения. Важен твой голос. Я хочу полностью отпустить его. И тебя. Навсегда.       Меняю нож - руку холодит изогнутый острый клинок. Он прикасается к твоему животу ниже пупка и прочерчивает линию от бока до бока кривой полосой. Эдакая веселая улыбка смерти. Делаю ее объемной, и провожу острием чуть выше, вырезая кусок кожи. Полотно твоей плоти еще теплое, оно лежит в моей ладони и свисает с нее ровными краями. На обратной стороне видна тонкая сетка вен и различные слои эпидермиса. Отличное пособие для медиков.       Кровь смачивает все вокруг, выливаясь из тебя, словно из родника, и пачкает мои кисти. Мешает рассмотреть тебя внутри. Раздражает.       Вскоре поток ослабевает и я могу видеть темно-красные пульсирующие органы внутри тебя. Некоторые имеют грязно-серый оттенок - ты, после известия о тюремном заключении, стал часто пить и душить свою беду в неправильной пище.       Запускаю измазанную кровью руку в твои кишки. Очищенные для проведения сессии, они не вызывают у меня брезгливости. Мягко, гладко и очень приятно. Ворошу твои внутренности, наблюдая за реакцией на твоем лице. Адские предсмертные муки. Ты не в сознании - это рефлексы. И почему ты еще жив?       Обтираю руку об твои ноги, единственно не покрытые кровью. Поднимаюсь и наступаю подошвой высоких сапог на твою голову. В третий раз за вечер. Сильно давлю. Мне даже кажется, я чувствую хруст черепа. Да, действительно, преодолевая последнее сопротивление, слышу твой агонистический хрипящий крик. Ты пришел в себя. Лица не узнать - это олицетворение муки. Глаза широко распахнуты и красны от плача. Ты все продолжал тихо и жалостливо лить слезы, жалея себя. А может, и вашу с ним жизнь.       Если бы ты мог шевелить руками, то наверняка остановил бы меня. Но тебя хватает лишь на крик. Пронизывающий до костей ор. Он искажен поврежденными связками и похож на блеянье зомби. Но все-таки у тебя получается донести до меня степень своих страданий.       Твоя кожа надрывается на лбу и на затылке. Брызнувшая кровь наносит свежий слой на потемневшие засохшие капли твоей влаги. Среди нее я вижу белое пятно. Кость.       Открытый перелом.       Пристально вглядываюсь в твои глаза. Они, застекленевшие, устремлены в вечность.       23:09       «Наконец-то».       Твоя душа парит над этим местом, над садом за окном. Ищет выход. Туда, к нему.       И я отпускаю тебя.       Потому что мне все равно.       Поднимаю твое изуродованное тело на руки. Изуродовано оно лишь по мнению извращенцев.       А Я хочу его. Хочу твою плоть.       Опускаю тебя на пыточный стол. Отхожу, поднимаю черную шелковую ленту, что змеей лежит на полу, и вновь завязываю твои недвижимые глаза. Хотел увидеть твой взгляд перед смертью, но в нем не оказалось ничего, чтоб касалось меня. Глупая, пустая, внутренняя надежда. Ну и пусть. Представляй его, я разрешаю. И будь со мной. Хотя, можешь и не быть. Мне все равно.       Обхожу и беру твои длинные ноги в свои руки. Развожу их в стороны. Растянутый багровый анус больше не пульсирует. Но все так же увлекает меня своей глубиной. Я один в этой комнате. Но ты все равно со мной. И я хочу твое недвижимое тело, которое начинает остывать. Расстёгиваю ширинку на черных латексных брюках и извлекаю налившийся орган. Когда-то он производил на тебя большое впечатление. Сжимаю член в ладонь и провожу по клейму на головке большим пальцем. Не болит. Зажило. Но в моменты эрекции касание все же ощутимо.       Протягиваю руку к высокому кованому столику. На нём лежат девайсы, все еще хранящие твое тепло. Беру лубрикант и выдавливаю его на свой возбужденный фаллос. Он все еще желает тебя, даже мертвого. А вот я уже нет. Моя плоть мне противоречит.       С чавкающим звуком вожу пальцами по стволу и головке, тщательно смазывая, и приставляю к твоему раскрытому лону. Никакого сопротивления, так даже не интересно. Насаживаю тебя на член до конца одним резким притягиванием твоих ног. Безвольные мышцы плотно обхватывают меня, но это не те ощущения. Они остыли, как и моя привязанность к тебе. Усмехаюсь: что твоя жопа, что моя любовь, одинаково. Это лишнее чувство. Дикое и неправильное. Гораздо неправильнее, чем БДСМ.       Я смотрю на черную повязку, единственный элемент, что на тебе остался, и испытываю удовлетворение: даже смерть я сделал прекрасной. Ты все равно остался идеален. Развороченный живот, смоль волос, багровость кожи. Ее бледность и неестественная синева, где кровь не запятнала тебя.       Твои раскинутые ноги, приспущенные до сгиба моих локтей, открывают мне тебя.       Однако я так и не смог открыть твою душу, появившись слишком поздно в твоей жизни – после него. Но я ни о чем не жалею. Я простил и отпустил тебя. Мне хватило моего любовника, который отказался от меня из-за С&М, и тебя, отравившего мое сердце. Оно остыло и замерло. В нем нет больше места. Все его внутреннее пространство заполнено довольством уединения, и я больше не хочу ничего менять.       Продолжаю увеличивать темп фрикций, любуясь тобой. Чувствую приближение оргазма и запускаю руку как можно ниже внутрь твоего жесткого тела. Расставленные пальцы со всех сторон обволакивают твои нежные внутренности. Уютно. Трогаю собой свой же член сквозь слой твоей кишки. Необыкновенное чувство. Мне не удобно, ибо остальные ее завитки мешают свободному касанию. Становится смешно - похоже на домашнюю колбасу.       Перевожу взгляд на твое лицо. Синеющие губы невероятно притягивают. Я приподнимаю тебя за спину и склоняюсь к твоему безмятежному лицу с черной лентой попрёк глаз. Небольшие озерца крови, задетые тобой, тягуче стекают с края стола на пол. На нем разлито и твое семя, и твоя слюна. Касаюсь похолодевшего мрамора точеных губ. Вкусно. Ты пахнешь сексом. Твердые губы с трудом приоткрываются моим языком. Я ввожу его тебе в рот и обследую каждую часть. С мертвым все по-другому. Интересно и необычно.       Твой не шевелящийся язык никак не отвечает на мои прикосновения. Он тоже тверд. Но вкусовые сосочки на нем теперь ярче ощущаются, и это незабываемо. Никогда не целовал бездыханный труп.       Этот новый ты и приводишь меня к ослепительному парению. Я возношусь в нирвану. Оргазм накатывает теплыми волнами, орошая твое остывающее нутро. Рефлекторно делаю внутри еще несколько движений, пока экстаз не отпустит совсем, а потом медленно подаюсь назад, освобождаясь от тебя. Вслед тянется тонкая ниточка спермы. Провисает и обрывается, как твоя жизнь. Я улыбаюсь такому сравнению. Отчего-то меня сегодня на романтику потянуло…       В сознание неожиданно приходят обрывки когда-то услышанных бесед. Говорят, если ударить по груди, то со странным звуком из трупа выйдет воздух. Интересно. Ты же не против?       Я обвожу «кабинет» взглядом заинтригованных исходом глаз.       Ничего подходящего нет. Только столик с игрушками. Не обращаю на них ни какого внимания и крепко сжимаю в ухоженных пальцах тонкие витые ножки. Инвентарь начинает съезжать и звонко ударяется о напольные плиты. Над тобой нависает плоскость столешницы. Тень жадно скользит по твоим оцепеневшим изгибам и скрывает под собой бледную синюю кожу. Равнодушно разжимаю руки, но в моих глазах неподдельный интерес. После соприкосновения с оргстеклом, твоя грудь издает только глухой булькающий хрип, который насильно размыкает твои губы. Железное творение кованого искусства перекатывается через тебя и падает на противоположную от меня сторону. Много оглушающего шума. Но он меня не сильно озадачивает. Весь интерес заключается сейчас в пробоинах около твоего сердца. Стол ломает тебе грудную клетку и пару ребер. Снова открытый перелом. Вновь течет кровь. Ее совсем мало – у трупов нет внутреннего давления. Окрашенные розовые кости перекликаются с деформированным черепом. Интересно, а когда из него начнут вытекать мозги? Или они у тебя состоят сплошь из спермы Наносако? Да, наверное, так. У тебя ничего нет, кроме преданности именно этому Хозяину.       Но мне все равно, кому ты служишь. Ты – клиент, я – исполнитель. Ничего лишнего не было. Ты так считаешь. Что ж, я тоже.       От тебя во мне ничего не останется.       И у него тоже.       За тобой уберут все следы.       Хотя, ты, может, будешь жить в его памяти. Но она так коротка при быстротечности жизни…       ***       Наносако скончался в тюрьме через неделю – 23-его сентября. По неразглашаемым причинам.