Жажда прикосновения

Темно. Абсолютно темно. Слишком тихо. Трудно дышать. Горько, промозгло, сыро, холодно, пусто, одиноко. Пожалуйста. Андерс зажмурил глаза, вздрогнув от звуков эхо, внезапно заполнивших камеру. Он сидел, едва дыша, боясь упустить их источник. И безрадостно хмыкнул, осознав, что это был его собственный голос. Он и не заметил, что говорил вслух. - Я последний из великанов…* - стал напевать Андерс, не в состоянии больше выносить тишину. Он дождался ответа эхо и продолжил: - Народ мой исчез навсегда… - Он лениво отбивал ритм ногой. – Когда-то мы правили миром… - голос его надломился и пропал. Он попытался сглотнуть, но слюны не было. Он уже не помнил, когда ему последний раз давали пить. - Но те миновали года. Андерс вздохнул, и от приложенных для этого нехитрого действия усилий дыхание его сбилось. Поначалу он старался сохранять подвижность, ходить по камере время от времени, хотя бы один раз между приёмами пищи, но постепенно желание поддерживать мышечный тонус сошло на нет. Он вытянул ноги перед собой и слегка поморщился, услышав хруст суставов. - Затравленный, всеми гонимый, - Андерс растирал ноющие колени через грубую ткань мантии, которая совсем уже вытерлась. Слишком часто он стоял на коленях. - Я слышу собак за спиной – ведь мелкий не станет великим, чтоб честно сразиться со мной. На следующем куплете голос окончательно покинул его, ломаясь и упрямо выдавая кашель вместо слов песни. Тогда он смочил горло тем небольшим количеством слюны, что у него скопилось, и принялся мурлыкать мелодию, проговаривая слова в уме. Он представлял нежный голос матери и её лицо, давно позабытое. У неё были светлые волосы, даже светлее его, как он теперь воображал. Может быть, зелёные глаза, но это была не более, чем догадка. Его глаза закрылись сами собой, и он откинул голову на каменную стену, которую подпирал спиной. Он погружался в дрёму и снова возвращался в сознание, так длилось, казалось, несколько долгих часов, хотя без окна он не мог знать наверняка. Из объятий беспамятства его вырвало резкое лязганье дверного замка где-то дальше по коридору. Человек! И не важно, если это храмовник, всё равно живой человек. Кто угодно. В его тёмную камеру протянулся луч света, ударив по глазам. Щель между полом и дверью, какой бы малой она ни была, наполнила камеру столь долгожданным светом. Тяжёлые шаги, сопровождаемые бряцанием и скрежетом доспеха, казались чем-то нереальным. Звуки, наполнившие тихий и пустой мирок Андерса, оглушили его. Андерс скатился на бок и на четвереньках поспешил к двери. Вставать в полный рост было пустой тратой сил: как только храмовник подойдёт к камере, всё равно придётся опускаться на колени. Шаги замерли прямо перед дверью. - Я думал… - начал Андерс, но голос снова предал его. Он откашлялся, прикрывая рот дрожащим кулаком. – Я думал, про меня все забыли. Ответа не последовало. Его никогда не было. Всё, что нужно было Андерсу – пара слов в ответ, хоть звук от другого человека. Он боялся, что всё было жестокой шуткой его разума, что на самом деле за проклятой деревянной дверью никого не было. Каждый раз, как ему приносили еду, он молил стражника остаться. Остаться, поговорить с ним, рассказать, какая сегодня погода, каково это, снова чувствовать на лице лучи солнца. Или капли дождя. Андерсу было не важно. Что угодно, за что его разум мог зацепиться в минуты, когда казалось, что эта тьма никогда уже не отпустит. Каждый раз он молил протянуть руку в крошечную щель в нижней части двери и дотронуться до его руки. Всего на мгновение он хотел ощутить тепло другого человеческого существа. Андерс отдал бы за это всё. Однажды он попытался просунуть пальцы под дверь. Слёзы ручьями текли по его щекам, собираясь на подбородке. Он умолял выпустить его, проявить милосердие, дать ещё одно одеяло, коснуться его, хоть что-нибудь. Всё, что он получил в ответ на свои мольбы, – болезненный пинок по протянутой руке. Один палец оказался вывихнут, ноготь почернел и отпал через несколько ночей, но это тоже было прикосновение. Он был противен самому себе, чувство радости, с которым он принял эту жестокость, было омерзительным. Он не понимал, почему так дорожил тем прикосновением. Теперь Андерс понял. Это был маяк, напоминание, что о нём не забыли. Он не застрял где-то во тьме бездны. И возможно, однажды его освободят. Травмированный ноготь давно отрос, а Андерс снова падал в бездну. Если боль была единственным доступным ему контактом с внешним миром, он примет её, и плевать на потерянные ногти. Он подполз ближе к двери, упираясь в неё лбом, и смотрел, как сквозь щель в камере появился поднос со скудными объедками. Прежде чем храмовник успел захлопнуть окошко, Андерс просунул в него дрожащую руку. - Пожалуйста, пожалуйста, не уходи, просто… поговори со мной. Скажи что-нибудь. Пожалуйста. Хоть что-нибудь, - сбивчиво говорил Андерс, понимая, как невнятно и ничтожно звучат слова, его всего трясло от потраченных на них усилий. Он высунул руку так далеко, как только смог, край отверстия больно впился в предплечье. Он пытался нащупать ботинок человека, молясь, чтобы тот ещё не ушёл, и вздрогнул, когда рука, наконец, достигла цели. Холодный доспех храмовника нельзя было назвать приятным, но ощущение гладкой поверхности под пальцами было сродни благословению Создателя. Андерс нежно погладил тяжёлый ботинок, наслаждаясь каждой секундой дозволенного контакта. - Спасибо, спасибо, сэр, благослови тебя Создатель, - бормотал Андерс, прижавшись к щели и наблюдая, как его дыхание поднимает в воздух облачко скопившейся на полу пыли. А в следующее мгновение всё закончилось. Ботинок исчез, и Андерс не сдержал безумного крика. Его рука отчаянно шарила в пустоте. Утрата вырвала из груди жалкий всхлип, хотя слёз давно уже не осталось. Он умолял, тянулся всё дальше, рука оказалась больно зажата между полом и дверью. Но Андерсу было всё равно, он готов был тянуться вперёд, пока кожа не сдерётся вовсе. Какое это имело значение? Он хотел… Ему нужно было ещё одно прикосновение. И он с радостью заплатит за него любую цену. В ужасе он понял, что ботинки уходят: вверх по лестнице, прочь от его камеры, всё ближе к внешнему миру. Он принялся кричать, умолять, плакать – что угодно, лишь бы неизвестный остановился. - Пожалуйста, сэр, я застрял, пожалуйста, помоги мне! – врал Андерс. Хотя он и в самом деле застрял, в этом он был уверен, так что это была не совсем ложь. Но его волновала не рука, а возможность привлечь внимание храмовника, вызвать жалость, хоть что-то. – Пожалуйста, сэр, мне больно! Андерс мог прикинуться слабым магом, по собственной глупости застрявшим под дверью и нуждающемся в помощи большого сильного храмовника. Ему уже было всё равно, лишь бы… Его сердце чуть не вырвалось из груди, когда он расслышал возвращающиеся шаги. Он выгнул запястье, пытаясь снова нащупать ботинок, губы его сложились в улыбку. Но ладонь попала в стальные тиски латной рукавицы. Другой рукой храмовник пытался расправить кожу на руке Андерса, собравшуюся по ту сторону щели. Он плотно прижал его руку к полу и проталкивал её обратно в камеру, аккуратно нажимая на ладонь. Андерс напряг слух в стремлении уловить звуки, которые могли бы сорваться с губ храмовника, возможно, даже слова. Но тщетно, тот был нем, как могила. Когда храмовнику, наконец, удалось освободить руку Андерса и просунуть её в камеру, его доспех с грохотом ударился о края щели и тут же стал отдаляться. Андерс с жадностью схватил его ладонь, прежде чем она успела уйти достаточно далеко. Изо всех своих невеликих сил он сжимал тёплые пальцы, затянутые в перчатку. В нос ударил аромат потёртой кожи – приятное разнообразие в ставших привычными запахах испражнений из редко опустошаемого ночного горшка. Это была ещё одна причина, почему он был уверен, что храмовники просто забыли о нём или решили оставить его гнить заживо, пока не сдохнет. Андерс ожидал, что храмовник отдёрнет руку, будет глумиться над ним, плюнет на дверь, пробурчит что-нибудь про мерзких магов, но к его удивлению, рука не двинулась. Они сидели так, держась за руки, несколько долгих минут, и Андерс не переставал трясущимся голосом бормотать благодарности и восхвалять храмовника. Андерс держался за протянутую ему ладонь так долго, как ему было позволено, но знал, что это не может длиться вечно. Перед тем, как храмовник, наконец, забрал руку, Андерс ощутил аккуратное, но твёрдое пожатие. Он мог поклясться, что слышал шёпот, но со своего места не разобрал слов. С ободрительным хмыканьем храмовник высвободил свою руку из хватки Андерса, быстро закрывая щель под дверью пока тот не сунулся в неё снова. Андерс услышал лязг доспеха, когда человек по ту сторону двери поднялся на ноги. Он убрал ладонь от закрытой теперь щели. Руку слегка покалывало от нарушенного кровообращения, и он бережно прижал её к груди, стараясь запомнить ощущение тепла, так милостиво дарованное храмовником. Его храмовник. Он слушал удаляющиеся шаги своего храмовника. Последние капли света были отрезаны ещё одной тяжело закрывшейся дверью, он слышал, как громко щёлкнул замок. «Если я буду хорошим, - отчаянно думал Андерс, - мой храмовник вернётся». Андерс будет хорошим, он будет хорошим маленьким магом. Они ещё увидят. Он будет хорошим. Специально для него. Для своего храмовника, который держал Андерса за руку.