Остановите время в полдень

      Сецуна никому не ответит на вопрос сколько ей лет. Она не любит считать ток своих одиноких дней… Иногда она думает, что одновременно является и самым старым, и самым молодым воином. Дни валятся на неё, словно струи тропического дождя. Такие скудные. Такие щедрые.       Сецуна не знает, когда для неё закончится «этот мир». Это может случиться в эту пятницу, а может в следующую. Или через пару тысячелетий. Но одно ясно — когда она утратит чувство хода времени, у неё не останется иного пути, кроме как шагнуть в Черную Дыру, уйдя в изнанку Вселенной, где давно обживается её семья — могучий отец Хронос, его дядя Герас*(1), мать Кала*(2) и старший брат Янус*(3). Все потому, что хранитель Времени в этой системе должен обладать острым чувством времени — буквально до миллисекунды.       Сецуна не хочет уходить. Она знает, что путь всякого живого существа имеет свое завершение, которое оборачивается новым началом, но воительница изо всех сил цепляется за свою долю, обостряя рецепторы и собирая в ладонь крупицы времени — все до единой! Пусть она и не была предназначена для этого… Ведь в день рождения отец дал ей тусклое мрачное имя — Хель*(4), считая, что его дочь не наделена даром…       Сецуна не любит вспоминать, как доказывала, что способна свершить много больше, чем ожидал от неё отец. Она считает это ошибкой юности. Ведь можно было понять, что, когда она взяла свою нить в руки, Хронос сразу увидел, кем станет его дочь?       И Сецуна не верит, что может быть счастлива в любви. Ей подобных можно найти лишь в иных системах… Но кто сказал, что кто-то из них в праве покидать свое место, оставляя его без защиты? А потому она ещё больше боится времени своего ухода, потому что оставит систему без хранителя времени.       Сецуна…       Неожиданно жаркое осеннее солнце нахально плавило мороженное, которое липкими ручейками стекало на смуглую ладонь Сецуны. Парк Китаномару дышал летним зноем вопреки царившему по календарю октябрю. Плутон воровато оглянулась, убеждаясь в том, что прогуливавшимся редким в будний день парочкам и старушкам с благородной сединой нет до неё никакого дела, и слизнула сливочное лакомство. В конце концов, какова вероятность, что кому-то будет дело до одинокой зеленовласой девушки, мающейся от безделья в разгар рабочего дня? Сецуна вздохнула, чувствуя необходимость быстро расправиться с мороженным и помыть руки. Однако этот «липкий» процесс отвлекал её от достаточно мрачных мыслей.       Первая и самая главная — Усаги. Тусклая синь с переливчатым детским смехом. Горькая тоска, отравившая свет. Сказать или нет? Пока она видела, как медленно обосновывается в сердце девушки знание, ещё не озвученное, но уже давшее свои корни. Сколько она сомневалась, посылая в пустоту свой зов? А Принц давно лежит звездной пылью где-то на орбите Земли… И на месте сердца будет медленно шириться дыра, в которую лей не лей мальчишеский свет, но границ не сомкнешь…       Сецуна вздохнула, приминая губами оттаявшее мороженое. Конечно, значение того, скажет она или нет, невелико. Во-первых, принцесса может и не поймет её слов или не примет. Во-вторых, сильных вариаций не будет… Возможно. Что если, узнав о гибели Принца, Принцесса сорвется и сломается? Упадет на колени, захлебываясь в слезах… Ведь даже всезнающий Хронос не поклянется, что она сможет вернуть своего возлюбленного… И Сецуна решила молчать. Прокусывать до крови губу, когда синие глаза смотрят с надеждой в небо, словно ждут, что залетной ласточкой самолет возвратит того, чей путь лег широкой петлей в обход долгожданной вечности. Имитировать неосведомленность и широко улыбаться, видя торчащий из портфеля или складок юбки слегка смятый конверт, затопленный строчками о всех-всех мелочах, из которых сейчас состоит, утративший свой золотой стержень, серебряный день. Мудро сверкать глазами, когда речь заходит о новом (а на деле порядочно старом) враге. И отвлекать разговорами о важности и благородности миссии сейлор-воинов. Но самое главное — как можно реже видеть Усаги…       …Плутон стыдилась, что испытывает радость от того, что Хрустальный Токио мерцающей тропинкой нет-нет, да и возникнет, хотя нет возможности просчитать всю комбинацию, что приведет к нему. Королева в тот редкий миг, что она прорвалась к ней, попросила не считать вероятности и оставаться пока в этом времени, оберегая её и храня… И Сецуна намеренно притупила свои рецепторы, стараясь спрятаться, как черепаха в панцирь. Знание — смертельный дротик, способный расколоть и лишить веры…       Раздался плач ребенка. Мальчонка лет пяти упустил в вялое обесцвеченное до истончившегося голубого полотна небо ярко-красный шарик. Сецуна невольно улыбнулась, глядя, как капля красного, сначала довольно крупная, медленно тонет в тусклом шелке. Шарик куда свободнее, чем она…       Второй пункт для беспокойства (пусть и более важный на текущий момент) — враг. Старый и обветшалый, забравший когда-то её первую любовь. Хаос. Вечный. Настойчивый. Жадный до разрушения, перемалывания связанной и скрепленной смыслом материи в первородную кашу. Она помнила крыло длинных тонких серебристых волос навсегда чужого мужчины — Правдолюбивого Хонсу, увязшего где-то там в Галактическом котле. Ей тогда было всего-то четырнадцать весен, и она понятия не имела, что такое любовь. Это потом с оглядкой на прошлое Плутон призналась, недоуменно покачивая головой, «вот же угораздило». Что смешно — Хонсу и не отталкивал угловатую неумеху, что с таким пылом пыталась доказать своему отцу, что достойна его наследия и не является увядшей мертвой веткой. Напротив — ободрял, воодушевлял, тормошил, когда она хотела сжаться в комочек и сдаться… Его темно-синие глаза излучали вечность Вселенной… Но он утонул вместе со своим извечным врагом в месте, где началось все, словно этот красный шарик… До того, как Хель оказалась способна принять посох. И свой экзамен хранительницы она сдала уже в память о нем. И что теперь чувствует сердце, когда Хаос вновь обрел плоть? Сецуна знала, что в час сражения станет одной «из», кого растреплет в атомы. Но также знала и то, что не сможет не попытаться сразиться. Знала, что будет вопреки всему жаждать оказаться той, что сможет дотянуться до пульсирующего сердца зла, сдавить, чтоб брызнуло во все стороны! …и да начнется все сначала.       Третье и тоже, несомненно, значимое это…       Стрелка часов сдвинулась, обозначив полдень.       — Добрый день, мисс Мейо.       Его слова как всегда лаконичны. Профессор Томоэ сел на скамью рядом, протягивая уже вошедшим в привычку жестом правой руки завернутый в шершавую бумагу сэндвич с лососем. Левой рукой он держал подстаканник с двумя бумажными стаканчиками, в которых плескался горячий кофе. Сецуна смутилась, чувствуя себя нашкодившей школьницей. Вряд ли, было разумным с её стороны есть мороженое перед их регулярным ланчем… Она спешно полезла в сумку за влажными салфетками, вызывая своей торопливостью у мужчины слегка насмешливую улыбку. Кажется, он мгновенно отметил для себя следы её проказы. А может и наблюдал какое-то время, как постепенно уменьшается под её напором эскимо…       Поставив кофе между ними, Соичи терпеливо ждал, пока она приведет себя в порядок. Спустя пару мгновений девушка приняла свой сэндвич с благодарной улыбкой, старательно делая вид, что соприкосновение пальцев не более чем совершенно незначительная случайность.       Соичи Томоэ, удивительный мужчина без возраста… Он более смугл, чем основное окружение Сецуны, но не настолько, как она сама. Цвет глаз — нежные лепестки сирени, а волосы хрустальный снег. Но не залежалый в горах, а мягкий и свежий, высыпавший на рассвете. И у Сецуны пересыхают губы каждый раз, когда она помышляет, что было бы здорово запустить в него пальцы. Да… Вот так. Желательно липкие от мороженого.       Смешинки, отобразившиеся в её глазах, заинтриговали мужчину:       — О чем ты думаешь?       — Так, о пустяках, профессор.       Сецуна не привыкла с кем-то дружить. Ведь всегда она была где-то «на краю гнезда» — между небом и землей, не имея возможности примкнуть к группе тех, кто нашел свою обетованную Землю. Однако, если попытаться описать её отношения с профессором Томоэ, то, кажется, именно пресловутое слово «дружба» впишется лучше всего. И именно поэтому девушка подчеркнуто держала дистанцию, боясь сближаться. Официальное признание Соичи другом — беспощадная зарубка потери на её пути. Рано или поздно его век иссякнет, и он умчится прочь от неё осенним листом на крыльях ветра-бродяги, чтобы начать все сначала в ином мире, в иное время.       — В такие моменты ты выглядишь удивительно человечной, — протянул мужчина, не отрывая от неё взгляда.       — Это случайность.       — А мне кажется, что закономерность, — Соичи прозаично зашуршал промасленной бумагой на своем бутерброде. У него было всего сорок минут, которые он мог провести с ней. А потом обратно в лабораторию, благо, что недалеко.       — Да, возможно, — она скорее думала о своем, чем слушала его, разворачивала свой бутерброд и примерялась, как бы укусить и не запачкаться.       Нет, этот мужчина решительно не похож на Эндимиона… Сецуне вспомнился благородный профиль короля Хрустального Токио, лаванда и умудренная синь. Все мужчины, в которых она влюблялась, прятали в своих взорах потаенную мудрость, что оставалась для неё сокрытой, несмотря на все дары Хранительницы Врат Времени. И все они принадлежали демиургам её системы. Селена, Серенити… Совпадение? Или закономерность?       — Что Хотару? — закончив есть, спросил профессор, оттирая пальцы салфеткой.       — Сегодня они с Харукой копаются в «Красавице». Там что-то с мотором, — меланхолично откликнулась Сецуна, педантично складывавшая бумагу от своего сэндвича.       — Прекрасно… Но почему она, например, не учится играть на скрипке у Мичиру? — с грустью вздохнул мужчина, сверкая стеклами очков на солнце. — Неужели вы решили взрастить её амазонкой?       - Не беспокойтесь. С ней все хорошо. Она прекрасно воспитана, любит английскую и японскую поэзию, даже хайку сочиняет.       — Я доверился тебе тогда. Какой смысл мне беспокоиться? — приглушенно прошептал мужчина, комкая в руке салфетку.       Именно Хотару привела к ней Соичи… Любящее отцовское сердце не смирилось с разлукой, пусть и оробело под натиском долга и чести воина. Буквально спустя месяц его сильная рука ухватила Сецуну за локоть, заставляя пораженно обернуться… Сердце в тот момент как раз отмеряло токийский полдень… Он признался потом, что всегда робел перед ней больше, чем перед любым другим воином. Даже Мессия Света была для него куда более земным существом, чем Плутон. Но что ещё ему оставалось? Страх навсегда потерять дочь, единственное родное ему существо во всем мире, был сильнее этой благоговейной робости, что смогла парализовать его в первые моменты. Сецуна смогла отговорить его от того, чтобы он попытался вернуться в жизнь дочери.       «Потом. Дай ей подрасти… Дай ей сражаться. Таков её удел. А потом… Все воины возвращаются с победой домой».       Но настойчивый мужчина не отцепился после этого разговора, уговорив Плутон стать его связной между ним и дочерью… Сеансы связи превратились во встречи три раза на буднях здесь в парке за ланчем…       - Кстати, передашь ей? — Соичи извлек из кармана своего халата аккуратный узкий футляр. — Это заколка. У неё, наверное, сильно отрасли волосы, раз, как ты говоришь, за последние полгода для неё прошло лет девять-десять…       Плутон негнущимися пальцами приняла футляр и втиснула его в маленькую сумочку, а затем спешно схватила свой стаканчик кофе.       Горячий кофе обжег небо. Какие мелочи… Сецуне стало грустно от напоминания о том, что судьба воина, предназначенная для Хотару, так исказила жизнь её отца. Ему сложно смириться с тем, что его дочь больше не хрупкий увядающий цветок, нуждающийся в его защите. Вот что теперь с его жизнью? Да, вернулся на работу, лаборатория по десять раз в неделю… Но с кем он общается? С маститыми учеными мужами, которых интересуют механизмы природы, но, вряд ли, волнуют чувства и переживания? С какими-нибудь насквозь фальшивыми женщинами, что рады золотой россыпью одарить иллюзорным утешением, способным обернуться ядом? Она едва погасила вспышку раздражения при мысли о такой слащавой светловолосой женщине рядом с Соичи… Странное движение воздуха рядом с ладонью отвлекло её. Девушка повернула голову, чтобы увидеть, как тонкие пальцы профессора медленно завершают скользящее движение в пространстве. Будто он хотел погладить её руку. При этом он старательно смотрел куда-то вперед — на плотную стену зеленых кустов, сцепившихся насмерть друг с другом.       — Ты слишком много беспокоишься в последнее время… Эти тревожные морщинки… Когда подобная тебе так себя ведет, это немного пугает. Ведь ты видишь все…       …все, что есть у бескрайне одинокой Плутон — возможность преклонить колено перед своей Лунной Королевой*(5). Вне зависимости от времени и пространства. У неё есть та, кому она служит, что единым стержнем проходит по всей её линии, меняя лица, как маски. Но что есть у Сецуны Мэйо? Что есть у почти забытой Хель?       Неосознанно она придвинула ладонь по скамье ближе к мужчине и прикрыла глаза, перестраиваясь на чувственное восприятие. Тепло Соичи пульсировало словно звезда в темноте под веками.       — Вы можете себе представить, что значит быть мной?       — Увы, нет. Хотя я очень стараюсь…       — Боитесь меня? — ей очень не хотелось слышать ответ на этот вопрос, но и забыть о нем тоже никак нельзя. Она хотела знать о его настоящих чувствах.       — Да. Очень. Но…       — Но? Почему вы тогда здесь, раз боитесь?       — Увы, я слишком любопытен. Ты нечто поразительное и необычное, чего я ранее не мог и помыслить. Это как…       Ясно. Ученый — это все, что есть в Соичи Томоэ. Ему страшно, как и любому другому смертному, приблизившемуся к могучей наследнице времени, но в то же время его тянет сущность исследователя.       — Давайте я сразу скажу вам все, что позволит перестать считать меня необычной?       — Ты обиделась? — Соичи пораженно рассмеялся, уверенный в трактовке колкости, прозвучавшей в её голосе. — Ушам своим не верю.       Сецуна коротко мазнула по нему взглядом своих вишневых глаз. Нет, ни разу ни Его Величество король Эндимион. Патетика безответной любви, конечно, приводит к идеализации, в чем она прекрасно отдавала себе отчет, но по крайней мере у правителя Земли не было особенности сбивать её с толку и дразнить. И это при том, что собеседник заявляет об испытываемом страхе…       Воцарилось неловкое молчание, сопровождаемое торопливым бегом иссякающих минут, отведенных на их встречу. Томоэ кашлянул.       — Прости. Ты самая прекрасная женщина, которую я только встречал на свете. Я восхищаюсь тобой. И, да, поражаюсь тебе… — голос подвел профессора, прозвучав хрипло и тихо.       Она вновь обернулась к нему, растерянная, как дитя. Ни один мужчина ещё не называл её самой прекрасной…       — И кажется, что…       Словно выключили звук. Сецуна не услышала того, что сказал профессор Томоэ дальше. Только видела движение губ и цветы румянца, вспыхнувшие на точеных скулах.       Оглушенная и ошарашенная она изо всех сил постаралась избежать восприятия того, что попытался донести до неё Соичи. Кое-что невозможно в этой Вселенной… Кое-что — полный абсурд для Сецуны Мейо. Кое-что следует придать забвению и никогда не вспоминать. Стереть из временного потока!       Соичи Томоэ смотрел на неё жаждущим тоскливым взглядом. А сердце молотило в грудную клетку, грозясь разрушить телесную оболочку Плутон.       Видимо, он действительно не произносил ничего вслух… Спешно отвернувшись, мужчина нервно закусил губу и запустил руку в волосы, ероша пряди:       — Скажи, ты свободна в это воскресенье? Есть такая группа… «Три огня». Я думал, что…       Это воскресенье. Сецуна, все ещё потерянная, сохраняющая в себе эхо беззвучного откровения лепестков сирени, механически кивнула.       — В общем, у них достаточно красивые песни… Не то, чтобы я постоянно их слушал, но, вроде бы, они очень трогательные. Если у тебя нет иных планов, то мы могли бы пойти.       Пойти. Острая пружина сорвалась, царапая сердце. Ворох вероятностей рассыпался перед Сецуной, показывая ближайшее воскресенье. Концерт плановый, но завтра случится кое-что, что сделает его завершающим.       …Вот она и Хотару, готовые к бою, прячутся за кулисами, зная, что в определенный момент должны появиться, отразить удар Галаксии и спасти остальных. А дальше темный и страшный путь, в конце которого все же забрезжит свет… Может быть.       А вот она среди зрителей рядом с Соичи. Его рука покоится на её плече, а сама воительница жадно пьет его тепло, рдея щеками… Но. Соичи Томоэ, ты не должен быть там. На очередной схватке добра и зла… Ты должен быть как можно дальше, желательно даже не в Токио, чтобы не стать жертвой грядущих бедствий, что принесут черные молнии Галаксии…       — Простите. У меня уже есть планы.       Человеческая жизнь очень хрупка, и в её силах тасовать вероятности, чтобы тот, кого она не осмелится назвать своим другом, жил как можно дольше… Ведь уже одно то, что он сейчас был с ней рядом — большое чудо. Она хорошо в свое время видела линию, в которой его уже не было… Ту, где Усаги не смогла его спасти, и он погиб, разрушенный изнутри Герматоидом, оставив светлячка-Хотару. Но в той линии его глаза были чужими для Сецуны. Ничего не значащими осколками цветного стекла, принадлежавшими обезумевшему ученому, зашедшему слишком далеко в своих экспериментах*(6).       — Что ж, в другой раз… — Соичи искусно скрыл разочарование и легкую досаду. Забрал пустой стаканчик из рук Сецуны. Короткое прикосновение осело теплым пятнышком на смуглой коже, и Сецуна едва сдержала дрожь.       — Почему бы вам не отдохнуть на выходных за городом? Такой теплый октябрь — редкое удовольствие, — голос прозвучал ровно и легко, словно на светском рауте.       — Рекомендация? — не смотря на показную легкость, он уже не мог отнестись к её словам, как к чему-то малозначительному.       — Да, боюсь, что в Токио сильно испортится погода в эти выходные, — она обернулась к нему как раз для того, чтобы увидеть, как досада и печаль проступают на его лице. Он осознавал, что будет. Понимал, почему она ему это говорит, но разве это означало принятие и смирение?       — Я подумаю над этим, — слова дались через силу. — Пожалуй, поспешу откланяться. Увидимся в среду?       — Да, как всегда. В полдень, — вежливо улыбнулась Сецуна, стараясь не отводить взгляд от его лица. — Спасибо за ланч, профессор.       — К твоим услугам, — тихо прошептал мужчина, не скрывая горечи. Стеклышки очков поймали солнечный блик, пряча жар взгляда.       «Я влюблен в тебя»       Обреченность. Бездна. Холод. Сецуна не верит, что может быть счастливой в любви. Но это не значит, что хотя бы малой частичкой своей души она не надеется на удивительное чудо. Нет, не на то, что время повернется вспять, и Эндимион или Хонсу закружат её в вальсе по зеркальному паркету в замке сказочных грез. Не на то, что из соседней системы забредет хранитель чужих звезд и чужого времени, пусть и любопытно было бы увидеть подобного себе. Её запретная жалкая надежда, что подобно грязной забитой побирушке мнется перед её мысленным взором, заключается в том, что когда-нибудь она дерзнет оборвать линию одного простого человеческого мужчины, украв его у обычного мира в свой вечный и пока хладный чертог. Пока она, вызывая в памяти прекрасный и недоступный образ Короля Земли или угасший и затерянный Лунного Владыки, активно отрицает, что Соичи Томоэ что-то значит для неё, строя баррикады из «я здесь, чтобы рассказывать ему о дочери», «он просто человек, которому не посчастливилось связаться с нами», «это всего лишь совместные ничего не значащие ланчи». Скоро добавятся любимые кирпичики «у меня нет права на любовь» и «долг превыше всего».       К сожалению, судьба Соичи Томоэ лежит вне поля демиурга и проследить можно только нити от случайных соприкосновений. А потому она даже не знает — как долго могут продолжаться эти ланчи? И каждый раз, когда ровно в полдень он появляется перед ней, она невольно жаждет остановить время, чтобы им некуда было деться друг от друга, оставив в иссякшем потоке секунд все, что препятствует им быть просто влюбленной парой, решившей провести вместе свой обед…       Сецуна старается не думать, сколько ей лет по нити Вселенной. Панически боится перестать быть Хранительницей и перейти в «иное измерение» (пусть это автоматически прекратит её одиночество). Впадает в депрессию, вспоминая, сколько неудач претерпела на пути своего становления. Ей свойственно вздыхать по недостижимому. Рассуждая рационально, она говорит самой себе, что только ей подобные могут составить её счастье, а это становится возможным лишь при разрушении какой-нибудь соседней системы, например.       Однако её сердце самовольно сделало выбор за свою хозяйку, ожесточив давно наметившееся противостояние с разумом. И кто выйдет из него победителем сложно предположить. А пока… Она всего лишь бы хотела, чтобы полдень в обычный будний ничем не примечательный в мировых масштабах день длился вечно.