***
Инспектор, по прибытии в Литтл Уингинг, встретился с сержантом, расследующим дело о пожаре. Вывод совместного расследования с пожарными был однозначен – несчастный случай из-за небрежного обращения с газовыми приборами. Район сравнительно новый, активно застраивается, хотя МакКинноны живут здесь с начала шестидесятых годов. Исправность газовых труб проверяли недавно – за три недели до взрыва. Имеется свидетель — проживающая по соседству старая дева, страдающая бессонницей, которая дала показания о том, что в ночь пожара в доме соседей в двадцать два часа, пятьдесят семь минут выключился свет, двери дома были закрыты, к ним никто не приходил и не выходил, более того, на пустынной улице тоже никого не было. В районе двадцати трех часов, сорока минут в доме послышались негромкие хлопки, в окнах заискрило и заполыхало зеленым, красным и белым, как от салюта, а потом бомбануло так, что на соседней улице затряслись перекрытия, а в близлежащих домах вылетели стекла. Пожилая мисс, пережившая авианалеты на Лондон во Вторую Мировую Войну, утверждала, что бухнуло как от артиллерийского залпа. В доме никто не выжил. Эта же соседка передала, что в здании в этот момент находились хозяева — супруги МакКинноны, мать миссис МакКиннон, их дочь, которая училась где-то на континенте и приезжала только на лето, и ее большая собака. При допросе ценного свидетеля мисс Пикхем, той самой соседки-сплетницы, она вывалила целый ворох подробностей из жизни шотландского семейства. Такие детали частной жизни соседей в любом порядочном обществе посчитали бы излишними или бестактными. Инспектор чуял, что здесь имеется какая-то загадка, и с упорством молодой ищейки копал информацию в неделикатных составляющих частной жизни. Например, столь незаменимый свидетель, о котором мечтает любой следователь, одновременно страдала некоторой долей шовинизма, считая, что в этом семействе только мистер МакКиннон был «более-менее порядочным человеком, несмотря на то, что был шотландцем». Кроме того, обвиняла старую мать миссис МакКиннон в колдовстве, называя ее «настоящей ведьмой», неодобрительно поджимала губы, описывая, что женщины этого семейства могли безудержно совершенно неприлично хохотать, а младшая мисс, вообще, лизалась со своей лохматой черной псиной. Но мисс Пикхэм уверенно опознала на фотографиях из больницы и с водительских прав Марлин МакКиннон, пояснив, что девушку она знает не так хорошо, но «порода ведьминская видна». На вопрос, был ли у Марлин МакКиннон маленький сын, племянник или брат, соседка отвечала, что молодая мисс была единственной дочерью у МакКиннонов, замужем даже не была, и детей соответственно не имела. Напоследок, мисс Пикхэм обещала позвонить, если вспомнит еще что-то про тот злополучный день. Кто же тогда лежит сейчас в ливерпульской больнице? Была ли действительно Марлин МакКиннон на месте пожара? Как она спаслась из жуткого пожара, после которого остались даже не детали, а только ткани жертв? Как она выскользнула из дома, преодолев тотальное наблюдение соседки? Хотя малую вероятность спасения нельзя было исключать, судя по стандартному строению типовых домиков Литтл Уингинга, в которых черный вход выходил в маленький садик за домом, недоступный для просмотра бдительных соседей. Но тогда опять возникает вопрос: почему она не появилась до принятия решения судом о ее смерти? Вообще, имеют ли все эти вопросы значение для расследования дорожного происшествия с автобусом, где мисс МакКиннон является только одной из пострадавших? Или это ниточка, которая ведет в никуда? Профессиональные правила проведения расследования по ДТП призывали старшего инспектора вернуться в Ливерпуль, но не менее профессиональное чутье сигналило о том, что в личности Марлин МакКиннон таится интереснейшая загадка, но вряд ли тайна имеет отношение к аварии. В любом случае, первичная информация в Литтл Уингинге была собрана, и инспектора ничто не держало в этом пригороде Лондона.***
Лекарства, обещающие успокоение и выздоровление буйным пациентам, принесли Марлин только чувство апатии и опустошения. Вялые попытки склеить ускользающие осколки уже неидеального мира сдались под напором медикаментозного тревожного сна. Комната погрузилась в угрюмый полумрак, из которого тенями выглядывали чудовища… — Грри… гхри… — иногда раздавалось в палате. То ли мужское имя, то ли рваные хрипы больного дыхания...