Страх быть похожими

Старшего Лисса так ему и не отдала, и воспитывала сама, презрительно плюнув на его предложение о помощи. Зато младший воспитывался у него. Никта-то была покладистей Лиссы. Забавно, но старший, воспитанный матерью был более мужественным, чем младший. Более сильным, мудрым. Менее порочным. Но старшего он своим наследником не сделает, нет. Потому что, старший, судя по всему, похож на мать, а у той даже имя переводится как «ярость». *** С Лиссой все глупо вышло. Лиссу он любил искренне, но жалеть ее не собирался. Как и считаться с ней. Баба, все-таки, а он, Рим никогда не будет слушаться какой-то бабы, пусть и безумно красивой. Он ненавидел себя за эту любовь и ее ненавидел. А она, ведь, все знала, и сверкала своими зелеными глазищами, да насмешливо улыбалась, мол, подойди, попробуй. Ее и звали-то раньше по-другому. Мелисса, пчелка. А Лиссой, воплощенной яростью и злобой она стала много позже. Это потом случилось, после того, как он разорил ее город, а саму ее… впрочем, об этом он вспоминать не будет. Этот его поступок был бесчестным. Зато и любовь-одержимость разом схлынула. От всего этого наваждения остался лишь сын, которого Лисса-безумица нарекла Константином. Странно ведь, если униженная и озлобленная ненавистью женщина называет сына римским именем? Странно. *** А Никта сама к нему пришла. Она, вылитая гречанка, разве что кудри ее были цвета ночи. И сама безумно улыбалась, сама ластилась, сама зажигала в нем страсть. Чистая гречанка на вид, в душе она оставалась египтянкой. И по утрам бежала в храм Исиды, отмаливать свой нечаянный грех, вошедший уже в привычку. Лицемерка. Лицедейка. Полная противоположность Мелиссе-Лиссе. Сын ее, черноволосый и кареглазый унаследовал ее характер, наверно, ведь неоткуда больше взяться пороку в его душе неоткуда! Он сам его нарек Гонорием, надеясь, что сын его вырастет человеком честным и достойным. Ну, или не совсем человеком… *** - Разделим империю… Брат. – Натянуто сказал Константин. - Почему бы и нет, - обворожительно улыбнулся Гонорий, - все равно, такой махиной мне тяжело управлять. Он подался к Константину, и жарко прошептал прямо ему в ухо: - Или нет… к чему это, брат мой? Неужели мы не сможем править вместе… быть вместе… Старший из сыновей Рима отшатнулся. - Опомнись! - Не желаю, - шальные глаза младшего блестели, а сам он неровно шагал навстречу пятящемуся брату, - не желаю, вот и все. - Это же мерзко! - Всего лишь запрет людей, - пожал плечами Гонорий. И упал, не успев отвернуться от оплеухи старшего брата, этого, почти незнакомого ему человека. - Это… Это запрет не людей, - тяжело дыша сказал Константин, - это запрет богов! Нет, что я говорю, это запрет Его! Он вышел, оставив бессознательного Гонория валяться на полу. *** Много, много позже когда порочность младшего, сидящего в Вечном городе, погубит его самого. И Константин вечно будет оглядываться на себя и оценивать свои поступки – ведь он не такой?! Он честен?! Его империя не падет?!! Как знать…