Берегись, лешак!

      Разгорающимся июньским днем по лесной тропинке шагал щуплый паренек. Редкие встречные крестьяне умилялись, глядя на весело подпрыгивающего и насвистывающего что-то постреленка. Тот здоровался и улыбался людям, сверкая большими небесно-голубыми глазами из-под падающих на глаза льняных кудрей. Короткие штанишки и простая некрашеная рубаха выдавали в нем крестьянского ребенка. Резво топая босыми загорелыми ногами по заросшей травой узкой тропке, он все больше углублялся в лес. Бабы и молодые девушки, возвращающиеся с полными коробушками земляники, участливо спрашивали мальца не потерялся ли он, а тот неизменно отвечал: «Нет. Иду к бабушке в гости». Женщины охали и ахали, недоумевая, как же занесло старушку так далеко в лес, а парнишка горестно пожимал плечами, и в его ясные глаза наполнялись затаенной печалью и слезами. «Она у меня немного того: сумасшедшая», — говорил мальчонка, добавляя трагизма в голос.       Глядя в сочувствующие лица баб, слушая их жалостливые причитания, парнишка в душе покатывался со смеху. Под его старенькой мятой шапочкой в россыпи кудряшек прятались только-только начинающие пробиваться рожки. И хоть хвост у него еще не рос, но до этого было рукой подать. Семьдесят лет — возраст для чертей юный, но уже совсем не детский, в таком они заканчивали обучение в школах и начинали искать себе мастера, к которому пойдут в ученики. Руфус считался талантливым чертом, в проказах ему не было равных, но его часто заносило. Он не умел вовремя остановиться и вот, вместо того, чтобы поступать в подмастерья к магистру Пакостей, он отправился на воспитание к бабушке, в лес. Отец так разгневался на него за последний розыгрыш, что даже мама не сумела его уговорить простить сына. Наказание вступало в силу незамедлительно и действовало целый год.       Чертенок совсем приуныл, размышляя о своей горькой судьбе, и не заметил, как тропка закончилась. Люди здесь уже не ходили, отсюда начинались владения ведьмы. Руфус никогда не встречал свою бабку, но был наслышан от мамы, что та являлась сущим дьяволом и успела сильно потрепать нервы невесте своего сына. Разногласия между женщинами после свадьбы мамы и папы лишь усилились, и свекровь в один прекрасный день вскочила на свою метлу и улетела в неизвестном направлении.       Руфус в лесу никогда не был и сейчас поражался, как бабуле, пусть она и ведьма, не страшно жить здесь одной. Он вошел в ту часть чащи, где его окружили толстые стволы вековых деревьев, кроны которых соединялись где-то высоко над головой и закрывали солнечный свет. Вокруг царил зеленый сумрак. Шорохи, скрипы, шелест листвы казались пугающими даже для чертенка. И когда ноги вывели его на небольшую лесную полянку, то он даже выдохнул, пускаясь в пляс от радости. Успокоившись и сделав колесо, Руфус шлепнулся в мягкие объятья шелковистой травы. С удовольствием растянувшись на зеленом ковре, он наслаждался видом глубокого яркого неба над головой. По указаниям отца, избушка бабки должна быть недалеко отсюда, метрах в пятисот к югу, на берегу небольшого ручья. Значит, можно немного передохнуть, прежде чем завалиться в гости, где ведьма начнет его прорабатывать.       Разморенный полдневным солнцем и убаюканный стрекотом кузнечиков Руфус даже задремал ненадолго, пока не почувствовал странное мерзкое прикосновение к своей голой ноге. Что-то прохладное и слизкое ползло по нему. Он вскочил, сбрасывая сонную хмарь и скорчившись от отвращения, оцепенел. По его лодыжке скользила улитка: большая, отъевшаяся на свежей зелени тварь. Руфус нагнулся и, содрогаясь, щелчком пальцев сбил брюхоногое с ноги. Склизкое тельце отлепилось от кожи и, описав дугу, шлепнулось на землю.       — Мерзость, мерзость, мерзость! — орал чертенок, прыгая на одной ноге. По его позвоночнику ползала волна противных мурашек. Липкий след на коже хотелось отмыть в трех водах и тереть полотенцем до покраснения. Руфус с младенчества терпеть не мог разных ползучих тварей. Он поспешил уйти с полянки, чтобы быстрее добраться до избушки, в которой, по крайней мере, не будут ползать моллюски. Парнишка убежал и не видел, как сверкнули в тени деревьев зеленые огоньки, как поднялось в воздух оглушенное тело улитки, и как ее треснутая раковина восстановилась под воздействием невидимой силы.       Руфус же не мог поверить в свою удачу: страшная ведьма, злобная баба, после рассказов матери представляющаяся ему в воображении, оказалась совсем не такой. Его встретила маленькая сморщенная старушка в цветастом платье и простом белом платочке. Бабуля хлопотала над ним и целовала в кудрявую макушку. Усадила за стол, который ломился от домашней еды и выпечки и выпустила только тогда, когда чертенок уже не мог дышать от обжорства. Потом он осматривал окрестности и удил рыбу в небольшом говорливом ручье. Бабушка, сидя на крылечке, следила за его передвижениями и тайком утирала слезу краешком платка. Вечером для Руфуса была приготовлена баня, в которой он с удовольствием мылся часа два. Распаренный и довольный он уже с оптимизмом воспринимал свою ссылку. Выпив парного молока (и откуда его только бабка взяла?), он отправился почивать в отдельный, стоявший неподалеку, летний домик.       Среди ночи блаженный сон чертенка в один момент грубо и бесцеремонно прервали, да так, что волосы на его макушке встали дыбом. Он явственно ощущал, как по его телу ползет огромное и склизкое нечто. Распахнув глаза, Руфус хотел было вскочить и заорать что есть мочи, но не смог. Невидимая сила сковала его с головы до пят, он лежал распластанный на широком ложе и по его груди полз слизняк, размером в две его ладошки. Чертенок, увидев эту тварь на себе, затрепыхался в невидимых силках, пытался закричать, и не смог, его сердце оглушительно забухало в груди от смеси ужаса и отвращения. Он принялся оглядываться вокруг в поисках выхода или помощи. Яркий свет луны и звезд заполнял спальню, но в одном из углов клубилась густая тьма, из которой на него смотрели хищные глаза, мерцавшие ядовитым зеленым светом. Мальчишка взглянул незнакомцу в очи, и его сердце оборвалось. Он стал покрываться холодным потом, когда с него принялось медленно сползать лоскутное одеяло, под которым он был абсолютно голым. К его ужасу, к слизняку на груди присоединились еще два, начавшие свое движение от щиколоток. Волны отвращения пронизывали Руфуса от их неспешного движения по его телу.       Чертенок попытался взять себя в руки и не поддаваться панике, но когда один из слизней расположился на его мужском достоинстве, он заплакал. Слезы крупными каплями катились по щекам, неприятно щекоча кожу, а в его голове явственно прозвучал чей-то голос: «Раньше надо было слезы лить. Придется отвечать за свои поступки». И Руфус неожиданно припомнил, как днем расправился с беззащитной улиткой.       Меж тем слизняк на груди начал попеременно оглаживать его соски, а внизу моллюск обвился вокруг члена и принялся стимулировать его сокращением своего тельца. Руфус проклинал свой юношеский организм: возбуждение не заставило себя ждать. Его фаллос начал подниматься, а соски напряглись. Удовольствие растекалось по телу, смешиваясь с отвращением, и все это скручивалось в животе тугим клубком. Черту стало плохо и одновременно хорошо, он попытался было бороться с собственным организмом, но тут его ноги приподнялись и разъехались в стороны, сгибаясь в коленях. Его зад вздернули, открывая парня жадному зеленому взору. Из угла послышалось одобрительное гудение, слизняк на члене принялся за дело усерднее. Брюхоногое на груди попеременно втягивало соски в свое мягкое тельце. А третий моллюск переполз с бедра на ягодицу и начал шлепать меж половинок Руфуса. У чертенка чуть глаза на лоб не вылезли от такого: его анус подвергся нещадной порке. Слезы заструились по щекам обильнее, но от члена по венам расползалось блаженство. Контраст ощущений грозил свести с ума. Руфус уловил момент когда шлепки стали ощущаться больнее и протяжно застонал. Тельца брюхоногих ускорились. Из темного угла послышались характерные влажные звуки, охальник — это зеленоглазое чудовище дрочило, глядя на творящееся непотребство.       «Извращенец», — кинул мысленный посыл чертик, в ответ получая согласное хмыканье.        Слизняк тем временем принялся бить с оттяжкой по заднице Руфуса. Скручиваясь в жгут, он попадал по самой чувствительной части точно и четко. Черта пронзило такой волной экстаза, что все мысли вылетели у него из головы. Брюхоногое на члене, то замедляясь, то убыстряясь, обхватило его фаллос крепче, и Руфус сдался, отпуская себя. Он сам не понял, что сила позволила ему двигаться, извиваться на простынях, приподнимать жадно зад. Чертенок не слышал, что стонет в голос, он лишь чувствовал как поджимаются яйца, как все тело напрягается в предвкушении, как все вокруг теряется в белой вспышке оргазма. Его привел в себя не собственный крик, и не ощущение влаги на животе, а горячий глубокий поцелуй. Но когда потрясенный Руфус распахнул глаза, то никого не увидел. Простыни под ним оказались смяты, тело покрылось испариной, на его груди и животе подсыхала сперма. Он ощупал свою задницу, анус жгло, но не осталось ни следа слизней, ни следа их липких отпечатков.        Больше в эту ночь чертенок так и не смог уснуть. Он повозился в развороченной постели, а затем встал, умылся, оделся и, заправив постель, выскользнул наружу. На горизонте небо уже окрасилось розовым, приближался рассвет. Отойдя от летнего домика, Руфус заметил бабку, что доила у ручья тонконогую молодую лосиху.       — Ты чего так рано? — поинтересовалась старушка, ласково улыбаясь подошедшему внуку. — Красный весь, растрепанный. В бане что ли вчера переусердствовал?       — Да нет, баба Маня, — как можно более спокойно ответил чертенок, — мне просто кошмар приснился.       — Перекормила я тебя на ночь глядя, — запричитала бабушка. Но Руфус поспешил ее успокоить.       — Все нормально, привыкну.       — А скажи-ка, — помолчав, поинтересовался он, — тут рядом лешие не живут случайно?       — А как же, — поспешила поведать баба Маня, — не лешие, Леший. Хозяин всех окрестных лесов и полей. Серьезный мужчина, хоть и совсем еще молодой. Иногда заглядывает ко мне на огонек, интересуется житьем-бытьем. Всегда вежливый, обходительный, а как он за свой лес болеет, любит очень свою работу, порядок стережет. Только жениться бы ему пора, а то все бобылем мается.       «Мается он, как же», — злорадно думал Руфус, в голове просчитывая планы мести. «Это он еще не знает, с кем связался, вежливый и обходительный. Мудак!» — все больше распалялся чертенок. Сейчас ему было наплевать, морок на него наслал хозяин леса или сам под отшлепал его попку. Чудище за это заплатит! Дорого заплатит!       «Берегись, Лешак!» — грозил кулачком маленький злорадный мини-Руфус в голове чертенка. И хоть сил, чтобы справиться с таким могучим созданием ему не хватит, парнишка знал, что делать. «Придет осень», — ехидно думал он, — «ляжешь спать, а тут уж я постараюсь. Высеку твое сонное тельце ручкой бабкиной метлы».        За три последующие недели жизни у бабушки Мани, Руфус разительно поменялся. Все его думы были поглощены разработкой планов отмщения, он не мог шалить, только злился, что приходилось выжидать. Не в силах заполнить проказами свои дни, черт принялся осваивать деревенскую жизнь. Он с энтузиазмом помогал бабе Мане: научился доить лосих, собирать грибы, ягоды и лечебные травы. Избавил медведя от обязанности колоть для ведьмы дрова. Руфус сам топил печь в доме и баню, таскал воду и даже мыл полы. Пытался было пироги стряпать и кашу варить, но тут уж баба Маня возмутилась и не позволила ему отобрать у нее и это занятие.       В лес чертенок один не совался и охотиться не решался, только удил рыбу. Водяной в этих местах оказался мирным, не то, что леший. Наполняя свой день работой, Руфус мог меньше думать о том, как ему хочется реализовать хоть что-то из задуманного. Но черт понимал, что еще больше нарвется: в прямом противостоянии с Хозяином леса ему не справиться даже через сто лет, когда его сила и мастерство возрастут. Идеальным оставался самый первый план: осенью все лешие укладываются спать, и их невозможно разбудить до весны. Руфус решил подождать, а потом уж полностью насладиться победой. Он прокручивал в голове раз за разом процесс осуществления мести, правда, меняя орудие ее свершения. Ручка метлы сменялась вальком или еловым пестом для сбивания масла, хотя в последнее время Руфус все чаще и чаще стал задумываться, а не отшлепать ли лешака собственной рукой. Потом он одергивал себя, представляя зеленого бородатого мужичару, и содрогался от отвращения. Для бабы Мани и древний Леший мог казаться молодым и интересным.       Однажды в полдень, вернувшись домой с уловом, Руфус увидел его. Это не было сгустком тьмы со светящимися глазами, но что-то внутри подсказало — вот он, лешак. За столом у бабы Мани сидел молодой (действительно молодой) мужчина. Никакой бороды, только легкая щетина, никаких спутанных зеленых волос — вполне себе ухоженные, цвета темной липовой коры. Телосложением леший удался, крепко сбитый, широкоплечий, судя по упирающейся в полицу макушке — высокий. Он смотрел на появившегося чертенка тяжелым взглядом необычайно ярких зеленых глаз. Руфус немного подзавис, рассматривая лицо гостя: его выступающие скулы, тяжелую нижнюю челюсть, красивый прямой нос и широковатый рот с мягкими на вид губами. Осознав что делает, черт встряхнулся, окатил лешака презрительным холодным взглядом и преувеличенно вежливо поздоровался. Мужчина ответил кивком и соблазнительной улыбкой. «Соблазнительной», — внутренне заорал Руфус и мысленно треснул себя по шее. Чертенок развернулся и утопал на крылечко чистить рыбу. Через приоткрытую дверь он слышал, как за его поведение извиняется баба Маня, как начинает расписывать все его заслуги и трудолюбие. Парень краснел и бледнел, и его пробирала внутренняя дрожь от услышанного. Руки у него, почему-то, тряслись. Плюнув на рыбу, он оставил ее в леднике и тщательно вымыл руки, тут и бабушка позвала его к столу.       Вкуснейший бабушкин рассольник исчезал во рту лешака. Лесьяра, мысленно поправил себя Руфус. «Ну и имечко», — подумал черт, когда мужчина проговорил: «Зови меня Лесьяр». Хотя, чего греха таить, оно ему шло, «охраняющий лес» — чем не имя для местного хозяина. В след за супом мужчина приналег на горячие картофельные шанежки с молоком, а вот чертенку крошка в горло не лезла. «Уууу, проклятый», — сетовал про себя Руфус. — «Жрет. И не совестно ему».       — Ты чего не ешь, внучек? — обеспокоилась баба Маня. — Это ж твои любимые.       — Живот болит, — только и смог придумать парень. — Пойду я, бабушка, полежу.       — Конечно, иди, — разрешила старушка.       Руфус кинул последний, как он надеялся ледяной взгляд на Лесьяра и ушел в свой летний домик.       С того дня лешак принялся наведываться в гости, неизменно портя этим чертенку настроение. Мужчина притаскивал бабе Мане редкие травы и грибы, приносил тушки животных. Ведьма расцветала на глазах, чмокала Лесьяра в щеку и называла внучком. «Родного что ли не хватает?», — ревниво думал Руфус. Ему за все время леший не сказал и десяти слов. Только «здравствуй», «до свидания», «подвинься», и еще что-то из этой оперы.       — Чего ему тут надо? — неизменно бурчал парень. А баба Маня на это качала головой и причитала:       — Какой ты у меня еще глупый.       Дуболом Лесьяр взбаламутил чертенку всю кровь. Леший снился ему каждую ночь, и парнишка просыпался с неизменным стояком. У него рука устала дрочить от смутных видений и воспоминаний о, мать всех чертей, той ночи. «Зачем он меня поцеловал?», — думал Руфус. Хотел наказать — наказал. А целовать-то зачем? Нет уж, лесная задница, я не сдамся, отомщу», — неизменно решал для себя черт, в очередной раз вытирая заляпанную спермой руку о простыни.       Июнь сменился июлем, Руфус загорел, вытянулся, и рожки на его голове подросли. Времяпрепровождение его не изменилось, только забот прибавилось: то веников нарубить, то мёду собрать у земляных пчел. Все чаще лес заполнял зной, такой, что спасал только ручей или бабкина изба, где прохлада стояла даже в самый жаркий день. Леший все так же таскался к ним раз или два в неделю, неизменно с подарками. Чертенок даже успел смириться. Сам он с нетерпением ждал августа: седьмого числа он официально станет совершеннолетним. Из-под контроля старших родственников ему, конечно же, еще лет пятьсот не вырваться, но вот жениться черт уже сможет. Не то чтобы Руфус хотел заводить семью, но сам факт радовал его неимоверно. У чертей в семье рождались один, редко двое детей и с ними нянчились до тех пор, пока те не сбегали от гиперопеки, сверкая пятками. Папа и мама Руфуса не были исключением, и их забота иногда граничила с жестокостью. Но теперь-то он официально может дать им отпор и попытаться свалить из дома куда-нибудь к Черту на кулички.       Как-то совсем незаметно подкрался август. Первого числа стояла нестерпимая жара, и так как купальный сезон заканчивался, чертенок решил не вылезать из воды весь день. Баба Маня ушла на болото, в гости к подружке кикиморе. Руфус плескался в самом широком месте ручья и совсем не замечал, что из густой листвы, стоящего на берегу дерева за ним следят два зеленых отчаявшихся глаза. Парень дурил и брызгался с вылезшей на берег выдрой до тех пор, пока в самый разгар игры не почувствовал себя странно. Потом его повело, и он неожиданно провалился в темноту. Солнце, находящееся в самом зените, напекло черту голову, и он упал в обморок, оседая в воду. Довольно сильное течение ручья могло бы утащить его дальше, но крепкие руки выхватили его из воды, не давая захлебнуться.       Руфус медленно приходил в себя, чувствуя, как на его гудящую болью голову опускается холодная ткань. Стало хорошо. Глаза открывать не хотелось, даже тогда, когда по его телу заскользила чужая рука. Судорожный вздох вырвался из чьих-то губ, опаляя щеку.        — Черт, — выругался (кто бы мог подумать) Лесьяр над его головой. Ладонь лешего продолжила оглаживать его, задерживаясь в стратегически важных местах. Руфус весь загорелся, когда рука лешего накрыла его пах. Это было совсем по-другому, не так как если бы он сам ласкал себя. И чертенок решил забить на обиду и чувство собственного достоинства, притворившись спящим, чтобы получить то, о чем давно грезилось. Пальцы Лесьяра делали все правильно, так, как надо, так, как любил Руфус. Надолго его не хватило, и он кончил позорно быстро, забрызгав спермой все вокруг.       Он так и не выдал себя, растекаясь блаженной лужицей по кровати. Но когда до его слуха донеслись характерные звуки, то проказливая сущность дала о себе знать. Чуть выждав, он открыл глаза, застигая дрочащего Лесьяра с поличным. Делая вид, что поражен и оскорблен, Руфус подпрыгнул на ложе и заорал:       — Рукоблудник! Извращенец! Спасите! Помогите! Насилуют!       Лесьяр сначала вздрогнул, но глаза его холодно блеснули, и он закончил начатое. Нарочито медленно вытер запачканную спермой руку об упавший с головы Руфуса влажный компресс, поднялся и вышел прочь. Чертенок хотел расхохотаться ему в след, но не произвел и звука. На его глаза, почему-то, навернулись слезы. Сидевшая в изголовье выдра укоряющее покачала головой.       Руфус встретил свое совершеннолетие, но радости ему это не принесло. Кончалась вторая неделя августа, на березах стремительно желтел лист, и все вокруг уже дышало приближающейся осенью. На чертенка напала хандра. Он больше не носился по округе, не источал энтузиазм, помогая бабе Мане с хозяйством. Черт еле передвигал ногами, неизменно, но с неохотой выполняя свои обязанности. Он и не знал, что осень так на него повлияет. Даже мысль о долгожданной мести не грела.       Бабушка только печально вздыхала, глядя на притихшего, несчастного внука, который то и дело вздрагивал, заслышав чьи-то приближающиеся шаги. Но тот, кого он ждал, не приходил. Лесьяр словно забыл дорогу в их дом. Руфус был еще юным и глупым настолько, что сам не понимал своих чувств. Ведьма не знала, что там не поделили эти два упрямца, но, судя по поведению внука, большая часть вины лежала на нем.       Одним прохладным днем в конце августа Руфус сидел на крыльце летнего домика, обнимая за шею подросшего за лето медвежонка. Он не поверил своим глазам, когда увидел Лесьяра, выходящего из леса. Мужчина был худ, хмур, неопрятен, его лицо заросло бородой, отливающей зеленью, и он даже не поздоровался, проходя мимо. Сердце чертенка почему-то громко забилось, и дышать стало легче. Леший скрылся в главном доме, серьезный и решительный. Через полчаса он вышел оттуда улыбающийся и умиротворенный. Стрельнув нечитаемым взглядом в Руфуса, мужчина вновь скрылся в чаще.       — И что это было? — спросил повеселевший вдруг чертенок у невозмутимого медвежонка. Тот пожал мохнатыми плечами и наморщил нос.       — И я не знаю, — поднимаясь, поведал Руфус.       Баба Маня с кем-то оживленно болтала через наполненный водой котел. Женский голос отвечал ей восторженно, а потом они вместе засмеялись. Руфус не уловил общего смысла, но до его слуха донеслось: «представляешь?!», «такая честь!», «какое счастье!».       — Что-то случилось? — спросил чертенок с порога, голоса тут же затихли.       — Потом поговорим, — бросила баба Маня и закрыла котел. — Нет, внучок, просто с твоей мамой поболтала.       Руфус застыл на месте, приоткрыв от потрясения рот.       — Ты? — возопил он. — С мамой?!       — С мамой, — спокойно поведала ведьма. — Чего ж так орать? Тут просто, понимаешь, радость. Лесьяр жениться надумал. Я как услышала, не поверила даже. Но он тебе все сам расскажет, когда придет.       Баба Маня еще что-то говорила, но чертенок не слышал. Он стоял, словно громом пораженный и придавленный этой новостью. «Как же так?» — думал Руфус. — «Женится? Вот так просто берет и женится?» Парень развернулся и ушел в свой домик. Утирая злые слезы, он твердил в тишину спальни: «Я тебе женюсь! Берегись, лешак! Женишься ты на ручке от метлы».        Следующим утром угрюмый и совсем невыспавшийся Руфус тяжело ввалился в главный дом. Он пораженно уставился на собрание, ожидавшее его там. Мама, папа, бабушка — торжественные и нарядные сидели за общим столом. Его расцеловали, приветствуя, и никто не подумал даже вспомнить его старые проступки. Все это выглядело очень подозрительно. Оказывается, родители прилетели еще ночью на метле. «А меня пешком идти заставили», — обиженно думал чертенок. У троих взрослых был такой таинственно радостный вид, что его опасения только возросли.       Черта усадили за стол между мамой и папой. Пока он завтракал, кто-то постучал в дверь. Баба Маня ушла встречать гостя, а дальше началось уж совсем несусветное представление. Лесьяр, побрившийся и причесанный, раскланялся с родителями, а затем произнес традиционные слова при сватовстве. У Руфуса изо рта вырвали пирожок, поставили на ноги. Родители дали свое согласие на помолвку и брак. Между ними и лешим были произнесены слова клятвы, связывающее два семейства. И только, когда на подросший рог чертенка Лесьяр нацепил кольцо, до того дошло.       — Жениться на мне?! — орал Руфус, пытаясь содрать знак помолвки со своего рога, — Без моего ведома?! — В лицо хозяину лесов прилетел букет, который он притащил, чтобы вручить жениху. Папа-черт, узрев такое вопиющее поведение сына, готов был взорваться и громыхнуть кулаком об стол, но баба Маня, наклонилась к уху сына и что-то ему прошептала. Отец успокоился, взял мать и жену за руки и вывел во двор.       — Ах ты, извращенец! — тыкал чертенок пальцем в грудь Лесьяру. — Рукоблуд! Насильник!       Лешему надоело слушать оскорбления, сыплющиеся на него как из рога изобилия, он просто притянул строптивого жениха к себе и поцеловал. Руфус пытался сопротивляться. Мычал в горячие губы что-то протестующее, но и сам не заметил, как растекся по широкой груди Лесьяра. Обвив руками его шею, черт с удовольствием вылизывал его жаркий ласкающий рот. Когда воздуха в легких у обоих стало катастрофически не хватать, Лесьяр оторвал парня от себя, чмокнул припухшие губы и ретировался, бросая напоследок:       — Сам ко мне придешь. Я подожду.       Руфус показал вслед лешаку язык и прокричал: «Не дождешься».       После такой подставы чертенок обиделся на весь свет. Он даже не попрощался с родителями, которые дали согласие на брак, не обмолвившись с ним и словом. С бабой Маней парень не разговаривал. А о лешем и его последних словах и думать не хотел. Он дулся на всех полтора месяца. Осень окончательно вступила в свои права, дождь постепенно сменялся снегом. Последние самые стойкие лесные стражи залегли в спячку — время для мести пришло. Руфус подогревал в себе чувство раздражения, обиды и злости. «Ну, берегись, лешак!» — злорадно думал он, собираясь холодным дождливым утром в лес, но ведьмину метлу почему-то оставил дома. Черт заранее выведал у бабы Мани, с которой все-таки помирился, место обитания Лесьяра. Та охотно поделилась информацией, радуясь, что внучок наконец-то образумился. К обеду промокший и продрогший Руфус добрался до жилища лешего. В старом необъятном стволе дерева виднелась входная дверь и небольшие круглые оконца. Внутри было тихо и уютно, чертик непроизвольно вытер ноги о коврик у входа. Пахло чудно: сухими травами, грибами и летним ветром. Стараясь не шуметь, он обследовал дом и, кажется, нашел то, что искал — вход в спальню Лесьяра. От напряжения покрываясь холодным потом, черт толкнул дверь. Та открылась легко и даже не заскрипела. Руфус шагнул внутрь, на вместительной массивной кровати виднелось закутанное в одеяло тело. Он не знал, что собирается делать, но все же стал красться к лешему, опасаясь, что тот еще недостаточно крепко уснул. Он почти дошел, когда сзади его обхватили чьи-то руки. Чертенок взвизгнул и забился в чужих объятьях.       — Я же говорил, сам придешь, — выдохнул ему в макушку ехидный голос Лесьяра.       — Ты же должен спать, — обиженно протянул Руфус, позорно быстро прекратив вырываться.       — Ты бы хоть у бабы Мани спросил, глупый, — хмыкнул лешак. — Хозяин лесов — это тебе не рядовой леший, ему зимой спать не положено.       — Черт! — ругнулся Руфус обреченно. Он почувствовал, как к его уху прижимаются горячие губы Лесьяра. Дыхание вмиг сбилось, в штанах стало тесно. Чертенок непроизвольно притерся спиной к чужому стояку.       «И чего я корячусь?» — подумал вдруг он, ощущая жар, исходящий от законного, мать его, жениха.       — Слизняки были? — спросил чертенок требовательно. А леший уже старательно стягивал с него промокшую одежду.       — Нет, — ответил Лесьяр, голодным взглядом окидывая оголяющееся тело парня. Черт подумал секунду, и решил ему поверить.       — Тогда неси в постель, — приказал Руфус, получая торжествующий крик в ответ и оказываясь на руках сияющего счастьем жениха.