***
Ходили слухи, что Акаши – заядлый любитель тонких-звонких мальчиков, садист и извращенец в одном флаконе. И всё это внезапно делало Куроко видимым. В узких лабиринтах школьных коридоров он чаще наталкивался на омерзительную ухмылку или жест, и не придавать этому значения с каждым днём становилось сложнее и сложнее. – У вас нет доказательств, – просипел он, вытерев с подбородка вспененную кровь. – Это всё неправда! Пятнадцать минут назад Куроко вынужден был уйти из школы впервые за долгие месяцы в одиночку, так как у Кисе как раз в это время проводились дополнительные занятия; десять минут назад – свернул на более короткую дорогу до дома; и только минуту назад – обнаружил за собой слежку. Двое подростков нагнали Куроко, когда тот хотел проскользнуть через прутья решётки, но у того ничего не вышло. Один из парней заломил ему за спину тонкие руки, а второй колошматил в живот, пока за углом не послышалось копошение. – Мы ещё вернёмся, педик!***
Ходили слухи, якобы Акаши в свободное время любил оставаться с Куроко в медпункте, пока медсёстры прохлаждались. Правда, на деле этот слух пока не был ничем подтверждён, так что многие к подобному относились с большим сомнением. Необоснованная, мол, информация. – Во сколько у тебя заканчиваются уроки? Куроко приподнялся на локте, чтобы рука Акаши беспрепятственно проскользнула под голову. На койке со старым бельём не нашлось даже подушки, чтобы улечься поудобнее. Но Акаши, похоже, это не мешало. Свободной рукой он чертил линии от шеи до плеча или трогал волосы, пока Куроко водил руками по его телу под одеялом. Акаши был убеждён, что касания Куроко были продолжением его безупречной игры в жизни, оказываясь там где нужно и когда это нужно. Оставалось лишь догадываться, насколько в глазах Куроко он казался простым и предсказуемым. И с каких пор его перестало волновать это. – Акаши-кун не может не знать. – Тебе следует меня дождаться. В такие дни, как этот, обычно дежурила самая молодая из обитающих здесь медсестёр, которая, не отличаясь особым трудолюбием, уходила за полчаса до окончания смены, очень кстати оставляя кабинет открытым. Со звонком Куроко неспешно вставал и начинал собирать вещи. Он давно смирился с отношением одноклассников, которые уже много раз обращали внимание и на его раскрасневшиеся щёки, и на растрёпанные волосы, про себя делая некоторые выводы. Учителя же даже не обращали внимание на его опоздание. Так, по крайней мере, казалось.***
Ходили слухи, и учителя к ним прислушивались, однако вызывать на беседу семью Акаши не решались. А вот Куроко – пожалуйста. Заслышав шорохи в коридоре, мать Куроко выглянула из кухни, чтобы жестом подозвать его на разговор. Конечно, этого было не избежать. Но тренировка всё же давала о себе знать, и Куроко еле устоял на ослабленных ногах. – Мне только что звонили и… хоть я не имею ничего против Акаши-куна, настаиваю на том, чтобы ваше с ним общение прекратилось. Хотя бы до тех пор, пока всё не уляжется. – У меня нет выбора, – Куроко сделал навстречу матери нетвёрдый шаг, но глаза так и не поднял. – Мы просто играем… – Прекрати! Это слово вдруг вытолкнулось наружу, едва удержав равновесие, и прозвучало неуверенно, осторожно, зато громко. Так неожиданно громко, что Куроко даже оторвал свинцовый взгляд от столешницы. Он мог бы в картонном недоумении обронить «что прекратить?», но не в его характере это. Теперь, когда всё прояснилось, Куроко не понимал только одного, почему всё происходило именно с ним. – Да, мам.***
– Ты мог вчера предупредить, что не придёшь. Куроко нашёлся в школьной столовой во время одной из коротких перемен, когда здесь почти никого не было. Акаши пришлось хорошенько напрячь зрение, чтобы разглядеть невзрачную фигуру у дальнего столика, где обычно обедали участники литературного кружка и одиночки. Глаза Куроко всё время смотрели куда-то мимо или сквозь – старательно избегали Акаши – и тот с трудом мог восстановить в памяти пару случаев, когда ещё до этого его так в открытую игнорировали. Какое-то время стояла напряжённая тишина, и он буквально ощущал, как трещало по швам внутреннее равновесие. – Мне запретили… видеться с тобой, Акаши-кун, – наконец сказал Куроко. Куроко сказал, кажется, что-то ещё, но только тихим, надломившимся голосом. Он не хотел ничего плохого, и Акаши это прекрасно понимал. Но его рука, в которой была зажата керамическая, с шероховатым сколом ручка, резко рванула вперёд и вверх, выплеснув содержимое на плечи и ошеломлённое бледное лицо. В этот момент Куроко практически забыл, как дышать, лишь через некоторое время потянувшись руками к мокрому подбородку, с которого стекали мутно-розовые капли. Акаши сам до конца не осознавал, что только что произошло – рефлекс ли какой-то, выброшенный наружу гнев, – но виду как всегда не подал, только стукнул дном кружки о столешницу, а затем встал и повернулся спиной к Куроко, словно ничего не произошло. Кажется, он начинал догадываться о настоящей причине. Слухи ходили хорошо, но ноги им, увы, не оторвёшь.