Мое вдохновение

  Я задыхался. Не от болезни, не от нехватки воздуха в моих легких. Причиной тому был я сам. Меня покинула муза. Все началось с того, что я, молодой мужчина в расцвете сил, за плечами которого было два довольно популярных романа, не мог написать и пару глав. Все дошло до такого абсурда, что я даже не мог придумать полноценные имена своим героям. Уже, какую ночь подряд (я пишу в основном по ночам, мысли в такое время сосредоточенней, уж не знаю, почему), я не мог придумать даже пролог для новой книги. Проблема была еще и в том, что у меня не было даже идей, о чем будет мой роман. Да, я писал романы. Не подумайте, не что-то слащавое про любовь до смерти с бесконечными клятвами и самопожертвованием. Скорее наоборот, так как в любовь я искренне не верил. В моих книгах героям приходилось сталкиваться с внутренними демонами, с раскаяньем, противоречиями. Я помогал им разобраться в себе и философии бренного мира, наталкивая моих героев на необычные решения и мысли, сталкивая друг с другом в неудобных ситуациях, заставляя их сделать то, что сам я не осмеливался – поверить в ценность человеческой жизни. Больше всего, мне нравилось писать не просто о душевных ранах людей, а о том, чем они вызваны. В обоих моих романах эти раны вызваны смертями, или, болезнями дорогих сердцу моих героев людей. Рак, несчастный случай - это все очень сильно влияет на психу людей, даже если они были лишь очевидцами. Я говорю об этом так уверенно, потому что сам когда-то потерял мать, больную тем самым раком. Но я справился, и, более того, помог справиться с этим и моим героям. Но сейчас, все шло решительно не так. Я не мог придумать даже зачина, а сроки поджимали. Конечно, как писатель, я не любил рамки и обременяющие даты, в которые хочешь, не хочешь, а нужно вписаться. Дело в том, что я подписал контракт с издательским домом на написание новой книги, нового бестселлера. Мне дали срок, и если я сделаю все во время, то получу немалый гонорара. Но, похоже, моя творческая карьера окончена, а мое вдохновение себя исчерпало. О, вдохновение! Как сильно оно было мне нужно, прямо сейчас, в эту самую минуту. Я умирал, медленно и мучительно, а все потому, что попросту исписался. Такое ведь бывало с хорошими писателями, и не раз. Я бы мог себя заставить, начать писать ту несуразицу, что сейчас крутится у меня в голове, но я не хочу высасывать сюжет из пальца. Мои читатели этого не заслуживают. В отчаянье я позвонил Доре, своей хорошей подруге, и, по совместительству, редактору. Дора поднял на третьем гудке, и я возрадовался, что не пришлось ждать дольше – время слишком бесценно, особенно, когда сроки поджимают. - Да, Чар, слушаю тебя.- Ответил мне тоненький девичий голос, которому я сейчас был неописуемо рад. - У меня творческий кризис. Беспросветный и бесчеловечный. Не могу написать и строчки. Что скажешь? - Скажу, что тебе пора бы начать выбираться из своей берлоги. О каких книгах идет речь, если ты целыми днями сидишь дома? Твоему мозгу нужен кислород, Чар! На улице такая замечательная погода, сходи куда-нибудь, развейся, заведи новое знакомство. Начни уже жить, наконец. Бестактность и прямота Доры нисколечко меня не удивила. Она знала меня лучше, чем кто-либо другой, и, пожалуй, была действительно права. Я не выходил из дома дальше бакалейной месяц. Месяц! Любое вдохновение иссякнет в такой обстановке, когда вокруг тебя скомканные листы бумаги, различного рода мусор и наглухо забитые окна, которые невозможно открыть. - И ты думаешь, мне это поможет? – без особой радости в голосе спросил я. Не люблю, когда Дора оказывается права и приходит к правильному решению проблемы раньше меня. А это случается практически постоянно. - Да, я так думаю. Так что давай, Чарльз-ленивая-задница, вперед и с песней! - У меня нет слуха, ты же знаешь. - Просто иди уже, олух. И она повесила трубку. Что ж, идея меня заинтересовала, и на следующий день я, со всей готовностью, надев излюбленный брючный костюм (я ведь джентльмен, как ни как), отправился на поиски вдохновения. К вечеру, придя домой, уставший и обессиленный я сразу после душа лег спать. Наутро, первым делом сев за стол, дабы написать хоть пару заметок в блокноте, я понял одну ошеломляющую вещь. Впервые в жизни Дорин совет мне не помог. Это был провал, окончательный и бесповоротный. Я все еще не мог написать и строчки. Я все еще не мог даже, черт возьми, придумать имена героям. Но, знаете, что по истине ужасно? Я даже героев еще не придумал! Звонить Доре во второй раз я не стал. Похоже, дела обстоят хуже, чем я думал. И вроде бы, я делал все правильно. Гулял в центральном парке, глазея на родителей с детьми, на парочки обнимающиеся то тут, то там, на проходящих мимо людей… Я был в цветочном магазине, потому что люблю запахи цветов (смешанные в кучу они просто невообразимо прекрасны), был даже в картинной галерее и сидел в кафе не далеко от дома, наслаждаясь французским кофе, лучшим в городе. В общем, сделал все, что обычно призывала мою верную доселе музу. Но в этот раз все было безнадежно. В отчаянье я откупорил вино Шато Ле Гран – подарок отца на рождество, и выпил бутылку за час, не более. Голова кружилась, захотелось спать, но лучше мне не стало. Я исписался. Окончательно и безвозвратно, и это уже наверняка! На следующее утро, проснувшись с головной болью и смутным представлением о том, чем занимался вчера после того, как опустошил бутылку вина в одиночку. Я принялся придумывать новый план по возвращению моей музы. Принял душ, поел, убрал в доме, и сел за чтение. Я перечитал свою любимую книгу, своего любимого автора, которая, в свое время, вдохновила меня на написание своей первой книги. Ги де Мопассан «Приключения Вальтера Шнафса». Но в этот раз ничего не произошло. Вдохновение не снизошло на меня. Я не перестал быть неудачником. Выход оставался один – море. Вы спросите меня, а почему я сразу не пошел к морю? Ведь что может быть более вдохновляющим, чем морская гладь? Действительно, ничего. Но в последний раз я был там с мамой, тринадцать лет назад, когда мне было пятнадцать. Еще молодой и не опытный, не попробовавший в полной мере вкус жизни. Мать умерла через полгода после того похода к морю. А через пять лет, я, будучи уже студентом, ездил к океану на пару дней. Это было потрясно, но вот к морю в родном городе я, ни разу не ходил. Мне было страшно, что там на меня накатят эмоции, и я не выдержу. Сломаюсь, как тростниковая ветвь, под напором воспоминаний. Но прошло уже так много лет, я больше не тот несмышленыш, я полноценный мужчина. И я должен побороть свой страх, переступить через эту грань, чтобы освободить свой разум. Так я и сделал. На следующий день, надев, только не смейтесь, брючный костюм, я пошел к морю. Почему костюм, спросите вы? В нем я чувствовал себя уверенней, а мне этой сейчас было нужно как никогда. Морская гладь, на удивление, не изменилась за эти годы. Ничего, в сущности, не изменилось. Все та же отдающая изумрудом рябь волн, все тот же запах соленой воды. Как-будто время в этом месте замерло, и я, быть может, мог бы никогда не стареть, останься я тут навечно. Не могу сказать, что что-нибудь в моем безнадежном состоянии изменилось, но я чувствовал себя лучше. Гораздо лучше, даже не смотря на непогожий день, пасмурное небо и весьма холодный ветер. Все было идеально. Правда, идеальным все было до тех самых пор, пока я не услышал сзади себя тихий женский смех. Мне этот смех не понравился, потому что я слышал в нем явную насмешку. - Пришли на пляж в костюме, вы серьезно? Я обернулся. Сзади меня стояла девушка, на вид, не старше двадцати пяти. Длинные черные волосы по поясницу развивались на ветру, что к слову, нисколько не портило изящность локонов. Будто ветер лишь ласково поглаживал их, а не спутывал и перемешивал в грубый колтун. Янтарные глаза смотрели прямо на меня, и мне стало немного неловко, потому что я совсем не умел обходиться с девушками, тем более такими красивыми. - Прошу прощения, Вас что-то не устраивает? – Все же высказался я. Я писатель, а не клоун, и не позволю смеяться над моими слабостями. - Нет, что вы,- девушка кокетливо хихикнула и, подойдя ко мне, встала рядом, - никогда вас тут не видела. А уж такого-то чудака я бы точно запомнила. - Я не… - слова, которые с такой готовностью рвались наружу еще секунду назад, выветрились из головы, как только я резко обернулся к девушке, уперевшись во взгляд ее чарующих глаз своими. - Вы не что? Не чудик? О нет, вы точно чудик, уж поверьте. Я в таких делах разбираюсь. Я тяжело вздохнул и отвел взгляд к морю. - Что, часто встречаете людей в костюмах? Хочу вам сказать – в этом нет ничего странного. - Нет, - девушка лукаво улыбнулась, - не часто. Вообще-то, на дворе двадцать первый век, и мы не в Голливуде, так что парней в костюме, на пляже, я еще не встречала. Но знаете, эта не единственная отличительная черта чудиков. - Да? Что ж, теперь будете знать, что бывают разновидности еще и таких ненормальных, которые любят ходить к морю принарядившись. А вдруг, я умру по дороге? Я должен быть неотразим. Красавица звонко засмеялась, от чего мне стало как-то легко на душе. Странно. - В таком случае, мистер, вам стоило бы надеть галстук, или, лучше, бабочку. Ваш образ незавершен. Мы простояли на том самом месте около часа, или даже больше. Не знаю наверняка, потому что в то мгновение время для меня вдруг перестало играть такое важное значение. Девушку звали Катрин. Она работала в интернате для слабоумных детей, что, по ее словам, ей самой очень нравилось. Мы так же успели обсудить, как должен выглядеть идеальный предсмертный наряд, чтобы и умирать в нем было не стыдно. Мы говорили о море, о кино, о книгах и французиком кофе. Я был влюблен, окончательно и безвозвратно. Мы с Катрин официально начали встречаться после третьего свидания. Я был так счастлив, проводя время со своей возлюбленной, что и думать, забыл о неоконченном романе. Но после звонка с редакции, где мне напомнили о моих обязанностях, я с ужасом осознал, что все еще не написал и строчки. Но даже притом, как много счастья меня переполняло, у меня не получалось ничего из себя выдавить. Похоже, это было какое-то проклятье. Дела стали обстоять куда хуже, когда на третий месяц наших с Катрин отношений, за две недели до официальной даты сдачи моего романа, моя возлюбленная со слезами на глазах сообщила, что нам придется расстаться. Я тут же стал думать, что сделал не так, мог ли чем-то обидеть девушку. Но Катрин заверила меня, что расстаться нам нужно вовсе не по ее желанию. У бедняжки заболел отец, ее единственный родственник, который жил в Голландии. Он переехал туда несколько лет назад, так как там у него на тот момент была мать. Женщина была совсем старой, и ей нужна была помощь. Так как Катрин тогда уже закончила колледж и имела работу, ее отец с чистой совестью отправился к матери. На время, как тогда планировалось, но старушка умерла через год, а отец захворал, и решил на время остаться в Нидерландах. И сейчас, когда его здоровье совсем порушилось, ему самому нужна помощь. Катрин любила отца, он вырастил ее в одиночку и дал образование. Но она и меня любила, поэтому не стала скрывать, что отец ее, скорее всего, назад не отпустит. - Он не так болен, как говорит, я уверенна. Ему просто меня не хватает, и я не могу его за это упрекать. Отец ведь остался совсем один в этом мире. Поэтому нам не нужно, нам придется расстаться. Твой мир тут, Чарльз. Напиши свою книгу, ходи к морю, повстречай другую, прекрасную девушку, и будь счастлив с ней. И прости меня, пожалуйста, если можешь. Пока Катрин говорила, по ее щекам текли горячие слезы. Я и сам чуть не расплакался, но смог собраться с мыслями. Я начал говорить о том, что мог бы переехать с ней. У меня есть деньги на первое время, а живя уже там, через Дору, к примеру, я мог бы продать дом. Я бы справился, придумал что-нибудь. Главное, чтобы мы были вместе. Но Катрин отрицательно покачала головой. - Нет, Чар, ты не можешь. Я не могу. Я не могу заставлять тебя идти на такую жертву. Тут живут твои друзья, твой отец и брат с семьей. Тут ты сам прожил всю жизнь. И твоя работа тут, твое вдохновение. Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня всю оставшуюся жизнь. Мне было больно осознавать, что в каком-то смысле Катрин права. Я не был настолько привязан к этому городу, что, наверное, никогда бы не смог привыкнуть к новому. Но ради нее, ради Катрин, я готов был пойти на любые жертвы. Жаль только, что она их не принимала. У нас была неделя до отъезда Катрин. Мы гуляли, проводили вместе дни и ночи напролет. Я не мог насмотреться на нее, надышатся запахом ее волос. Я не мог поверить, что все это в один прекрасный день у меня отнимет расстояние. В среду мы с Катрин договорились, не ведется, так как ей нужен был день, чтобы собрать вещи и подготовится к отлету, который был запланирован уже на четверг. То есть, это даже не план. Это факт, с которым мне пришлось смириться. А ведь как сильно хотелось порвать ее билет на самолет! В ту самую среду, заняться мне было не чем. О написании книги не могло быть и речи, и я уже подумывал, как порвать контракт с издательством. Оставаться дома на весь день так же не было вариантом, иначе бы моя хандра перешла в длительный запой, чего я не мог себе позволить. По крайней мере, до отъезда Катрин. Сидеть в кафе, в парке, или идти в галерею мне совершенно не хотелось. Поэтому я пошел туда, где мы, впервые встретились. Я пошел к морю. На этот раз, я не надевал костюм. Не потому, что больше не боялся, а потому, что стал еще больше избегать воспоминаний. Меня это убивало. Пожалуй, в мире есть тысячи страшных вещей. Смертельные болезни, голод, война. Но я, как последний идиот ненавидел и проклинал сейчас только одну непреодолимую преграду – расстояние. И ведь мы сами обрекли себя на эти муки. Потому что я, слишком большой трус, чтобы начать все заново и последовать за, быть может, любовью всей моей жизни. А она, Катрин, была слишком благородна, чтобы позволить мне сделать то, о чем я потом буду сожалеть. А буду ли? Да, я не буду видеть свою семью так часто, как до селе, но ведь все мы уже взрослые люди. Мне не пятнадцать. Я больше не тот мальчик, плачущий над могилой матери, на виду у сочувствующих, абсолютно ничего не понимающих в моем горе взрослых. Да, я лишусь своего моря. Своей тихой гавани, где я мог укрыться от всего мира. Но я могу создать свою семью. Построить свой собственный дом. Я могу быть счастливым. Самолет Катрин отлетал ровно в два тридцать дня. Мы попрощались. Я целовал ее мокрые от слез губы, шептал, как сильно люблю. Когда самолет на борту, которого была моя первая, самая настоящая и искренняя любовь, скрылся за облаками, я побрел к дому. Вы думаете, я сдался? Нет. Я все еще рассчитывал на свой хэппи энд. Думаете, я сейчас буду расписывать, как начал жизнь с нового листа? Написал-таки книгу, в основу которой вложил историю нашего с Картин собственного романа? Думаете, стану описывать, как постепенно я смог добиться счастья, завел семью и умер во сне около восьмидесяти лет? Нет, я не стану. Потому что это будет не правда. Но правда в том, что я так, же не стану описывать, как спился, или покончил с собой (совершенный абсурд, не так ли? Я бы не смог такое описать после своей смерти, а до просто не осмелился бы). Вот вам, моя правда. Я стоял у двери с кривым номером 43, как мне казалось, вечность спустя. Не потому, что все это время собирался с духом, а потому, что мне нужно было уладить кое-какие дела. Я постучал в дверь, и открыли мне практически сразу, что мне очень понравилось. Я не любил тратить время на ожидания. Я ожидал и так слишком много, целый месяц прошел, перед тем как я снова увидел эти янтарные глаза. - Привет, - сказала Катрин, улыбаясь своей фирменной улыбкой. Как сильно я скучал по ней! - Привет. Я тут решил прогуляться, и дай, думаю, зайду к тебе. - Далеко же ты забрел от дома. - Всего-то несколько сотен тысяч миль. Пара пустяков. Катрин поджала губы. - А как же твоя книга? Ты нашел свое вдохновение? - Ты мое вдохновение. Во мне живет много страхов, и они, мешают дышать свободно. Но я знаю, что могу быть счастлив, не смотря, ни на что. Я верю в это так же сильно, как и в то, что море может склеивать судьбы.