20 район

История повествовалась обрывками – к слову говоря, в книге события шли точно так же. Показывали Мидорикаву в школе, показывали его на занятиях по бейсболу, показывали его времяпрепровождение с друзьями – и знакомство со странным парнем Аокавой Рюдзи, разумеется, тоже. В какие-то из этих моментов встревали посторонние, напряжённые и пугающие вставки, где Мидорикава висел в подвале и коротал дни. Спустя минут двадцать стало наконец проясняться, почему вставляют моменты с его мысленными рассуждениями и показывают его испытывающим муки, ибо не читавшему книгу зрителю было бы поначалу непривычно и непонятно, что он там вообще делает в то время как мелькают кадры из его обыденной жизни. Он вполне мог решить, что у Мидорикавы имеется близнец, которого держат взаперти от цивилизации. Сценаристы аккуратно ввели в дело: через какое-то время Мидорикава из зазеркалья пошёл в школу и… не вернулся: его вырубили битой и он очнулся уже в подвале – да, голым, подвешенным за руки и ничего не понимающим. Вот теперь-то стало окончательно ясно: он вспоминал свои дни снаружи, прежде чем попасть сюда. Образ Рюдзи тоже воплотили в фильме на славу. Полоумного сталкера с поехавшей крышей смогли раскрыть, а его срывающийся голос заслуживал вообще отдельных похвал – казалось, игра и голос живые, независимые от реального актёра существа. Он появился к вечеру того дня, когда Мидорикава оказался заточён и принялся рассказывать ему, почему решил с ним сдружиться. Выглядело это поистине жутковато, ещё бы, человек раскрывал истинную сущность через свои эгоистичные речи: рассказывал, как следил за Мидорикавой, в подробностях изложил, что ставил у него дома жучки и преследовал вне дома и школы, а всё из-за того, что Рюдзи настолько хотел быть с Мидорикавой рядом, что не мог позволить контактировать с ним кому-то ещё. Он много раз называл Кентаро «Идеалом» и «Шедевром», особенно, когда пытал изощрёнными способами и просил не беспокоиться за его друзей: «с ними всё прекрасно, я заменил им тебя, даже твоей девушке; скоро я стану полноправной заменой Мидорикаве Кентаро, нам осталось только слиться с тобой воедино, чтоб быть Шедевром ещё большим». И убивал на его глазах несколько невольных свидетелей, нашедших злополучный подвал. Цукияма даже подскакивал на резких, неожиданных местах, всё прижимаясь к Канеки, будто самая обычная девчонка. Ему правда было страшно от происходящего на экране, без всяких глупых разыгрываемых шуточек, на какие обычно способны парни в его возрасте. - Calmato, - тихо повторял он после подобной встряски, убирая волосы со лба. Канеки вел себя намного спокойнее, что было довольно странно для пугливого паренька, который даже по ночам шарахался от валяющихся носков, принимая их за каких-нибудь монстров и змей. Такая вот бывает беспокойная фантазия у подростков, и, судя по количествам дискуссий в интернете, он такой не один. Однако, в фильме фантазировать не нужно – здесь тебе предоставлено абсолютно все, от голоса до прекрасных актеров, и остается только восхищенно наблюдать за исполнением, впитывая в себя все самое в этом фильме великолепное. Он только еле заметно вздрагивал на моментах с пытками и кровью – как странно, непонятно и неприемлемо для кровожадного существа; замирал на самых серьезных моментах, уставившись в экран удивленно, так как фильм уж слишком сильно походил на книгу. А на кульминации вовсе напрягся – переломный момент, и за персонажей он переживал, почему-то, больше чем за собственное благополучие. Цукияма мило прижимался к нему и повторял слова на "красивом языке" (ну, по крайней мере для Кена это выглядело очень мило), а Канеки даже не знал, как на это реагировать и как, собственно, успокаивать. Всем пришедшим в голову вариантам мешал подлокотник на креслах. Но парень оставался благодарным Цукияме – благодаря нему он не впадал в некое забытье и отвлекался на самых тяжелых для зрителя моментах. А еще от каких-то существ позади постоянно был слышен раздражающий шепот и смешки. Судя по всему, женщины явно жаждали романтики, а в фильме ее не получили – вот и приходится им между собой переговариваться и раздражать окружающих. Странно, что кто-то в зале жаждал романтики от фильма с уклоном в драматическую психологию. Романтики по книге не наблюдалось от слова вообще, если не считать стабильные отношения у героев второго плана (следователя по делу неизвестного маньяка и его невесты, например) или так и не переданные как следует ни в книге, ни в фильме чувства Мидорикавы к Сене, которая в итоге оказалась с Рюдзи, который, не испытывая ничего к Сене, встречался с ней только по причине «бытия полной замены Мидорикаве». Принимать вялую симпатию за романтику как-то… глупо. Ясно ведь, что ничего из этого не разовьют. Мидорикава нашёл в себе силы в момент, когда Рюдзи отпустило от очередного приступа психического расстройства, поинтересоваться, любит ли он Сену тоже и получил ответ, что ему на неё всё равно. А вот Мидорикаву он точно любит. Следующий вопрос был таким: «Почему ты держишь меня тут?!». А Рюдзи просто пожал плечами: «Не говори, что забыл мой предыдущий ответ так быстро». Конфликт между парнями то разрастался, то сходил на нет, когда Кентаро предпринимал попытки понять и проникнуть в сознание больного. Рюдзи охотно рассказывал о своей жизни, если не злился и не начинал психовать. В промежутках между приступами он являл собой обычного парня, при заклинивании - представлял большую опасность, заводясь из-за определённых мелочей, прознав о которых побольше, Мидорикава через какое-то время специально перестал упоминать в своей речи, чтобы не быть избитым ещё больше: к примеру, не следовало оскорблять Рюдзи, кричать, говорить о свободе, друзьях, семье, какая сегодня дата, что происходит снаружи. Если Мидорикава досадно забывал о чём-то таком и переходил на темы с дичайшим табу, сам того не осознавая, Курокава приходил в бешенство. В одной такой ситуации Рюдзи попытался сшить их вместе толстой иглой с нитью, «Чтобы мы лучше друг-друга понимали, нам нужно слиться воедино». С тех пор у них обоих остались шрамы от швов на горле и груди – хотя, конечно, по сравнению с ранее нанесёнными травмами для Мидорикавы подобное было в море каплей. Рюдзи зачастую прибывал в хорошем настроении, если его не задевать, мог отвязать Кентаро со стены и держать лишь на кандалах и в наручниках, приносил ему книги, тетради, что-то вкусное. Курокава был крайне внимателен к его вкусам и прекрасно разбирался в этом; на высказанное однажды удивление со стороны Кентаро Рюдзи ответил, что это было легко – ведь он следил за ним и день и ночь и ничего не стоило запомнить всё, что Кен делает. Наверное, это был один из самых душещипательных моментов, когда на изумление спокойный Рюдзи, сидя рядом с отвязанным Кентаро, тихо вещал: «Я знаю, как ты передергиваешь пальцы от горячей чашки и всегда берёшь её за ободок, а не за ручку, добавляешь туда две ложки сахара с горкой, а с третьей осторожно ссыпаешь поверхность и отправляешь обратно в сахарницу… не перемешиваешь, водишь против часовой стрелки и кладёшь ложку; я знаю, что ты перед сном открываешь форточку на десять минут, спишь, подложив под голову левую ладонь, твой футон жёсткий и наутро тебе приходится разминаться не вставая с него, потому что иначе не можешь; я знаю, что ты, перечитывая любимую книгу, всегда возвращаешься на сто двадцать седьмую страницу, к пятому абзацу…». Ну, здесь какие-нибудь наивные вполне могли бы получить долгожданную романтику, ибо со стороны выглядело так, что по окончанию проникновенной речи Рюдзи Кентаро, расположившийся в непосредственной от его лица близости, растрогается, преодолеет долбанную пару сантиметров и поцелует в губы, после чего Рюдзи бы показал ему, насколько он его любит прямо на полу, но нет – мгновение бы потеряло свою интимность, да и не совсем романтичные у них складывались отношения. Да и так было намного лучше. Если б Канеки случайно взглянул на Цукияму, пока шёл вот этот эпизод, он мог бы увидеть, что Шу прижимает ладони к лицу, а если б случайно дотронулся – то заметил поднявшуюся температуру. Большинство присутствующих здесь людей не читали книгу и даже не подозревали, наверное, о всяких тонкостях вроде жанра и длительности: на афишах всегда красовались имена актеров и название, а остальному же придавалось намного меньше внимания, так что это и вовсе неудивительно. Канеки же не в силу было смотреть на сцену со швами - он на ней просто прикрыл глаза, так что половину всего он уловил точно. Интересно, каким образом они этот момент снимали? А вот следующий момент тронул впечатлительную душу Кена, наверное, даже чересчур. Больнее всего было наблюдать вот такое вот противоречивое поведение, обоснованное только личностными качествами человека, и никаких доказательств или заключений. Но что наиболее странное, и, пожалуй, самое пугающее - незнание того, правда это или же нет. Однако, эта маньячная страсть скорее напоминала одержимую любовь. Перепуганный даже подобными мыслями парень сжал руку на подлокотнике и пошевелил еле заметно, будто в поисках руки Цукиямы, но так ее и не обнаружив (и когда это он взял привычку в таких ситуациях так сильно желать подержать Цукияму за руку?), а затем совершил слишком резкое движение и поворотом головы стукнулся щекой о щеку Гурмана, почувствовав, насколько у того поднялась температура, и сам покраснел аки помидор. - И-извините, Цукияма-сан, - Он снова уставился в экран, стараясь сделать как можно более спокойное выражение лица, хоть и речь прозвучала скорее как писк маленькой-маленькой мыши. Неловко то как вышло... - А! Ха-ха, - Цукияма, боязливо дёрнувшись, вспыхнул ещё сильнее, когда они случайно ударились друг о друга; отвернулся смущённо с лёгким смехом, всё так же пряча лицо в ладонях, и притих, прислоняясь к противоположной стороне своего кресла, чтоб они не столкнулись вновь. – Не обращай внимания, Канеки-кун. Я неловко себя чувствую, глядя на такие вещи… Правда, таким смущающим моментам не суждено было длиться долго. Всё-таки болезнь Рюдзи не могла просто так отступить, оставляя место в его душе для личности адекватно мыслящего человека, а полиция и следователь не дремали, постепенно выходя на след маньяка. Рюдзи и никогда нормальным не был, а Мидорикава, обманываясь его временными просветлениями, полагал, что сможет заставить его доверять и наконец выбраться наружу. Это было большим заблуждением. Рюдзи и не планировал его выпускать из подвала никуда и никогда, о чём категорично дал знать на предложение о совместной прогулке. К тому времени Мидорикава, измученный и доведённый до своего предела, уже был почти седым – так странно и неестественно смотрелось серебро волос на Кентаро. Его постепенно одолевали галлюцинации, сказывалось побочное действие сильных наркотиков, которыми Рюдзи накачивал Кентаро в случаях сопротивления, к тому же сталкер неоднократно пытался то сшить их вместе, то перелить ему свою кровь. Когда Курокава в очередной раз поднимал на него руку или кричал, Кентаро казалось, что тот пытается с ним сблизиться. Если раньше злость Рюдзи внушала в Кентаро животный страх, то ближе к развязке жертва относилась к этому как к должному, и перестала его понимать, утеряв все ниточки, ведущие к его успокоению. «Я, наверное, и вправду тебя сильно разочаровываю», - говорил Мидорикава, впавший в безумие, только куда более глубокое и холодное, подобное снежному рву, покрытому льдом. Голос его давно утерял все оттенки, став монотонным, глухим, апатичным. «Сейчас я хотел бы перемолвиться с Рёко-чан, чтобы спросить у неё какого-либо совета… Она, наверное, была бы согласна со мной в том, что нам с тобой нужно слиться в единое, чтобы понять друг-друга». Финал оказался неожидан. Следователь по делу неизвестного психа-убийцы обнаружил проклятый подвал, все трупы, запрятанные в местных окрестностях, были найдены и откопаны, Мидорикаву избавили от плена, только вот оставалась одна интересная деталь… «Оказавшись в безвыходной ситуации, у тебя нет возможности получить счастливый билет под названием «мгновенная смерть» в один конец. Знаете что? Я его не получил.» - читал тот самый следователь из последнего письма парня, где были вложены и фотографии. Где Мидорикава сам себя пытался уколоть, сам на себя замахивался кулаками. «Кажется, у меня выдавлена душа. Кажется, потеряв душу, я уже пережил все на свете. Я – бывший ученик старшей школы Камуи. Тридцать первого мая две тысячи пятнадцатого года меня отправили в полицейский участок и я жду своего приговора. Уже два года я страдаю диссоциативным расстройством идентичности. Во мне живут две противоположные друг-другу личности – я и плод моей болезни, который так хотел стать мной. Я понял, что мы с Рюдзи – одно целое и это нельзя отвергать, как я делал до. Странно, достигнув понимания этой истины путями невыносимых пыток и мук, сейчас я чувствую себя куда более живым, чем когда-либо было прежде. Наконец-то я принял и полюбил самого себя». И подпись. «Мидорикава Рюдзикен-кун.»