Акварель минувших дней

      Если бы мы умели выражать наши чувства сразу, открыто и без сожалений, то одиночества в нашем мире стало бы куда меньше.       В мягкой податливой глине руки утопают с приятным чувством обладания. В сочетании с давно теплящейся мыслью, руки выводят какую-то форму на подставке. Во что она преобразится в конце, мастер ещё не знает, но он сосредоточенно разглаживает пальцами мягкую фактуру.       В его тонких губах мнётся сигарета. Прерываясь всего на пару минут от дела, мастер вспоминает о ней, и делает глубокий затяг, не утруждаясь стряхивать нагоревший пепел. Тот оседает на пол к его босым ступням.       Комната-терраса с арочным окном, на которой мастер занимается лепкой, залита светом недавно взошедшей луны. Теплый отблеск садовых фонарей служит мягким обрамлением, добавляя этому месту немного больше уюта.       На секунду и мастер поднимает голову, чтобы запечатлеть в памяти миг этой прекрасной ночи. Наскоро перевязанные на затылке волосы выпускают несколько прядей на его лицо, и неуклюжая простота его внешности становится маняще прекрасной.       Но что-то же должно нарушить картину этого сказочного спокойствия.       После очередного глотка никотина мастер выпускает дым в сторону и сквозь него смотрит на запыленный от времени мольберт в углу. Сваленные листы бумаги на полу под ним красноречиво говорят о жалких попытках взяться за кисть. Банки с акварелью - будто виновники провала, завалены тряпками для рук. И хоть руки мастера измазаны в глине, его мысли всё ещё цепляются за белый лист на мольберте, к которому он так и не смог сегодня прикоснуться.       В задумчивом созерцании своего отчаяния мастера застали врасплох. Тёплые руки прокрались из-за спины и обвились вокруг, по-собственнически вырывая мужчину из омута искусства, которому тот отдает очень много времени. Спиной мастер ощутил жар припавшего к нему тела, наполнившего его вмиг долгожданным покоем и счастьем. Мольберт, краски и неудавшийся рисунок больше не занимали его сознание. И даже мягкая податливая глина, что стала утешением для творческой сущности, отошла на задний план. Перекатив на уголок губ недогоревшую сигарету, мастер развернулся к своему пленителю. - И что за мерзкая привычка, Соби, - вкрадчиво, пронизывая глубоким взглядом неудовлетворенности, шепчет его прекрасный властитель, - оставлять меня в одиночестве, посреди ночи, в холодной постели… - Прости, Рицка, - со слабым чувством вины, дарит улыбку мастер, - я снова должен быть наказан? - Пожалуй, - с ответным чувством минутного превосходства, отвечает тот.       Сигарета продолжает тлеть, почти фильтр, но Соби не желает отвлекаться на эту мелочь. Он всецело захвачен в омут жаркого взгляда, который не позволяет даже двинуть мускулом – только дышать.       Ласковые губы начинают свой поход к вершинам наслаждения. По обнаженному торсу мужчины расходятся мокрые следы поцелуев. Всё ниже и ниже. Пальцы неторопливо подныривают за резинку спальных штанов, обводят упругие ягодицы, а затем возвращаются, чтобы стянуть вниз препятствующую ткань. Доля восхищения в затуманенном похотью взгляде Рицки: грация и форма естества волнуют искушенную душу. Соби выжидательно опускает взгляд на юношу, преклонившегося на колени ради очередной игры в страсть. Секунда. И улыбка на лице Рицки исчезает за приоткрытыми губами, прикоснувшимися к пышущей желанием плоти мужчины. Тому позволен лишь один краткий вздох, а дальше только парение на волнах, переполненных возбуждением.       В ночной тишине, что заволокла комнату, слышен малейший звук. Будь то сбивающееся от ритмичных движений дыхание, стучащее в предвкушении сладкой разрядки сердце, мокрые отзвуки скольжений языка, шорохи пальцев, скользящих по изгибам тела.       В какой-то миг ощущения переполняют – сигаретный фильтр почти раскушен зубами, руки мастера пачкают остатками глины волосы юноши на голове. Дыхание уже невозможно сохранять безмолвным, и хочется с силой вжаться в ласкающий его член рот. Хочется опорочить его, сбиться на голые инстинкты и смять в своей воле. Амплитуда ритма короче, вожделение прошибает в пот. Руки Соби срываются, захватывая голову Рицки в жесткий капкан, а дальше всё смазанной картиной обоюдной страсти. Рывками, глубокими и резкими, до отупляющего чувства раскрепощения и полной откровенности. До дрожи в пальцах и разрывающей эйфории блаженства – стремительное мгновение. А затем медленно крадущаяся нега успокаивает безумную гонку, возвращая к размеренному и полному спокойствия дыханию ночи. И мастера, и его прекрасного юношу.       Лоснящиеся взоры безмолвно говорят о любви. Пальцы мужчины сбегают по подбородку Рицки и крадучись касаются распаленных губ. Чуть приоткрытые они выпускают жаркое дыхание и капли белёсой спермы. Медленно растирая её, распахивая этот похотливый рот немного больше, касаясь кончика языка, Соби томно улыбается. И ему отвечают ровно тем же. - Я помилован? – ещё не до конца восстановленное дыхание выводит фразу почти шепотом. - Если вернёшься в постель, - улыбка Рицки теряется в медленных поцелуях, коими он покрывает пальцы, а затем и все руки мужчины. Это лишь прелюдия – говорит его взгляд. - Ничего не остается, - Соби опускается на колени, чтобы слова утонули в медленном поцелуе. Он длится несколько минут, но в отличие от минувшей только что бури, исполнен нежностью и мягкостью. - Тушишь пожар, - вопросом и нет, произносит юноша, отстраняясь. Сердце всё ещё с надеждой на продолжение ночи бьётся так же громко, но взгляд уже теряет былой азарт. - Возможно, - поцелуй приходится уже в висок. – Я не хотел тебя будить. - Я проснулся от одиночества, - устало голова никнет к плечу Соби. – Ты снова пытался рисовать. Словно бы пойманный на обмане, мужчина только обреченно вздыхает, подтягивая в свои объятия Рицку. Остановить бы это мгновение. - Знаешь, Рицка, - обрывки различных смешанных чувств обретают форму. Не хватает сигареты для большей уверенности. – Краски акварели – это как моё минувшее прошлое. Расплывчатое и блеклое. Цвета, легко переходящие друг в друга, словно бы нет всей этой палитры. А только один цвет и тысячи его оттенков. Только одно чувство одиночества и тысячи его проявлений. - Соби. - Мм? - Выброси. Выброси уже эту акварель. И мольберт. Они меня раздражают. - Чем же? - Они забирают тебя у меня.       Умиротворение, будто находишь ответ на давно мучивший тебя вопрос. Это и что-то ещё нежное, сладкое отразилось в улыбке мастера. - Тебе больше не нужно рисовать, чтобы сказать: «Я тебя люблю», - Рицка говорит очень тихо, но в комнате нет больше звуков, и мужчина снова целует его в висок. - Я тебя люблю.       Если бы мы однажды научились выражать наши чувства сразу, открыто и без сожалений, то для одиночества в нашем мире просто бы не осталось места.