Болевая точка

      Болевая точка. Как ёмко и, главное, как точно заметил Магнуссен.       Высокоактивный социопат, брюзжащий козёл, консультирующий детектив – он может называть себя как угодно, но для Майкрофта Шерлок – болевая точка. Всегда ею был.       Как в детстве эти большие, прозрачные словно лёд глаза смотрели в душу так, что надрывалось сердце, и его глухой стук в ушах сводил с ума, так и сейчас, когда брат стоит в луче прожектора вертолёта, а на его фигуре напряжённо дрожит несколько красных, губительных точек, эти глаза, ничуть не изменившиеся, снова просят прощения, снова заставляют крикнуть: «Не стрелять! Не стрелять в Шерлока Холмса, не стрелять!».       "Во все времена нам нужен будет Шерлок Холмс", - смешная и до ужаса лживая фраза. Не нам - ему, олицетворяющему великое британское правительство, но безумно одинокому, ничтожному без единственно близкого и разделяющего его взгляд на мир глупых посредственностей человека.       "Что за абсурд? Мне не свойственны приливы братского милосердия", - ещё одна ложь. Как часто он уже привык лгать себе? Плевать на окружающих, им можно сказать всё, что угодно, и они проглотят, примут, ведь Майкрофт Холмс, занимающий такой высокий пост и положение, способен говорить только правдивые, всегда правильные изречения. Смешно. Какие же наивные, эти аквариумные рыбки!       А сам, не наивнее ли их, не пугливее? Хочется возразить, похвалиться своей хладнокровностью, безразличием, стойкостью. Хочется, а не получается - в душе старший Холмс такой же, как бы смешно не звучало, человек, со своими слабостями, точнее одной, своими страхами, болью, пусть и умело скрываемой. За всю жизнь можно сменить неимоверное количество масок и ролей, но душу то не поменяешь, не обновишь, не перепишешь.       И она будет любить, странно, надломлено и неправильно - как умеет. Любить и страдать - от собственной гордости, привычки вечно вести словесную игру "чей сарказм получится колючей", нерешительностью, наконец, выразить все чувства без намеков и пушек.       "Твоя смерть разбила бы мне сердце", - возможно алкоголь, а возможно и наполненная до краев чаша невысказанных слов подтолкнули на такое, доселе непозволительное откровение, давшееся с трудом и замешательством. И оно произвело должный эффект: Шерлок опешил, правдиво, незамаскированно удивился внезапному проявлению заботы, даже участия, волнения со стороны вечно холодного и неприступного братца. Но скорее всего, как решил младший Холмс, Виггинс просто переборщил со снотворным и странное поведение брата можно считать пустяком, а теплоту в голосе списать на "послышалось".       Бесподобный в дедукции, консультирующий детектив и правда абсолютно ничего не смыслил в человеческой натуре, как считал Майкрофт, но, возможно, старший брат тоже безбожно ошибался.       Незабытый, несчастный Редберт остался не только в чертогах разума Шерлока, но и в цепкой, надёжной памяти старшего Холмса. И если добрый, мохнатый пёс с вьющейся шерстью, отливающей медью, верно ждал своего хозяина в его сознании и мог отвлечь от любых проблем и неприятностей, то в воспоминаниях Майкрофта на него смотрели эти чёртовы два горных озера с кристальной водой, в которых плескались необъятные детская обида, непонимание, обвинение и жгучая боль.        Маленький будущий гений никак не мог принять то, что у него отняли такого замечательного, преданного друга. Друга, который не считал его глупым, не требовал высоких и ненужных достижений, не заставлял усердно учиться, до боли в висках тренируя наблюдательность, и не вынуждал всеми способами добиваться внимания. Просто взяли и усыпили, без лишних эмоций и вопросов. Как всегда. Как все взрослые.       А старший Холмс не знал, как помочь убитому горем ребёнку, не мог по-настоящему, честно и свободно выразить всё сожаление, всё желание облегчить те грусть и печаль, что легли на плечи Шерлока, поэтому так же страдал, чувствовал тот же неприподъёмный груз эмоций, что и младший брат.       Но к уже итак тяжеленному камню на сердце прибавлялось ещё и высасывающее душу чувство вины - не объяснил, не уберёг, не отвлек. Не заметил или не успел. Даже аквариумные рыбки умнее и эмпатичнее.       Память Майкрофта, вечно бесстрастная и неумолимая хранила ещё и многочисленные случаи передозировок, повторяющиеся с завидным постоянством с лёгкой, изящной руки Шерлока.       Тонкие, гибкие трубочки с физраствором, пузырьками воздуха и слабой, еле поддерживаемой жизнью. Синие, выступающие вены, испещрённые следами инъекций, перекачивающие, кажется, уже не кровь, а только её жалкое подобие, не позволяющее совершить даже шевеление пальцем на руке обессиленному телу.       Бессонные ночи, медленно перетекающие в дни и наоборот, томительное, уже почти апатичное ожидание того, что веки и ресницы, наконец, задрожат и откроют путь к аквамаринам, по которым, если на чистоту, ужасно соскучился.       А после долгожданного пробуждения - снова наполненные ядом и издёвками речевые перепалки, заменяющие слова, которые действительно готовился сказать. И так всегда.       Не раз его величество, британское правительство, в процессе самоанализа, а, точнее, самокопания, приходил к мысли, что методы аквариумных рыбок помогли бы. Простая беседа, неосложнённая колкостями и подтекстом, честная, без увиливаний и игр в дедукцию и этим более ценная, хоть как-то сблизила бы двух вечно воюющих братьев, разрушила или немного ослабила барьеры, что те так упорно и настойчиво возводили.       Но, как известно, диалог подразумевает участие двух человек, а младший, так и оставшийся с детства упрямым и ужасно обидчивым, молча выслушает предложение Майкрофта о разговоре, состроит знакомую ухмылку, выплюнет что-нибудь о прошлом и о клиентах, которые не могут ждать, и без зазрений совести испарится, так и не узнав, что старший, кажется, готов открыть душу и сердце, как бы банально это не звучало.       И в груди уже действительно похожего на призрака Майкрофта Холмса заноет, заскребётся ещё один комочек боли, недосказанности, вины и одиночества.       Всё верно - болевая точка, даже слишком болевая. За всё то, что по незнанию и нежеланию узнать, не специально сделал Шерлок своему брату, за ту дыру, что он оставил не в голове Магнуссена, выстрелив не задумываясь о последствиях, а в сердце бесстрастного снаружи, но внутри ранимого и "человечного" человека, ему хочется не шептать, чтобы случайно не выдать настоящих чувств, а судорожно и с неким обвинением закричать:       - О, Шерлок, что ты натворил...