Адам и Ева. Версия 2.0 (часть 1)

1. Искушение Глаза страшно чесались и болели, будто в них попал песок, и Бен, приподняв очки, принялся тереть зажмуренные веки. Конечно, никакого песка под ними не было, сказывался недосып. А еще Бена мутило после вчерашнего – последняя стопка точно была лишней – и страшно хотелось заорать, чтобы все заткнулись. Особенно раздражало мерзкое щебетание Зенкиной. Ленкин голос и сам по себе противно-тонкий, становился просто визгливым, когда она принималась кокетничать. «Как пенопластом по стеклу», – Бен передернулся, и его чуть не стошнило. Вдобавок, шум в столовой стал громче, а из кухни завоняло чем-то знакомо-отталкивающим. – …два омеги, представляешь? На бухгалтерском. Говорят, что на менеджмент у них даже документы не приняли. Там же парней чуть ли не половина… – Ненавижу омег. Уродцы. Ошибка природы! – Бен яростно вдавил глаза пальцами: от боли, прошившей голову, заложило уши, и сразу исчез раздражавший шум, а голос Зенкиной стал доноситься как сквозь вату. И это было почти блаженством. Зато под веками замелькали, казалось глубоко похороненные и надежно придавленные отвращением и страхом, кадры-картинки воспоминаний. С родителями у Бена были нормальные отношения, без тотального контроля и запретов, и все же порнушку он предпочитал смотреть у друзей. Вот поэтому сейчас он, развалившись на диване, лениво поглаживал ширинку, глядя, как на огромном экране два мужика яро нажаривают грудастую жопастую блондинку. В принципе, Бену такие не нравились совсем – он тащился от худеньких девчонок, желательно с темными волосами, и, будь он один, эту порнуху смотреть бы не стал. Но в компании, да еще у Фени дома, самое тухлое порево шло на ура. Под пиво, конечно, но все равно – в ефановской квартире они всегда заводились быстрее и серьезней, чем порознь или дома у Ларька. Который в этот момент азартно комментировал увиденное: – Е-ба! Она их доит! Доярка, бля, рекордистка! От тупой похабщины Ларька их пробило на бешеный ржач, хотя ничего даже близко к смешному в кадре не происходило. К тем двоим, что драли блондинку и в хвост и в гриву, присоединились еще трое, и теперь она умудрялась еще и энергично надрачивать новеньким. С каждой минутой градус возбуждения в комнате рос, привычные границы и рамки стирались, и они, три друга-дятла – Феня, Беня и Ларек, казались себе невозможно крутыми. Веселье было в самом разгаре, когда к ним в комнату влетел мелкий: Фенин братец, которого они втроем вечно шпыняли за неуемное любопытство. Рука сама потянулась съездить малому по ушам, чтобы немедленно свалил, и тут Беню накрыло. Запах. Отбивающий мозги, которых у них и так оставалось немного, аромат. Мускус и что-то еще, что вызывало голодную слюну и желание перегрызть горло любому, кто помешает утолить это голод. Густой, насыщенный запах исходил от мелкого, который от вида их полуголой пьяной компании или в обалдении от стоп-кадра на экране, замер, стремительно покраснев. Опьяняющий аромат усилился, будя темные и яростные желания. – Детка, – неожиданно глумливо обратился к мелкому Ларек, – здесь серьезные дяди развлекаются. Может, и ты хочешь? Затопившая Беню лютая ненависть к сопернику даже немного сбила возбуждение и прочистила мозги. Звериный оскал Ларька, недоумевающая рожа Фени и перепуганный, трясущийся и одуряюще пахнущий мелкий. Соображал Беня быстро, двигался не хуже. Навалившись на Ларина, он придавил его всем весом к дивану, не давая вырваться. Вот только запах действовал и на него. – Фенька, убирай отсюда малого! Живо! Он – омега! Я сам… Аромат и горячее, извивающееся под ним тело Ларька, окончательно лишило равновесия. До умопомрачения хотелось трахаться. Или убить того, кто этому мешает. Беня вцепился в горло другу, но и Ларин не остался в долгу, злобно рыча. Матерясь, они катались по дивану, обмениваясь неуклюжими, но болезненными ударами. Вернувшийся Феня с трудом растащил их, получив в глаз и от одного, и от другого. Где Ефанов запер брата, ни Беню, ни Ларька не интересовало. Перевалившись через подоконник, они крупными глотками хватали морозный воздух из открытого окна, пока их не начало потряхивать. От холода и от понимания того, что они чуть не изнасиловали омегу. Нет, не так. Они чуть не изнасиловали Фенькиного брата. Который оказался омегой. И все это было мерзко. – Пацаны, вы никому не скажете, а? – Фенькино заискивание только усугубляло и без того отвратительную ситуацию. – Может, Диня и не омега, а? Может в пиве что было – вот вам крышняк и сорвало… Феня нес вздор и сам знал это, старательно избегая их взгляда. Просил он зря: они не собирались болтать о случившемся. И совсем не из-за дружбы, а из-за собственной трусости: омег все презирали, и даже дружба с братом омеги вроде как пачкала, делая всех троих изгоями. Уже на следующий день ни он, ни Ларек не подошли во дворе к Фене, да и между собой они тоже перестали разговаривать. Были неразлучные друзья Феня, Беня и Ларек – были и исчезли. Остались Ефанов, Бенедиктов и Ларин – случайные соседи, в упор не замечающие друг друга, а потом и вовсе разбежавшиеся в разные стороны. Нахлынувшие воспоминания были такими яркими, что Бен даже почувствовал тот аромат. Вопреки воли, его охватило жаркое бесстыдное возбуждение – Бена снова настигло проклятое наваждение. А ведь он надеялся, что все позади: два года борьбы с собственными фантазиями, в которых… – Ненавижу омег! – с силой повторил Бен, не открывая глаз. – Ой, вот не надо церковного мракобесия, Бенедиктов! Омеги не виноваты, что родились такими…– возмутилась Зенкина. Бен поморщился: фальшь резала слух. – Ученые доказали, что у всех мужчин есть это ген, но он скрыт, и только у трех-четырех процентов… – Нарочитая громкость и пафосность ахинеи, что несла Зенкина, насторожила Бена, и он быстро нацепил очки. Возле их столика с подносом в подрагивающих руках стоял Фенькин мелкий. Он смотрел на Бена в упор, и в его глазах плескались такие обида и растерянное недоумение, что действительно было стыдно за свои слова. Но не извиняться же. Получится еще хуже – что гадости Бен может только за спиной говорить, а в лицо зассыт. Поэтому Бен упрямо молчал, мысленно пообещав себе, что потом как-нибудь объяснит это мелкому. Прочитав злой вызов во взгляде Бена, тот повернулся спиной и замер, осматривая столовую. Под его взглядом по столовой, казалось, прокатилась волна: один за другим пустые стулья исчезали под внезапными завалами сумок, книг, конспектов. И буквально через минуту в столовой не оказалось ни одного свободного места. Даже Зенкина только что громко кричавшая о несправедливости по отношению к омегам, поджав губы, быстро задвинула третий стул, стоявший возле их столика. Одиноко постояв посреди столовой, мелкий расправил плечи и решительно направился к окну. Пристроив поднос на подоконнике, он аккуратно и спокойно принялся обедать. Легкий аромат, мучавший Бена, рассеялся, а разъедающий стыд – нет. Может, омеги и ошибка природы, но уродом он чувствовал себя. Подонком и лицемерным трусом, оправдывающим собственную гнильцу пустыми словами: физиологическое безумие, провоцирующие факторы, наваждение. 2. Осознание От Аристарха, грандиозного позора и унизительной правды хотелось сбежать немедленно, но он гордо вздернул подбородок: «Не дождутся!». Глядя в окно пустым взглядом и давясь отвратительной котлетой из хлеба и сала, Денис думал о том, какой же он непроходимый идиот. В столовую вот поперся один, бросив Светляка. Тоже одного, между прочим, наплевав не только на свою, но и на его безопасность. А почему, спрашивается? Потому что, как полный дурак, до сих пор надеялся, что Аристарх… ну не обрадуется ему, конечно, но хоть нормально скажет: «Привет, Денис! Сто лет не виделись, как оно?» – и протянет руку. Размечтался! Это он давным-давно, еще до интерната, пускал слюну при виде Бенедиктова, он таращился, он ходил хвостом за Славкой и его друзьями, надоедая им. А Ари… Бену, Денис был до лампочки. Ну да, защитил он его тогда от Витьки Ларина, но только потому, что… ну, нормальный он. Правильный. Правоверно правильный. Потому-то и омеги ему противны. В общем, да, было обидно, что будь он, Денис, просто гей, ему еще что-то и могло обломиться. Не факт, но все-таки. Вон, про дядьку своего Бен рассказывал, что тот развелся с женой и отрекся от сана, чтобы с мужиком каким-то жить. И ничего, все поругались и забыли. А Денису-то не повезло дважды, он не только гомо, а еще и омега. Хотя с не повезло – это как посмотреть. Если сравнивать со Светловым, то у него имелся хоть какой-то шанс перепихнуться с Беном: с какой бы брезгливостью «настоящие мужчины» к омегам не относились, но против физиологии не попрешь. А вот Светлову, с его убежденным гетеро, только на чудо и оставалось уповать. Но чуда не случилось, поэтому бедный Светляк был влюблен, очень давно и отчаянно безответно, в девушку, которая, не утруждая себя притворством, откровенно заявляла, что терпеть не может омег. «Озабоченных немужчинок» – как она говорила. За искренность Денис ее очень даже уважал, при этом честно ненавидел в ответ. И не за стервозное скудоумие, а за то, что она издевалась над чувствами Светляка, постоянно их высмеивая. А тот, дурак не хуже самого Дениса, еще ее и выгораживал: – Она женщина и инстинктивно выбирает полноценного самца, способного защитить потомство. Хоть ущербным Денис себя не считал, но со Светляком не спорил: тот не хуже него знал о том, что это неправда. В интернате им все уши прожужжали о том, что дети, рождающиеся от омег, ничем не отличаются от других. Только при этом и воспитательницы и учительницы все равно неодобрительно поджимали губы, словно в этом была какая-то несправедливость. А уж если им приходилось рассказывать об «отличительных особенностях омег», то вообще кривились, будто чистили выгребную яму. Почему-то ни одна из них не задумывалась о том, что никто из омег при своем зачатии не просил родителей о дополнительной функции. Они не мечтали рожать спиногрызов и не хотели испускать феромоны, привлекающие всяких дебилов, не способных удержать свой член в штанах, тоже. Денис вспомнил про Бенедиктова и поправился: во всяком случае, процентов восемьдесят-девяносто омег совсем не радовалось мужскому вниманию. Это он, Денис, умудрился и тут выделиться. Самое нелепое в его ситуации было то, что он, гей-омега, обожал секс, не скрывал этого и искренне недоумевал, почему ему эту любовь ставят в вину. И ладно бы обычные мужики – это как раз понятно. Там все в кучу навалено: омега, значит, блядешка и «самадуравиновата» и некая зависть-ревность брутальных самцов, что сучкам-омегам вроде как по закону положено быть би, да много чего там было. А вот почему женщины и сами гетеросексуальные омеги вели себя так, будто секс – что-то постыдное, Денис не понимал. Светлов вон тоже всегда кривился, когда Денис начинал отвязно шутить или заигрывать с кем-то, но ведь сам-то был не монахом. Не единожды Денису приходилось сторожить его, когда Светляк втихую дрочил в кабинке туалета. А куда денешься, если у омег гормоны играли – будь здоров? Так накроет, что плевать – подставляться или вставлять. Животный гон и все тут. Кстати, если вдуматься, то омеги – совершенные человеческие существа, которым не грозило вымирание. И их появление, по утверждениям биологов, как раз показатель того, что двуполая система размножения людей забарахлила. Природа-мать решившая подстраховаться, спасая свое любимое творение – гомо сапиенс, пробудила в некоторых из них спящие гены. Если честно, то Денис не все понял из заумных объяснений биологов, но вроде это как у некоторых рыбок и морских гадов, которые при необходимости могут менять пол: нужно, стал самкой – наметал икру; нужно, стал самцом – оплодотворил. Короче, я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик. Так что омег, как спасителей людской расы в случае глобального звездеца, по идее должны были на руках носить, а от них старались избавиться, отправляя в ссылку. Сначала обычного мальчишку, который пятнадцать-шестнадцать, а то и семнадцать лет рос и воспитывался наравне с другими, выдергивают из семьи, школы и сбагривают в так называемый интернат для детей с особым развитием. Вы люди сдурели, какое, на хрен, особое развитие? Никакого, просто в подростковом возрасте бах, и сыграла с пацаном судьба в рулетку – какие-то там гены очнулись и решили – ты сегодня будешь вонять девочкой. Зрелой течной сучкой. И все, вот оно, пацан, твое особое развитие в дремучей глуши за колючей проволокой. А проволока эта для твоего же блага, пацан, потому что ты, оказывается, внезапно развонялся. Вот тут и крылась главная засада, ведь ни сам Денис, ни остальные омеги никакого особого запаха ни от себя, ни от других омег не чувствовали (женщины, кстати, тоже), а вот мужики сразу же с ума сходили от желания немного повоспроизводиться. Поэтому-то всех новоявленных омег, которые порой и школу-то не закончили, собирали по всем областям и отправляли в интернаты, расположенные в самой глуши. Лет десять назад омеги, закончив такой интернат, селились в ближайшей деревне или поселке в той же тьмутаракани, поскольку ходить с вечно разодранной задницей или постоянно беременным, живя в городе, где полно молодых, здоровых и неумных, никому не хотелось. А в глухих деревнях прозябали старики или пьяницы пропащие, и омеги там находились почти в безопасности. Почти, потому что иногда в эти деревеньки наведывалась какая-нибудь толпа голодных отморозков… Бедных омег заебывали насмерть, но в те времена на это закрывали глаза. И лишь после нескольких особо громких случаев все-таки поднялась волна возмущения в защиту омег. Тогда было принято десяток постановлений и указов, показательно слетело несколько ретивых голов, и вседозволенность по отношению к омегам поуменьшилась. Так что сейчас их жизнь стала чуть спокойнее, особенно после того, как в аптеках появились блокаторы, которые частично заглушали выброс феромонов у омег. Но все равно, быть омегой в этих условиях было неприлично, тяжело и опасно. Вот, к примеру, из всего их интернатского выпуска только Денис со Светляком вернулись домой и даже поступили в институт. Ну, хорошо, домой вернулся только Светляк, у него из родни – мать и сестренка. А Дениса домой не пустили, но ведь родители и не отказались от него совсем – сняли квартиру рядом с институтом, деньги на карточку сбрасывали. Мама каждые выходные навещала Дениса, готовила, стирала. От отца и Макса, по которым Денис очень скучал, она передавала только приветы. Но сам Денис подозревал, что все приветы – вранье, поскольку он несколько раз просил мать о встрече с отцом и братом. Он уверял ее, что все будет в порядке – в институте-то Денис учился, а там мужчин хватало, и в магазины, банк и так далее за него тоже никто не ходил, но мать ловко избегала сложной для всех Ефановых темы, не говоря ни да ни нет. А ведь Денис не виделся с братом и отцом два года! Мужчинам доступ в интернат был закрыт, а потом те сами не пожелали его увидеть даже через стекло кафе. И это было горько и унизительно, так же как и сегодняшняя отповедь Ари… Бенедиктова. 3. Принятие Бен чувствовал себя очень некомфортно. Да что там, ему было фигово и срочно требовалось разобраться со своими желаниями: правильные они или нет, как с ними жить дальше, а еще лучше – как их реализовать в реальности. Для этого Бен сделал несколько серьезных запросов, и из потока сыплющейся на него информации принялся выдергивать и внимательно изучать все, что касалось омег: от научных статей до любовных романов, любую дребедень, лишь бы там было упоминание о них. Через неделю Бен бросил это гиблое дело, поняв, что ничего не понимает и не поймет. Так же, как и ученые мужи, прячущие за многословием своих трактатов их ниочемность, и юные девы, горячо и ярко изливающие свои сексуальные фантазии о женщинах, которые как бы мужчины, но все равно женщины. И, кстати, благодаря богатству воображения этих авториц в обществе сложились и закрепились расхожие «омежьи» стереотипы. Оказывается, даже понятие «омега» для таких, как Фенькин младший, придумали не биологи. Кто-то из журналистов, описывая этот феномен, сдернул словечко из грязных романчиков про выдуманных пидарасов, которые могли рожать через… задницу, наверное. На самом деле омеги не рожали. Они и беременели-то редко и неправильно: матки у омег не имелось, только какая-то полость, и зародыш, поболтавшись по всему животу, прикреплялся куда попало, хоть к печени, хоть к селезенке, а уж там начинал расти. В какой-то совсем странной статье Бен вычитал, что омеги – это новый виток в эволюции человечества, а механизм их воспроизводства пока только закладывается, но лет эдак через двести-триста-тысячу, когда омеги сформируются полностью, они вытеснят конкурентов, и на земле не останется мужчин и женщин – только омеги. После всего прочитанного у Бена волосы встали дыбом. И не от этого предположения, подрывавшего привычную схему мироустройства. В конце концов, он был сыном директора духовной семинарии и прекрасно знал, что ни одно научное открытие еще ни разу всерьез не помешало вере человечества в сверхсущество, именуемое богом. И догму «по образу и подобию», никто не отменит. Обязательно что-то придумают, возможно даже, объявят первого омегу божественным гермафродитом – соединившимися Адамом и Евой, и все вернется на круги своя. Так что, эта сторона проблемы с омегами Бена совершенно не волновала. Зато начитавшись криминальной хроники, он готов был схватить Дениса и запереть его в каком-нибудь бункере до скончания века: по официальным данным за последние пять лет смертность омег, не достигших тридцатилетнего возраста, снизилась до сорока трех процентов. В причинах: изнасилования, убийства на почве неприязни, самоубийства, неудачная беременность. «Они радуются, что умирает только (!) каждый второй. Охренеть! Но тогда получается (статистика-то официальная, а значит приукрашенная), что или Денис или его конопатый друг... Или оба!!!» – Бен в сердцах чуть не разбил экран. Тощего рыжего пацана с несуразно большой для его тельца головой было жалко, но от мысли, что какая-то мразь коснется Дениса (да, Бен, отлично знал, как его зовут, притворяясь даже перед самим собой), ему хотелось крушить все вокруг. Бен и сам не мог сказать, когда эта вечно взъерошенная черноглазая мелочь, обожающе заглядывавшая ему в рот, стала для него чем-то особенным. А уж когда Денис подрос, и Бен заметил это… Все тычки и затрещины, которыми он награждал Дениса, были всего лишь отличным способом избавления от искушения и перекладыванием собственной вины на мелкого. Кстати, про вину Бен понял только сейчас, когда стал постоянно присматривать за парочкой непутевых омег, оберегая тех от неприятностей. А ведь те сыпались на Дениса с рыжим непрерывно. И нельзя сказать, что омеги были в чем-то виноваты. Нет, их задирали намеренно, провоцируя на стычку, а когда те, как и любые нормальные мужики, давали отпор – распускали руки. Не столько били, сколько унижали, недвусмысленно лапая. В словесные баталии Бен не вмешивался, но как только начиналась драка – ввинчивался в самый ее центр. Силу при этом он не соразмерял: от бешенства в глазах плясали кровавые пятна. Кстати, очки ему пришлось менять уже трижды, но, собственно, это был пока весь урон от заступничества. А вот претенденты на задницы омег – хорошо, будем честными, на задницу Дениса – так легко не отделывались: все мужики в роду Бенедиктовых были под два метра ростом и кулаками помахать любили, невзирая на сан. После драки рыжик всегда благодарил Бена, коротко, но от души, а вот Денис – нет. В лучшем случае мог кивнуть «спасибо, но мы бы обошлись и без тебя», и отвернуться. И вид у него при этом был такой, как в детстве после леща или подзатыльника: глаза зло сощурены, губы уточкой сложены, волосы перышками встопорщились. Бен даже не знал, смеяться или дать затрещину, чтобы этот герой не зазнавался. Но надо признать, что дрались омеги неплохо, только никакая гибкость и подвижность не выдержит напора тупой агрессивной массы. Денис-то хоть и довольно высокий, но тонкокостный, а рыжий вообще – головка на ножках, и даже вместе они весили, наверное, меньше, чем один Бен. Так что, если бы не он, то омеги за себя постоять попытались бы разок-другой, а потом бы их сломали. Сначала физически, а после добили морально. Зато благодаря Бену за эти полтора месяца все в институте, наконец, уяснили, что цепляться к Денису и рыжему чревато. Однако по-прежнему везде, где бы те не появлялись, возникала какая-то нездоровая напряженность. Сначала Бен думал, что причина в запахе омег: слабый сладковато-трупный, которым смердил рыжик бесил, и все время хотелось выкинуть его куда-нибудь на улицу, чтобы проветрился. А вот от Дениса пахло сильно и так возбуждающе, что он сжимал кулаки, сдерживаясь, чтобы не разогнать всех. Чтобы никто не смотрел на Дениса, не нюхал, не трогал, а самого Дениса – зажать, завалить, затрахать. Однако после осторожных расспросов Бен, к своему удивлению, узнал, что так Денис пах не для всех. Одни говорили, что оба омеги вкусно пахнут, другие – наоборот, что не пахнут совсем, третьи не чувствовали Дениса – только рыжего. Бен вновь принялся искать информацию, но все, что смог накопать – мутная гипотеза, что офигительным аромат омеги кажется тому, кто наиболее подходит омеге генетически. Короче, лучшему для омеги и его детей самцу. И еще, что выброс феромонов у омеги усиливается, когда он напуган или возбужден. В первом случае самец, реагируя на запах, прибегает и спасает омегу, получая заслуженную награду. Во втором… Ну, желание дамы закон, а самец опять не внакладе. Жизнь бурлит, кипит, продолжается. Истинность гипотезы так и осталась недоказанной, а, самое главное, что делать с этой информацией – Бен не знал. 4. Воплощение Гремела отвратная попсня, по глазам, ослепляя, били цветные всполохи, а все вокруг так старательно делали вид, что им очень весело, несмотря на духоту и давку, что Денису хотелось запрыгнуть на сцену и раздолбать там все нафиг. Проклятые крылья, весившие килограмм десять, не меньше, оттянули плечи, и все время норовили сползти куда-то вниз, под лопатки. Денис замучился подтягивать ремешки, на которых они крепились. А еще, в перьях скопилось столько пыли, что как только их задевали, поднималось целое облако, медленно оседавшее на их со Светляком волосах и лицах. Из-за этого белоснежный пиджак Светляка давным-давно стал замызганно-серым, а сам Денис из-за грязных разводов на лице походил уже не на темного ангела, а на обыкновенного черта. Денис бесился не просто так: в своем глухо застегнутом костюме он запарился, и все тело неимоверно чесалось, а уйти одному было страшно. Даже здесь ему приходилось отбиваться от тянущихся лап пьяных сокурсников. Так что попасться где-нибудь в коридоре или туалете куче пьяных мудаков ему совсем не хотелось. Поэтому он тихо стоял в сторонке от дрыгающейся толпы и всех ненавидел: Светляка, нудевшего, что нельзя отрываться от группы, и заставившего притащиться сюда, а теперь бросившего его, чтобы подергаться вместе с какой-то девчонкой в ведьминской шляпе; Наташку Седову, уговорившую нацепить дурацкие крылья («Это маскарад, без костюма нельзя!»); и даже Бенедиктова, который должен был здесь дежурить, а сам мотался неизвестно где, шланг гофрированный. – Ангельское личико умыть не хочешь? – Знакомый голос выдохнул это в самое ухо и Денис, отпрянув от неожиданности, впечатался в кого-то крыльями, устроив приличный такой пылевой выброс. Сзади раздался мат, но Денис его даже не услышал. От радости, что Бен пришел и от досады на эту свою радость, Денис буркнул «здрасти», но протянутую руку ухватил резво, позволяя выдернуть себя из массы хаотично двигающихся тел. Они быстро неслись по пустым коридорам института. Бенедиктов с легкостью волок Дениса за собой, а он как-то отстраненно изумлялся, какой же тот здоровый лось. Конечно, Денис не раз видел, как Бен, этот громила в очках в роговой оправе, одним ударом укладывал сразу двоих соперников. Но смотреть на такое стороны совсем не то, что испытывать эту силу на себе. Тем более что по отношению к нему эта мощь была бережной, даже трепетной. Нет, реально, Денис чувствовал, как внутри Аристарха бушует целый океан, и как тот сдерживает свою силищу. Денис даже всхлипнул от восторга, и это стало последней каплей, разрушившей самоконтроль Бенедиктова. Яростно рыкнув, он сдернул с Дениса доставшие его крылья, а самого Дениса закинул себе на плечо и сорвался в бег. Дышать было тяжело, плечо Аристарха неприятно давило на живот, а поскольку с его плеча Денис свешивался головой вниз, то от притока крови у него шумело в ушах и слегка подташнивало. Но все это шло каким-то невыразительным фоном, совершенно теряющимся за накалом ощущений, которые вызывала горячая ладонь под ягодицей. Время от времени Денис краем глаза ловил кусочек картинки: выщербленная елочка паркета – коридор третьего этажа; серый цемент мелькающих ступенек – спуск; орнамент напольного покрытия – вестибюль. Скрежет замка, невнятные ругательства, коричневые доски – спортзал. Где-то за спиной грохнула, захлопываясь, дверь. От резкого толчка Денис съехал вниз по всему телу Аристарха. Это было немного больно, но очень хорошо. Под ногами он уже чувствовал твердую опору, и все же не отпускал Бена, не в состоянии отлепиться от него. Вернее, сделать это он мог, но смертельно боялся: а вдруг тот передумает? За себя-то Денис был спокоен – он хотел этого долгих пять лет. Сиамскими близнецами они ввалились в душевую кабинку, и Денис тут же оказался распятым на холодном белом кафеле. Наверное, Денис все-таки испугался, во всяком случае, его мозг начал бешено слать паникующие сигналы: «Блядь, ты сдурел, Диня, он же ничего не соображает и порвет тебя как Тузик тряпку!» Вот только его телу было наплевать на все сигналы, оно гудело желанием и ничего не имело против Тузика и тряпки. Сам Бенедиктов был глух и слеп ко всему, что не Денис, и у него вдруг оказалось десять рук, не меньше: удерживая на весу, он избавлял Дениса от ненужных, раздражающих тряпок, и раздевался сам. Но Денису этого было мало, и он все равно его подгонял, одновременно мечтая, чтобы время остановилось: ведь потом, когда все закончится, правильный Аристарх обязательно решит, что они поддались животным инстинктам, и возненавидит за это себя и его. Поэтому, в ту секунду, когда их тела, наконец, соприкоснулись, обжигая наготой, Денис, задыхаясь и давясь словами, торопливо признался: – Если бы бог предложил… мне вы-выбрать сто причин, что-чтобы жить, я бы оставил одну – секс! Секс с тобо-о-ой! Остальные девяносто девя-я-ять не нужны. И все вдруг замерло, словно время действительно послушалось Дениса и остановилось. Где-то на самом краю слышимости он различил звон разбивающейся реальности. Денис не знал, что произошло, да и ему сейчас было все равно, хоть конец света. Весь его мир сконцентрировался на любимом лице, от которого он не мог оторвать взгляда. И потому Денис не пропустил ни малейшего изменения. Того, как потихоньку светлели глаза Аристарха – их покидала муть безумия; как мягко оплывал контур лица – это расслаблялись мышцы, избавляясь от сковавшей их маски напряжения; как грубые жадные руки становились бережными и страстными. А затем на голову Дениса обрушился теплый дождь, смывая пот и грязь с тела и души. – Очки, – вдруг стеснительно сказал ему Аристарх, и Денис осторожно стащил их за дужку, а потом долго целовал зажмуренные веки. – Почему ты не сделал себе коррекцию? Такой агрегат на носу таскаешь. Бен осторожно открыл глаза. – Сначала родители не позволили. Сказали, что я должен принять себя таким, каким меня создал бог. – А потом? – А потом я принял себя, и это стало неважным. Я могу исправить зрение в любой момент, но не из-за того, что стесняюсь своей близорукости или уродливых очков, а потому, что так будет удобней мне самому. – А меня ты примешь таким, какой я есть? – Уже принял, – Аристарх перехватил Дениса поудобней и неторопливыми толчками стал входить в него.