Frozen

Ротгер не находил покоя ни в еде, ни в питье, пока видел, как его почётный пленный пытается отомстить себе за несоответствие собственным ожиданиям. «Нельзя любую чепуху принимать так близко к сердцу. Флагман, конечно, жаль, но и он, если начистоту – был то ещё корыто». С первого дня Кальдмеер практически ни с кем не разговаривал и очень мало обращал внимание на происходящее вокруг. Он снова, опять и опять, и ещё раз возвращался к минувшему событию и вспоминал, где ошибся, на чём мог бы сэкономить несколько зарядов, несколько человек, как и на каких участках нанести противнику больший урон, чтобы в результате, если и не выиграть, то хотя бы свести вничью. И он находил эти ошибки, мысленно исправлял их и приходил к выводу, что вследствие устранения изъянов командования эффективность сражения можно было бы повысить до сорока четырёх процентов, и испытывал ни с чем не сравнимое терзание. Затем он обвинял себя в трагической мелочности и думал о том, что если бы ему был дан от природы действительно великий полководческий ум, он бы увидел решение, простое и недостижимое одновременно, и все эти мелкие ошибки уже не имели бы значения. И он вспоминал, как в молодости думал, будто обладает именно таким умом, потому что читал о великих битвах древности, когда полководец с малым войском разбивал кратно превосходящие силы, и думал: и я на его месте догадался бы сделать тоже самое! Кальдмеер вспоминал это и умирал от ненависти к себе. И он также вспоминал, как уже в зрелости ему льстили, называя выдающимся и сравнивая с теми самыми полководцами древности. Олаф вспоминал своих чудесных добрых подхалимов и прощал их. - Иди посмотри потихоньку, что он там делает? – в сотый раз с начала дня просил Вальдес. - Всё ещё сидит и смотрит в одну точку. Ротгер в отчаянии бросал об стенку книгу, которую до этого делал вид, будто читает. Затем он, постучавшись, входил в комнату к Кальдмееру. Тот сидел лицом к окну, застёгнутый на все пуговицы, правая рука неподвижно лежала на столе. Ротгер подвинул ближе стул и сел напротив – в глубине души он очень боялся. Кальдмеер ему едва кивнул: собственно этого Ротгер и боялся. Несколько тягостных минут он пытался поговорить со своим почётным пленным о разнообразной ерунде. Вальдес говорил очередную глупость и заглядывал Олафу в лицо, надеясь увидеть хотя бы раздражение, но тот ни в малейшей степени не интересовался сказанным. Кивал, отвечал односложно, и, порой, невпопад. Наконец Вальдес собрался с внутренними силами и быстро накрыл пальцы Олафа своей ладонью. Пленный словно проснулся от своей летаргии и внимательно посмотрел на собеседника. В его глазах не читалось ни удивления, ни возмущения. - У вас ледяные руки, - сказал Ротгер. – Вам холодно? Прошло около минуты. - Немного - ответил Олаф. - Позвольте вам помочь. - Не нужно. - Прошу вас. - Нет. - Я боюсь за вас. - Это лишнее. Вальдес схватил Олафа за обе руки и заставил встать, толкнул его на диван, выбежал, вернулся с широким меховым плащом и бросился жадно закутывать замершего от удивления адмирала. За окном с карниза осыпалась толстая щётка инея. Между домами в городе стоял призрачный ледяной туман. - Может быть ваше сердце, - почти кричал, накидываясь со своим плащом, Бешеный, - я не отогрею, но хотя бы ваши руки станут тёплыми. Кальдмеер некоторое время следил за ним неестественно широко открытыми глазами. Наконец он выпростал правую руку из-под плаща и слегка коснулся щеки Ротгера. Тот вздрогнул и остановился. Они находились теперь почти в объятиях друг друга, их разделял только короткий и колючий медвежий мех. Олаф полулежал на диване, закутанный до подбородка. - Мальчик мой, - сказал он тихо. – Мальчик мой. На краткий миг в комнате слало ещё тише, и теперь можно было услышать шорох с которым комок изморози падает с карниза и легко разламывается на жестяном наличнике окна. Вальдес взвыл и бросился целовать своего пленника, в губы, в глаза, в шею. Затем они раздевались – раздевались так, словно разбивались друг о друга. Затем – вместе, смуглый и белый, легли на расстеленный на полу плащ. - У тебя будут тёплые руки, - сказал Ротгер, взял руку Олафа, несколько раз поцеловал в ладонь, в пальцы, между пальцами, положил его руку так, что тот мог в любой момент причинить ему наслаждение или боль. Добавил шёпотом: - Ну что ты боишься? Никогда не видел южанина без штанов? Здесь у меня кожа ещё темнее. А вот здесь! Не бойся, возьми в руку, бери сразу оба, мне приятно. Чувствуешь, какие тяжёлые? Олаф старался смотреть своему почти любовнику в глаза, но взгляд его скользил ниже. Ротгер ловил движение его глаз и смеялся. Затем он крепко взял член Олафа в ладонь и провёл несколько раз по длинному, чуть изогнутому стволу от юношески-нежной розовой головки до корня. Чуть толще бутылочного горлышка и очень горячо. Ротгер не сводил глаз с лица Олафа, впрочем тот в лице почти не менялся, только глаза расширились от безотчётного страха, но тут же затуманились негой. Любовники бросились друг к другу, сплелись руками и ногами, не столько ласкали, сколько скользили по коже друг друга, чтобы соприкоснуться всем телом, надеть другого на себя, как одежду. Олаф оказался сверху, вскинулся, вцепился Вальдесу в плечи, закричал, потом упал и заплакал ему в волосы. - Ты уже кончил? Какой ты всё-таки молоденький ещё, - шёпотом убаюкивал его Ротгер, гладил по спине и чуть покачивал. – Не думай о них больше, не надо, они не придут.