Лось отлично помнил тот день, когда впервые переступил порог Дома. Старые двери со скрипом распахнулись, с потолка хлопьями посыпалась штукатурка, а в глубине здания, в самом-самом его центре, послышался мерный ровный гул. Коридор, погруженный в полумрак, вел вперед, будто дорога, а по бокам его, на стенах, ажурной несимметричной вышивкой вились они — надписи и рисунки. Стихи, короткие заметки, объявления, портреты, сюрреалистические пейзажи. Молодой Лось медленно шел по этой тропе, протоптанной Ими, и во все глаза смотрел, пытаясь привыкнуть к тому новому миру, в который попал.
Сначала было тяжело — он знал, что так будет, еще до того, как попал сюда. Первым чувством стала жалость. Он смотрел на этих поломанных детей и жалел их. Особенно тех, кто казался целым внешне и очень старался казаться таким и изнутри. Все они были брошенными. Даже если родители навещали их, привозили конфеты, какие-то вещи, игрушки, технику, их все равно бросили. Это было видно по безучастным взглядам, стандартным фразам, повторяющимся от встречи к встрече, и ощущению полного безразличия к судьбе своих детей.
Лосю было тяжело. Он смотрел на маленьких мальчиков, выходящих из комнаты с большим кожаным креслом, и ему хотелось кричать. Кричать на ребенка, чтобы он перестал копировать своего безразличного родителя, кричать на взрослого за то, что он использовал маленькое живое существо, как игрушку, а потом, когда она надоела, выбросил на чердак. Иногда Лосю приходилось буквально уговаривать родителей на хотя бы одну короткую встречу, но ни разу он не позволил себе выйти за рамки приличия. Как бы ни хотелось. Он всегда был предельно вежлив с ними, спокойно рассказывал о тех или иных достижениях их чад, абсолютно игнорируя тот факт, что чаще всего его не слушали, а смотрели куда-то за окно, где весело пели птички или романтично падали белые пушистые снежинки. Он всегда был приветлив и добродушен с детьми, стараясь стать для них не новым родителем (это слово ассоциировалось у жителей Дома с предательством), но старшим братом. И это получалось.
Пока он был достаточно молод, дети тянулись к нему. Ему казалось, что они способны рассказать ему обо всем. Они всегда привозили ему сувениры с моря, а он честно их берег. В его комнате был угол, в котором, в серванте, он хранил многочисленные амулеты, ловцы снов, морские звезды, яркие камушки — в общем, все, что жители Дома считали сокровищами. По меркам домовцев Лось был самым богатым из них. Каждый, абсолютно каждый приносил хоть что-нибудь, оставлял с любимым воспитателем частичку себя. И он ценил это. Оберегал каждый мелкий камушек. И не слушал советы старших товарищей, которые в один голос говорили ему не привязываться так к детям.
Позже, когда в волосах затесалась седина, а длинный хвост он начал носить как дань кризису среднего возраста, отношение детей переросло во что-то более сильное и глубокое. Он стал не просто старшим братом, а наставником — самым важным взрослым в их подростковой жизни. Это пугало Лося. Ему казалось: оторви их от него — и маленькая яркая искорка внутри каждого погаснет. Они тяжело переносили даже неодобрительные взгляды воспитателя и старались всячески исправиться в его глазах.
Но Лось подозревал, что знает далеко не все о своих воспитанниках. Он старался не верить в это, отговариваться обычными детскими фантазиями, но тяжело говорить, что драконов не существует, когда живешь среди них. Вот так и Лось. Он жил среди сказок Дома, среди его стен с загадочными надписями и рисунками, каждую ночь смотрел яркие цветные сны и старался не верить.
— Мы останемся без него.
— Останемся.
— Этого нельзя допустить.
— А что ты предлагаешь?
— Ночь Сказок скоро. Последняя.
Выпуск для Дома всегда был трагедией, по масштабам сравнимой с апокалипсисом. Это понимали все старшие, а младшие могли только догадываться. Воспитатели же познавали его в полной мере. Первобытный страх оседал в углах Дома и выползал хмурыми темными ночами. Они все — и дети, и воспитатели дышали им, впитывали кожей, чувствовали его почти на физическом уровне. Разговоры становились все тише, смех слышался все реже. Все старшие как будто надевали маскарадные маски, выражающие полное безразличие к происходящему и скрывающие все настоящие чувства. Весь их страх, все их желание как минимум остановить время, а как максимум — пустить его вспять.
Этот же выпуск обещал быть еще более тяжелым. Виной тому — странное понятие детей о хозяине Дома. Лось только мог догадываться, что этот человек значил для них, но точно знал, что это не просто Вожак той или иной группировки. Это что-то более глубокое, на уровне все тех же драконов, в которых он не верил. Разобраться до конца он не мог, а подсказки, оставленные на стенах, не проливали свет ни на что, они только путали. За месяц до выпуска Лось украдкой, ночами, с фонариком пытался исследовать их. Читал, перечитывал, пробовал анализировать, сопоставлять надписи и рисунки. Но ничего не получалось. Стены как будто издевались над ним.
Так было и в эту ночь.
Лось дождался, когда все расползутся по комнатам и коридоры окутает непроглядный мрак летней ночи. Сегодня была Ночь Сказок — очередная традиция, которая свято соблюдалась вот уже не одно поколение жителей Дома. В эту Ночь они не позволяли себе прогулки по коридорам. В эту Ночь на Дом как будто ложилась тень. Нет, не страшная черная тень, которая обычно предвещает неприятности, а тень, в которую погружается путник, сойдя с проторенной тропинки в глухой лес.
В такие Ночи было особенно спокойно.
Вот и сейчас за плотно закрытыми дверьми слышалось шуршание, приглушенные голоса и редкие возгласы, а сами коридоры оставались пустыми и тихими. Лось сидел прямо на полу и смотрел на стену перед собой. Так он просидел уже с полчаса. Мозг пытался, но не мог собрать воедино весь этот, по его мнению, бред сумасшедшего.
Вдруг из-за соседней двери высунулась лохматая голова — Чихун. Он внимательно посмотрел на Лося и традиционно для себя чихнул. Воспитатель повернулся и посмотрел на него. Что-то происходило со взглядом подростка. Нет, Лось был не настолько наивен, чтобы верить, что восемнадцатилетние парни проведут свой праздник без горячительного. Но здесь таилось что-то другое. Серые глаза в неуверенном свете фонарика казались какими-то неестественно яркими и большими, как у эльфа из старых сказок. Чихун чуть склонил голову на бок, как бы оценивая, что тут происходит, хмыкнул и пропал. Дверь за ним захлопнулась с чересчур громким стуком.
Лось вздрогнул, поежился и вернулся к своему занятию. Стены снова прятали в себе тайну детей Дома, как будто играли, показывая свой пушистый хвост и снова пряча его за слоями штукатурки, неестественным взглядом Чихуна и запахом влажного леса, врывавшимся через открытое окно.
Время шло, Лось слышал, как тикают часы на запястье. Звук почему-то казался неестественно громким, а оттого неприятным. Он снял их и засунул в карман брюк. Это немного помогло, но проклятое тиканье пробивалось даже сквозь слой ткани.
Дверь снова распахнулась, но на этот раз вышел Череп. Он сложил руки на груди, облокотился о косяк и посмотрел на Лося сверху вниз.
— Читаешь стены?
— Пытаюсь, — отпираться было бессмысленно.
— Получается?
— Не очень.
— Зайдешь? — Череп мотнул головой, приглашая Лося внутрь.
— А я не помешаю? Это ваши традиции, в которых я ничего не понимаю.
— Ты гораздо сильнее принадлежишь Дому, чем тебе кажется.
— То есть? — Лось удивленно моргнул, но с пола поднялся и отряхнулся.
— Заходи. Все сам увидишь, — Череп распахнул дверь пошире и отошел.
Внутри собрались все люди Черепа. И Хромой, и Динозавр, и Бабуин, даже некоторые девушки. Не хватало только Седого. От него остался только пустой аквариум, наполняющий темное помещение мертвенным зеленовато-голубым светом. Все сидели на грязных матрасах, разбросанных по полу. В воздухе клубился дым от сигарет и старого потертого, но все еще яркого кальяна. Запах несвежих носков смешивался с едким запахом табака и этилового спирта. Все как один повернулись и с интересом посмотрели на внезапно появившегося воспитателя. Еще ни разу взрослые не присутствовали на Ночи Сказок. Тем более на последней Ночи Сказок. Лось почувствовал себя крайне неуютно, но отступать сейчас было уже поздно. Череп опустился на матрас рядом с Ведьмой, оставив немного места для воспитателя.
— Итак, ты пытался читать стены, — начал Череп, привалившись спиной к койке. Ни дать ни взять Вожак, как он есть. Хозяин Дома. Или может быть нет? Напряженность — вот что витало в воздухе в душной смеси запахов.
— Пытался.
— Зачем?
— Хотел понять вас, узнать больше про ваш мир.
— А заодно и понять, чего ожидать завтра? — Череп смотрел на Лося, не отрываясь, изучая каждую морщинку, пытаясь уловить хоть что-нибудь, хоть тень ответа.
— Не без этого. Мне стоит волноваться?
— Всем нам стоит волноваться перед выпуском, — Череп замолчал и чуть приподнялся. Его глаза показались Лосю сейчас не менее странными, чем у Чихуна. От духоты закружилась голова, краски же начали вести себя совсем непредсказуемо. По углам комнаты тени посмурнели, пряча редкую паутину с ее обитателями, а круг матрасов со всеми присутствующими, наоборот, приобрел больше насыщенности и яркости. Лось потер глаза и попытался проморгаться. Лица присутствующих то вытягивались, становясь совсем эльфийскими, то сжимались, смазываясь.
— Можно открыть окно?
Вместо ответа кто-то подошел к Лосю сзади и мягко увлек его на свободное место рядом с Черепом. Кто это был, воспитатель так и не понял. Вроде бы никто из присутствующих не двинулся, да и к кругу на матрасах никто не присоединился. Может, это какое-то существо из их мира? Из того самого мира, где краски ярче, где пахнет лесом, где рождаются сказки, которые рассказывают в эти необычные ночи. Из того мира, где все сломанные дети становятся целыми и внутри, и снаружи.
Тем временем дурман окутывал Лося своей цепкой пеленой. Он бы мог сравнить его с утренним туманом, который ровной пушистой гладью ложится на поля. И пах он так же — ярко, разнообразно, сильно. За спиной послышался шелест листвы, но воспитатель посчитал, что ему почудилось. Он уже сам не понимал, что происходит. Просто сидел в дурманящем тумане, в руках каким-то загадочным образом появилась керамическая кружка с непонятным пойлом. Откуда? Кто ее подал? Может, сам Череп, а может, тот самый загадочный эльф, который утащил его в круг матрасов.
— У меня к тебе предложение. Я расскажу тебе про наш мир, — тихо продолжил Череп. — Может быть, даже покажу. Но не бесплатно.
— Что ты хочешь? — язык ворочался с трудом, но Лось все еще пытался сохранить если не ясность мысли, то хотя бы ее присутствие.
— Одну простую просьбу и одно обещание. Согласен?
— Озвучь, — перед глазами Лося все плыло. Он потянулся было выпить из кружки, но пряный запах трав, ударивший в нос, заставил его притормозить. Черт его знает, что там намешано. Ведьма увидела это короткое движение и улыбнулась.
— Ты можешь не бояться. Это не отрава и не наркотик. Настойка на полевых травах.
— Я не боюсь, — отмахнулся Лось, но из кружки так и не глотнул. Вместо этого он перевел слегка расфокусированный взгляд на Черепа.
— Ты должен пообещать, что если кому-нибудь из нас когда-нибудь понадобится помощь. Любая. Ты поможешь, — Череп смотрел прямо и остро. Как будто духота и непонятный дурман, окутавший Лося и погружавший его в свою негу, на него не действовал.
— Послезавтра вы уйдете. Возможно, я не увижу вас больше никогда.
— Возможно все, Лось. Так что?
— Вы мне все как родные. Естественно, я сделаю все возможное.
— Хорошо. Это было обещание. Теперь просьба. Завтра ночью ты придешь на Перекресток. Ровно в двенадцать. Один.
— Зачем?
— Там я смогу показать тебе наш мир не украдкой, как сегодня, а во всей его красе.
— Да что такого в этом выпуске? Почему каждое поколение его так боится? — Лось глубоко вздохнул. Его начинала раздражать загадочность всего происходящего. Как будто он попал в какое-то тайное общество, а не в толпу разношерстых подростков.
— Это невозможно объяснить словами. Завтра все сам поймешь. Если придешь.
— Хорошо.
— Тогда пей — и начнем, пожалуй. Ночь не бесконечна, а сказка должна прозвучать. Седой оставил эту последнюю честь мне.
В одном Городе на отшибе мира, куда вела только одна дорога, жил мальчик. Мальчик как мальчик. Он не представлял собой ничего особенного. У него не было никаких способностей и талантов. Он не был ни магом из сказок, которые рассказывала ему матушка, ни воином, способным защитить тех, кого любит. Он был башмачником. Чинил обувь каждому, кто попросит. Ремесло и мастерская достались ему в наследство от отца. Больше всего на свете мальчик не любил людей, которые не следят за своей обувью. О, сколько растоптанных, подранных, грязных башмаков и туфлей он видел! Люди шли к нему, пренебрежительно протягивая свою старую обувь, фыркали, если он касался своими руками со следами гуталина их нежных чистых ручек, и уходили. Очень часто за башмаками никто не возвращался, и они стояли, чистые, отремонтированные, на дальних полках в подсобке.
Была у мальчика одна странность — он не взрослел. Никто не знал, с чем это было связано, но все его друзья состарились и умерли, а он оставался молодым. Сначала его опасались, а потом привыкли, он как будто стал частью ландшафта, особенностью Города.
Лось слушал, откинувшись на старую койку, прикрыв глаза, и по чуть-чуть отпивал из кружки. Странно, но она не пустела. Казалось, вот и половины напитка нет — а через секунду уже снова полная кружка. Духота пропала. Дышать стало легче. Ум прояснился. Прояснился настолько, что, казалось, прикрой глаза — и сидишь ты уже не на протертом старом матрасе, а на земле у костра. Сбоку чистая гладь пруда с камышами, в центре тихонько и уютно потрескивает костер, а над головой в густых еловых ветках вьются светлячки.
Мальчик мечтал, что когда-нибудь в их Город придет волшебник — самый настоящий, с резным деревянным посохом, в ярком балахоне, расшитом золотом, и в обязательной остроконечной шляпе. И этот волшебник непременно расколдует его. Ведь где это видано, чтобы мальчики никогда не взрослели? А он устал, он очень устал от одиночества, от вечного ожидания чуда и от снов.
Сны ему снились разные. В одних он был героем древности, самым настоящим героем. У него были соратники — друзья, которые всюду сопровождали его, а он помогал обычному люду, защищал их от разбойников, уничтожал страшных монстров и спасал царевен от лап злодеев. В других он был рыцарем в сверкающих доспехах на огромном вороном скакуне. Он вел армию во имя спасения веры, чести близких ему людей, славы великих королей. В третьих мальчик летал на огромных космических кораблях. По приказу крупных корпораций они вместе с командой колонизировали другие планеты. На отсталые несли цивилизацию. С развитыми договаривались.
Во снах мальчику было хорошо. Там он был на своем месте. Однажды, после особенно печального сна, где ему пришлось пожертвовать собой ради спасения друзей, он придумал себе прозвище — Камикадзе. Ему казалось, что это звучит здорово, да и сокращение Ками в какой-то восточной стране означало «бог». Это льстило.
Сказка медленно затягивала в себя. Лось чувствовал это каждой клеточкой. Спокойный, тихий голос Черепа убаюкивал. Он и представить себе не мог, что Вожак может быть таким. Подобное было характерно для Седого, но прерывать рассказ не хотелось. Хотелось дальше смотреть сказку. О да, Лось ее видел. Видел, как в кинотеатре. Перед глазами проплывали то космические корабли, то проскакивали вдоль тропы, чуть поодаль от костра, отряды на лошадях, да и все сидящие у костра изменились. Ведьма приобрела лисьи черты, ее мордочка заострилась, а из густой вьющейся копны черных волос торчали ушки. Она окутала Черепа своими тремя хвостами и льнула все ближе и ближе. Сам Череп как будто вырос и раздался в плечах. Лицо и руки покрывали черные татуировки, которые в неровном свете костра, казалось, шевелились и сами заползали в ворот и рукава футболки. Да и все остальные поменялись. У кого-то появились звериные черты. Кто-то покрылся чешуей. Ему очень хотелось ощупать себя, а еще лучше посмотреть в зеркало, но он не рискнул даже шевельнуться, боясь разрушить магию, созданную сказкой.
Ками жил и жил. Он становился все более нелюдимым. Старые друзья умерли — он был на похоронах каждого, стоял чуть поодаль от рыдающих детей и внуков. В его мастерскую все реже и реже кто-то заходил, и, чтобы свести концы с концами, мальчику пришлось завести собственное хозяйство. Постепенно, вместе с людьми, от него отодвинулся и Город. Казалось, что сами улочки, которые раньше окружали его аккуратным теплым кружевом, пахнущим булочками с корицей из магазина мадам Марты и яркими фиалками из лавочки напротив, потерялись среди высокой колючей крапивы. Асфальт на дороге потрескался, а сквозь широкие щели пробивались трава и дикие цветы.
Одиночество не угнетало мальчика. Он привык. Друзьями для него стали самодельные игрушки из старых башмаков. Из подошв он вырезал неровные тельца, шнурки пустил на волосы, а из рваной кожи соорудил неказистую одежду. Половичка, Ошметочкин и Шнур — так их звали. О них он заботился, оберегал.
С последних похорон прошло десять лет, и человечки полностью заменили ему близких людей. Ками разговаривал с ними, кормил, рассказывал сказки, сидя на заднем дворе мастерской, показывал звезды.
Еще через десять лет Город совсем ушел, оставив между собой и маленькой башмачной мастерской поросший низенькими деревцами дикий сад, а к самому покосившемуся домику, где жил старый мальчик, подобрался Лес.
Лось, убаюканный сказкой, вздрогнул при этом слове. Лес. Что-то было в нем. Он не мог понять, что. То ли что-то пугающее, сокровенное, про что простым людям знать не положено. То ли что-то такое же родное и привычное, как исписанные стены Дома. Понять бы только.
Он уже плохо осознавал, что происходит вокруг. Казалось, что он находится где-то между. Между сказкой Черепа и между привычным рациональным миром. Но сейчас это не пугало. Его сейчас вообще ничего не пугало. Какое-то спокойствие окутывало его. И плевать, где он находится — в пыльной комнате на старых матрасах, или в глухом темном влажном лесу, где ели протягивают к тебе свои колючие пахучие ветви, а совсем рядом, посередине круга, тихонько потрескивает дотлевающий костер.
Ками не пугал Лес. Его вообще мало что стало пугать. Бояться можно, если не знаешь, что будет дальше, а он знал. Ничего. Темный Лес или Чернолес, как называли его в Городе, захватит его маленький домик, а сам Город отодвинется еще дальше, прячась от таинственного, отгораживаясь невидимой стеной, как и раньше. Зато его, Ками, ждет нечто необыкновенное. Он станет частью Леса, исполнит мечту всех местных мальчишек.
А еще он надеялся, что наконец-то встретит волшебника, который поможет ему постареть и уйти с миром. Да пусть даже и стать частью Леса. Он не имел ничего против того, чтобы превратиться в какое-нибудь дерево. Может, дуб? А что? Неплохо. Стать царем леса. В дуплах у него могут ютиться белки, пряча поглубже желуди, которые ворохом будут устилать пряную листву под его корнями. Или, может, клен? Как дань его вечной молодости. В ветвях ночами будет петь соловей. Он будет прилетать каждую ночь. Только он один. Его песнь будет обязательно про любовь. Про то светлое чувство к прекрасной даме, которое так и не познал сам Ками.
Ему оставалось только мечтать об этом и делиться своими надеждами с Половичкой, Ошметочкиным и Шнуром. Они, как и всегда, внимательно его слушали, улыбались разрезанными ртами, и ничего не отвечали.
Сон одолевал. Его теплые объятия манили не хуже объятий прекрасной девы. Лось свернулся на матрасе калачиком и закрыл глаза. В эти минуты, он готов был поклясться, под его щекой была не дряхлая ткань, а чуть влажный от вечерней росы мох. Такой же мох рос в лесу, в который еще в детстве Лось ходил с родителями. Тогда он тоже любил развалиться вот так вот под деревом вечером, пока отец варил в котелке что-то приятно пахнущее. Больше никогда он не чувствовал этого запаха. Вот того самого. Даже когда в юношестве ходил в походы с друзьями.
Сейчас же это родное, давно забытое чувство окончательно убаюкало его, а тихий, ровный, но одновременно сильный голос Черепа продолжал.
Однажды, проснувшись утром, Ками не узнал свой двор. Его маленькая мастерская стояла в центре поляны, и ее подпирал огромный ясень. Казалось, он прирос к домику, как колонна, держал его, не давал упасть. Лес полностью забрал его в свои владения. Полянка была такая крохотная, что загон с курами упирался своим неаккуратным углом в ближайшее дерево. Как раз там и стоял он. Волшебник. У него не было ни расшитого золотом балахона, ни посоха, ни остроконечной шляпы. Чисто выбритый, с длинными белыми волосами, собранными в тугой хвост на затылке, он внимательно смотрел на Ками красными глазами.
— Ну, здравствуй, Старик, — улыбнулся он. — Долго же я ждал, когда ты меня пустишь.
— Я не пускал тебя? Я ждал тебя всю свою жизнь! — воскликнул мальчик.
— Ты загораживался от меня. Строил стену. Защищался с помощью своих детей.
— Но как?
— Ты не отпускал старую жизнь, к которой привык. Сейчас же — отпустил. Вот я и пришел. И готов выполнить одно твое желание. Всего одно. Подумай хорошенько.
Ками открыл было рот, желая выпалить то самое, чего хотел всю сознательную жизнь, а потом его взгляд упал на кукол. Половичка, Ошметочкин и Шнур лежали на потрескавшейся лавочке и смотрели на него глазками-пуговками. Они столько лет заменяли ему родных детей, что было бы нечестно забыть про них сейчас.
— А-а-а, — протянул волшебник. — Вижу. Ты хочешь семью? Они не смогут жить вечно, как ты. Подумай. Когда-нибудь ты похоронишь и их.
— А что потом?
— Ничего. Ты будешь жить так же, как живешь сейчас.
— И что же делать? Ты же волшебник! Мудрый и добрый! Подскажи!
Волшебник задумался. Он очень хотел помочь мальчику, но не мог пойти против правил Хозяина Леса. Только одно желание он мог исполнить, иначе погиб бы сам. Лес моментально поглотил бы его. Но взгляд Ками был таким просящим, таким тоскливым, что волшебник не выдержал.
— Я оживлю твоих детей, а тебя превращу в дерево. Они будут заботиться о тебе, а потом и их дети, и дети их детей. Так ты навечно останешься у них в памяти. Ты согласен?
— Да! — выпалил мальчик.
— Тогда хорошо.
Волшебник взмахнул руками. Из Леса потянулся туман, густой, как молоко. За считанные минуты он затянул в себя и маленькую полянку с покосившимся домиком и куриным загоном, и Ками, и самого волшебника. Прошел час. Солнце поднялось высоко над Лесом, позолотив его зеленые макушки, и только тогда туман начал рассеиваться. У дома, у самого крыльца возвышался высокий клен, под которым спали два мальчика и одна девочка, поляна была засыпана кустами черники, а соловей в ветвях клена тоскливо и протяжно пел: «Только одно желание, волшебник».
— Только одно желание, — еле слышно прошептал сквозь сон Лось.
Дул сильный сухой ветер. Его жар заполнял темное пространство, в котором находился Лось. Пахло песком и золой, изрядно подмоченной, но потом высохшей. Она залетала в маленькую нору грязными рыхлыми комьями и липла к телу, забивала нос и рот. Веки склеились, и чтобы их открыть, пришлось приложить некоторые усилия. Вокруг было темно, хоть глаз выколи. В спину неприятно упирались какие-то корни. Затекшие мышцы настоятельно напоминали о себе. Отчаянно хотелось пить. Настолько сильно, что Лося мало волновало, где он оказался. Нужно было найти хоть какой-нибудь источник воды. Он зашевелился, пытаясь осознать, все ли кости целы. Все было на месте, только вот руки и ноги казались неестественно длинными. Посчитав это обманом измученного жаждой сознания, Лось начал ощупывать стены вокруг себя. Он оказался в какой-то норе под исполинских размеров деревом. Выхода не было. Почему-то сразу вспомнился кораблик в бутылке. Лося всегда интересовало, каким образом их собирают. Теперь же он почувствовал себя этим самым корабликом.
Попытка закричать не увенчалась успехом. В горло как будто набили опилок. Они неприятно драли высохшую слизистую. Тогда Лось начал бить кулаками по стенам. Шершавая кора царапала кожу, но он посчитал это малой ценой за свободу. Когда и эта попытка выбраться из странной норы провалилась, он попытался встать, но сразу ударился головой о потолок. Тихо выругавшись, он оставил и эту попытку. Оставалось только пробить выход самому. Если дерево окажется не слишком толстым, то должно получиться. А ветер дул и дул. Каким-то волшебным образом он просачивался сквозь толщу коры и дерева и приносил все те же горячие частички песка и хлопья золы. Дышать становилось все тяжелее, поэтому Лось удвоил усилия. После десяти минут попыток стена затрещала. С каждым новым пинком ему на голову сыпались маленькие сухие веточки, листья, а иногда даже и желуди.
— Чертова стена! Давай! — он поднапрягся и что было сил ударился спиной о стену. С громким хрустом она вывалилась наружу, погребая Лося под своими останками.
Лось быстро поднялся, отряхиваясь, и огляделся по сторонам. Прямо перед ним возвышался исполинских размеров дуб с зияющей прорехой между толстых корней. Густая зеленая крона ярким пятном выделялась на фоне блеклых, песчаного оттенка окрестностей. Сзади стоял кирпичный дом, больше похожий на завод, а чуть поодаль в разрыхленную сухую землю было воткнуто пугало в изрядно запыленном цилиндре.
Когда-то перед домом текла речка. Ее высохшее русло усыпали обломки кирпичей, куски какой-то ветоши и пустые стеклянные и пластиковые бутылки. Но не речка, пугало или даже дом больше всего привлекли внимание Лося. Справа, за полоской сухой проселочной дороги, возвышался лес. Он не был тем лесом, к которому привык воспитатель. Не было ни зеленых листьев, ни мягкой травы, ни пышного пахучего мха, только песок. Голые засохшие деревья, тлеющие у основания, рваные обломки ветвей перегораживали, как баррикады, маленькие незаметные тропинки, поросшие сухой травой, но самое главное — вокруг стояла тишина. Абсолютная тишина. Как в вакууме. Ни шуршания веток, ни щебета лесных птиц, даже крика ворон не было. Казалось, мир умер.
— Ну как тебе? — тихий голос из-за спины прозвучал, как громовой раскат. На фоне общей тишины он казался просто-таки оглушительным. Лось резко развернулся и уставился на того, кто сейчас самым загадочным образом появился у потертой стены кирпичного дома. Седой. Седой, который только недавно выпустился или, как многие считали, сбежал из Дома, бросив Черепа и всех своих многочисленных почитателей.
Коляски не было. Привычно неполноценный, поломанный, сейчас Седой стоял на двух ногах. Судя по всему, ему тоже нравился новый образ. Он шевелил пальцами ног, закапываясь в рыхлый песок, и ждал реакции воспитателя.
— Откуда? — только и смог проговорить Лось. Все остальные вопросы показались ему неуместными и нетактичными.
— Дом любит своих детей, — пожал плечами Седой. — Мы все здесь становимся полноценными.
— Где здесь?
— Здесь, — Седой широко развел руки, как бы демонстрируя Лосю всю окружающую действительность. — На Изнанке Дома. На его теневой стороне. Про нее пишут на стенах. Про нее рассказывают сказки в Ночь Сказок. Именно ее ты и искал.
— Мне казалось, что Изнанка несколько другая, — Лось поежился, осматривая окрестности. Блеклый бежевый пейзаж тянулся до самого горизонта. Ветер разносил по воздуху песок, пепел и неприятный запах гари. — Когда я слушал сказку, я был в лесу. В настоящем лесу...
— Где пахло хвоей, птицы пели в кронах деревьев, а сам Лес наполняли странные и загадочные существа, — закончил за него Седой. — Да, Лось, так оно и есть. При Черепе.
— А это?
— А это Изнанка Дома при Мавре.
Лось поежился и кашлянул. Мир вокруг был настолько неприветливый и пустой, что хотелось побыстрее оказаться где угодно, но только не здесь. Где-то в отдалении, где через дорогу скрипели голыми палками обугленные деревья, он заметил какое-то шевеление среди ярких разлетающихся искр от дотлевающих крон. Седой проследил за его взглядом и кивнул.
— Да, там жители этого мира.
— Кто они? — Лось пытался разглядеть этих существ, но у него никак не получалось. Они все время ускользали от его взгляда.
— Тени, — вздохнул Седой. При этом слове он даже как будто съежился. — При Черепе они были бы такими же, как я — целыми, но при Мавре все иначе.
— Почему так? — Лось подошел поближе к дому, как будто прячась в его тени.
— Не знаю. Мы предполагаем, потому что Мавр не умеет создавать. Такое случается даже с нами. У каждого своя сказка, а его сказка страшная. Мы выросли вместе с великими героями, драконами, башнями и принцессами в них, а он — в копоти, гари и разрушении.
Повисла неловкая пауза. Лось не знал, что на это ответить. Седой присел на каменную ступеньку и достал из кармана помятую пачку "Мальборо". Щелкнула зажигалка, полыхнул маленький огонек, а сигарета затлела с характерным шуршанием. Подросток выпустил дым в воздух, посмотрел за уплывающим серым облачком и тихо продолжил.
— Все плохо, Лось. Мавр сильнее Черепа. Если ты не поможешь, то мы будем вынуждены жить здесь, а впоследствии превратимся в тех существ из Леса.
— Погоди, почему жить? Ты уже выпустился, Череп и Мавр выпустятся совсем скоро.
— Ну да, — кривовато ухмыльнулся Седой, выпуская в воздух очередное облачко. — Что ты знаешь о Выпуске, Лось?
— Вы уходите в Наружность, — ответил было воспитатель и тут же замолчал. Сказанная фраза показалась ему донельзя глупой.
— Кто-то да, а кто-то нет. Ты ведь не знаешь, что для нас значит Дом на самом деле?
— Нет. Я пытался узнать, понять, читал и перечитывал все, что вы пишите на стенах, но понять так и не смог.
— Дом для нас целый мир, — тихо проговорил Седой. — Наш Дом с нашими правилами, законами и традициями. Почти каждый хочет попасть сюда после выпуска или вернуться в начало, лишь бы не в Наружность.
— Вернуться в начало?
— Ну да, и это возможно. Ты же возвращался? — Седой протянул Лосю помятую пачку, но Лось только смотрел на него круглыми глазами, пытаясь осознать сказанное.
— Я что?
— Возвращался, — Седой подождал с минуту, а потом просто положил пачку на ступеньку рядом с собой. — И вернешься еще раз, а потом еще раз, и так пока не умрешь.
— Ты врешь, — выдохнул Лось и опустился на лестницу рядом с бывшим воспитанником. Все те сны, яркие и красочные, все то желание узнать больше, оно было не просто так.
— Ты же сам понимаешь, что нет. Ты такая же часть Дома, как и мы.
Лось молча сидел и смотрел в одну точку. От жаркого ветра плавно покачивался рукав на пиджаке пугала. Он ворсился запыленной каймой. Пугало оставалось совершенно безразличным к судьбе воспитателя и его ученика. Ему было все равно, что будет с ними и с этим миром, оно выполняло свою работу — отпугивало птиц от драгоценного вишневого сада, которого тут не было. Ворон не было тоже, но и это его не волновало. Зато волновало Лося. Сейчас в нем смешалось все: и неверие, и слабая надежда, что все это обычный сон, и какая-то внутренняя уверенность, что Седой говорит правду.
— Но ты же ушел в Наружность.
— Нет, я ушел сюда.
— Это невозможно!
— Ты можешь сам проверить, когда проснешься. Я больше не существую для Наружности. Нет такого человека. Теперь я тут. Местный волшебник из старых сказок.
Лось ударил кулаком по горячему камню. Его раздражало, что он ни черта не понимает, что Седой ведет себя так, как будто знает и понимает больше, чем взрослый воспитатель. А Седой молчал и курил. Сигарета дотлела до фильтра, и он достал из пачки вторую. Снова щелчок зажигалки, снова тихое шуршание загорающейся бумаги. Волшебник давал Лосю время подумать и осознать услышанное.
Вдруг со стороны Леса послышался треск, громом прозвучавший в тишине. Седой и Лось подскочили на месте. Из-за баррикад вылезало существо. Его нельзя было назвать человеком в полной мере. Длинные тонкие конечности вывернуты назад на манер паучьих лап, голова запрокинута, а рот широко открыт, настолько широко, что макушкой существо почти касалось земли. На нем не было одежды. Все тело ровным слоем покрывала какая-то пленка, похожая на нефть или мазут. Черными лоснящимися каплями она тягуче стекала с него, оставляя за собой грязные кляксы густых луж. Зубы торчали острыми холмиками. Как будто вся его челюсть — мелкая пила. Существо быстро перебирало тонкими конечностями.
— Не высовывайся! — крикнул Седой и побежал навстречу ему, поднимая руки.
Картина была настолько нереальной, что Лось сначала не поверил в нее. Подобное могло произойти разве что в фильме ужасов, где нерадивые студенты с мешком травки и ящиком дешевого алкоголя забирались в чащу, в заброшенный дом на отшибе цивилизации. Сейчас же этот монстр, слезший с киноэкрана, полз на них с Седым. До него Лось практически поверил в реальность Дома, не как простого серого здания посередь Расчесок, а как целого мира. Но сейчас, глядя на неказистое уродливое существо, он просто не мог принять слова своего воспитанника.
Тем временем существо остановилось метрах в двадцати от Седого и протяжно с переливами застрекотало, наклоняя вытянутую голову набок. Оно не испугалось, нет, оно думало. В его мозгу зрел какой-то план, Лось видел это, но понимал ли это Седой?
— Убирайся, тварь!
Монстр снова что-то прокурлыкал и сделал один длинный шаг в сторону. Седой повернулся следом, продолжая держать руки перед собой. Чего он пытался этим добиться, Лось не знал.
Существо снова вытянуло свои длинные конечности вбок и уже почти перетянуло тощее тело за ними. Седой тихо выдохнул и буквально на секунду прикрыл глаза. Этого оказалось достаточно. Монстр прыгнул, оттолкнулся задними ногами от Волшебника, повалив его на землю, и в два длинных быстрых шага приблизился к Лосю. Опомниться тот не успел. Существо схватило его за горло передними лапами и поднялось во весь рост, отрывая воспитателя от земли. Неестественно огромная пасть раскрылась на всю ширину. Она вполне могла поглотить голову Лося целиком. Это было страшно. Внутри монстра не было ничего, только зубы и непроглядная чернота. Она клокотала внутри него, как будто перекатывалась огромными вязкими валунами.
Лось захрипел и задергался, пытаясь вырваться из стальной хватки. Но существу, казалось, все равно, оно неумолимо тянулось вперед. Шею воспитателя что-то обожгло. Такое бывает, когда засовываешь руку в заросли борщевика. Он чувствовал, как под тонкими пальцами медленно надуваются волдыри, казалось, они взбухают даже внутри горла. Было до ужаса больно, и Лось, брыкаясь и хрипя, молился только об одном: поскорее проснуться. Но не просыпался.
Вдруг существо неистово взвыло и ослабило хватку. Лось рухнул на землю и закашлялся, вцепившись в горло. Все тело жгло, внутренности выворачивало наизнанку. От боли перед глазами все поплыло. Он не видел ничего, слышал только истошный длинный визг, прервавшийся, казалось, спустя вечность. Потом чьи-то прохладные пальцы коснулись шеи, и сразу стало легче дышать.
— Воды, — прохрипел Лось. Хотелось побыстрее вымыть из горла проклятое ощущение горящих волдырей. К губам тут же приставили влажное горлышко фляжки. Вода тут же уменьшила жжение. Седой посидел еще, прижимая ладони к ожогам, пока от них не остался только красноватый след.
Когда во фляжке больше не осталось воды, воспитатель набрался храбрости и посмотрел на то, что осталось от монстра. Он по-прежнему был черным, но не из-за странной пленки мазута, а потому что обуглился. Ни клочков кожи, ни даже мышц, только обугленные кости с остатками внутренностей под ними. Лось с пару секунд смотрел, а потом его вывернуло. Вся вода, выпитая только что, вылилась, смешанная с желтоватым желудочным соком. Седой, сидевший рядом на земле, только похлопал его по спине.
— Отвратительное зрелище. Прости меня. Я не ожидал, что он вылезет днем. Обычно они не такие смелые.
— Что, черт возьми, это было? — прохрипел Лось, сплевывая оставшиеся горькие капли.
— Это? То, что нас ждет, если ты нам не поможешь, — вздохнул Седой. — Когда-то, пока Мавр не стал брать верх, он был таким же, как я. Кто-то с прошлого круга.
— И как он стал таким?
— Мавр изменяет мир Дома под себя. Я не знаю, как это отразится на Доме там, но в Доме тут без последствий не обошлось.
— Я могу помочь? — каким бы бредовым и сюрреалистичным не казалось это Лосю, он не мог оставить все так, как оно есть.
— Загадай желание. Я не могу исполнить желание Черепа или кого-нибудь из наших, а вот твое могу. Загадай желание, чтобы Череп стал хозяином Дома.
— Мне не стоит спрашивать, почему я?
Седой поднялся с земли и протянул руку Лосю.
— Будем считать, что ты заработал.
— В каком смысле? — Лось поднялся следом и повернулся спиной к трупу монстра.
— Уже темнеет, — пробормотал Седой невпопад. — Времени мало, Лось. Я не успею рассказать тебе все.
— Времени до чего?
— До выпуска. Тебе пора. Я надеюсь, мы еще когда-нибудь увидимся. Самое главное — желание.
— Я не дал согласия!
— А по-моему, дал. До свидания, Лось.
Мир вокруг начал стремительно отдаляться. Уже через пару секунд Седой превратился в блеклую белую точку на фоне бежевой пустыни. Лось летел и не мог поверить, что все, произошедшее с ним — правда.
Просыпаться было тяжело. Голова раскалывалась, все мышцы ломило, как будто он весь предыдущий день таскал на себе мешки с цементом. Отчаянно хотелось пить. В глотке пересохло настолько сильно, что даже тихий стон, который он издал, поднимаясь с кровати, прошелся по горлу, как кусок колючей проволоки. На тумбочке рядом заботливо стояла бутылка с водой, которую он тут же опорожнил залпом. Стало легче, но похмельное состояние не отпускало.
Шторы в комнате были плотно закрыты, но через тонкие щели проникал неуверенный желтый свет фонаря. Лось кое-как поднялся с кровати, всунул ноги в шлепанцы, подошел к окну и распахнул плотную ткань. Ночь. Месяц висел над Расческами, освещая их тусклым бледным светом. Казалось, что они пусты и заброшены. Казалось, что их вообще нет, что это просто гигантский муляж, поставленный великаном, живущим где-то за серым горизонтом. Нереальность происходящего дополняли еще и звезды. Лось перевел взгляд на небо, усыпанное блестящими точками. Они ярко подмигивали с высоты, как будто на черную скатерть высыпали сокровища всех обитателей Дома. Не бывает такого неба в начале лета.
— Сколько я проспал? — спохватился Лось и посмотрел на часы. Они показывали без десяти одиннадцать. Он ушел читать стены в районе полуночи, значит... — Значит, я проспал целый день.
Лось вернулся на кровать, пытаясь разобраться в том, что увидел за последние сутки. Сначала была сказка Черепа в кругу его людей. Лось попытался вспомнить ощущения. Мох под щекой, тихое потрескивание костра, чуть светящийся пустой пруд, влажный прохладный ветерок. Или нет? Или все это просто больная фантазия. Тогда к чему было это обещание, которое заставили дать? И сон с Седым. Седой!
Лось подскочил на месте. Лучшим доказательством того, что это все бред, будет звонок родителям Седого. Поздно? Пускай. Он должен знать.
Воспитатель накинул на плечи халат и вышел в темный коридор. Никогда еще в Доме не было так тихо. Даже ночью, выгляни ты из комнаты, обязательно наткнешься на кого-нибудь, кто занимается какими-то только ему понятными делами. Но было тихо и пусто. Казалось, что даже надписи на стенах поблекли. Они больше не выступали яркими аляповатыми пятнами, а тихо полупрозрачно струились вдоль щелей в штукатурке, как будто выжидая. Что ему делать и куда бежать, Лось не знал. Он так и стоял посреди пустого длинного коридора в распахнутом халате и истоптанных шлепанцах.
Вдруг из-за соседней двери высунулась лохматая черная голова. Судя по всему, Ральф собирался спать, но услышав звук двери, выглянул.
— Лось!
Лось резко обернулся и посмотрел на друга ошалевшим взглядом. Затем пару секунд простоял молча, а потом быстро подошел к нему, втолкнул внутрь, протиснулся следом и закрыл за собой дверь.
— Лось, что с тобой? — Ральф ошарашенно смотрел на коллегу — помятый, лохматый, небритый, халат нараспашку, под ним вчерашние рубашка и брюки, а на ногах старые истоптанные шлепанцы, которые Лось отказывался выкидывать даже под страхом смерти. Но наиболее страшным в его облике была не мятая, пропахшая потом рубашка, и даже не халат, накинутый на все это безобразие. Страшным был взгляд. Казалось, что самый спокойный и улыбчивый воспитатель сошел с ума.
— Седой. Надо найти Седого, — пробубнил он, глядя куда-то сквозь Ральфа.
— Какой Седой, Лось?! Он уехал месяц назад.
— Ты не понимаешь! — вдруг закричал Лось, но потом сразу замолчал, будто испугавшись собственного голоса.
— Да, не понимаю, черт тебя дери! Я целый день тебя пытался разбудить, но ты спал так крепко, что начнись ядерная война — не услышишь. Потом ты появляешься в каком-то невменяемом виде и требуешь найти Седого!
Лось осмотрел себя и осел по стене на пол, закрывая лицо руками.
— Да что с тобой? — Ральф подошел к другу и попытался его поднять, но тот не поддался и выдернул руку.
— Они мне показали свой мир, — совсем тихо проговорил Лось. — Надо найти Седого, Ральф, понимаешь?
— Та-ак, — протянул воспитатель, подошел к шкафу, распахнул его, порылся под стопкой носков и выудил бутылку коньяка. — А теперь ты все расскажешь по порядку.
Лось так и остался сидеть на полу, Ральфу не оставалось ничего, кроме как сесть напротив и слушать. Прошло не менее часа к тому моменту, как Лось закончил свой безумный рассказ. К этому времени бутылка опустела ровно на половину, а сам Лось успокоился.
— Они опоили тебя чем-то. Это все просто сон. Нет никакой Изнанки.
— Поэтому и нужно найти Седого, Ральф. Если он есть в... Наружности, значит, я еще не сошел с ума.
— Насколько я знаю, за ним никто не приехал. Я даже не представляю, куда он мог уйти.
— В любом случае, нужно позвонить его родителям.
— Да, мы сделаем это утром.
— Утром уже будет поздно! — вдруг Лось спохватился и перевел взгляд на часы. Час ночи. — Черт! Я должен идти, Ральф. Пожалуйста, если ты мне друг, выполни просьбу. Позвони сейчас!
Лось вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью. В ушах шумело. То ли от выпитого коньяка, то ли от адреналина. Он был уверен, что что-то случилось. Это ощущение витало в воздухе, пугая своей иллюзорной отрешенностью еще сильнее, чем орущий во всю глотку о том, что нужно что-то делать, внутренний голос. Лось пролетел лестничный пролет, разве что не перепрыгнув через поручень, как в студенчестве.
Коридор второго этажа встретил его приглушенными голосами, едва различимыми в тишине. Где-то в глубине, на фоне легкого серебристого света обкусанного месяца, виднелись тени. Много теней. Кто-то лежал на полу, кто-то сидел в колясках, кто-то стоял. Вдруг тишину и мерный шум разорвал дикий нечеловеческий вой. Было не разобрать, кричит парень или девушка. Вой был полон боли и непередаваемой тоски. Именно он вырвал Лося из оцепенения. Он сорвался с места и побежал к толпе, не глядя разбрасывая всех, кто попадался ему на пути. Он уже ничего не видел, просто хотел прорваться к несчастному вопящему существу. И прорвался.
Толпа расступалась, пропуская воспитателя. Тихий шорох колес, тяжелое дыхание, какой-то тупой стук об пол, а потом — море темных волнистых волос, слипшихся от чего-то черного, разлитого по полу.
— Ты опоздал! — крик Ведьмы, такой же бесполый, как и вой, больно дернул по нервам. — Ты опоздал!
Лось вздрогнул и опустился рядом. Он не хотел верить в увиденное. Девушка своим хрупким телом прикрывала судорожно вздрагивавшего Черепа, вокруг которого и растекалась черная лужа. Лицо и руки Вожака покрывали порезы, живот был распорот. Если бы не футболка, Лось наверняка увидел бы куски внутренностей.
Череп смотрел перед собой и сильно вздрагивал. С каждым толчком из глубокой раны выплескивалась кровь и растекалась вокруг него черной густой аурой.
— Кто? — глухо выдохнул Лось, смотря только на напряженное лицо Вожака. — Кто это сделал?
— Желание, Лось, пожалуйста, — тихо прошелестел Череп. Каждое слово давалось ему с трудом, но он держался. — Пока не поздно.
— Какое желание? В Могильник, — Лось стащил с себя халат и прижал к ране. Плоть под руками противно хлюпнула и как будто чуть прогнулась. Череп взвыл. — Да помогите кто-нибудь!
Но никто не шевельнулся. Все, кто еще мог стоять, стояли деревянными изваяниями в плотном кругу. Лось чертыхнулся. Дотащить одному тело Вожака не представлялось возможным, но ждать, пока он истечет кровью, тоже было нельзя. И тут он увидел глаза Вожака. Темные в лунном свете. Медленно, частичка за частичкой из них улетали лучики осознания реальности. Они просили. Просили так, как никто никогда не просил. От этого взгляда было физически больно. Он не сможет дотащить его до Могильника. Он не успеет позвать Пауков. Надо сказать, надо выполнить последнее желание.
— Пожалуйста, Седой, я хочу, чтобы Череп стал хозяином Д... — тяжелый удар обрушился ему на спину. Стало тяжело дышать, что-то густое заполнило горло. Лось кашлянул, и на без того покрытое засыхающей коркой крови лицо Черепа упали новые свежие капли. Ведьма снова закричала, но на этот раз она вскочила с пола и кинулась на кого-то сзади. Лось с трудом повернулся. Зрение отказывалось нормально фокусироваться, а руки отчаянно тряслись. Боли не было, очень хотелось дышать, но что-то не давало. Он упал на одно колено и посмотрел в почти угасшие глаза Черепа. Тот шепнул одними губами тихое: «Мы поможем», — и, выдохнув, затих.
Лось попытался подняться и осознал, что это был не просто удар. Все тело разодрала сильная острая боль. Он взвыл и упал на пол. Где-то за ним слышался истеричный визг и топот. «Я не хочу умирать!» — успел подумать он, прежде чем провалиться в темноту.
***
Директор за столом не переставая курил сигару. Аккуратные ровные колечки уплывали в потолок и разбивались о трещины в побелке. Ральф сидел напротив и наблюдал за их спокойным, равномерным полетом. Он не хотел сейчас говорить. Тем более, он не хотел говорить о той ночи, когда погиб Лось, но нового директора не устраивало объяснение, что ему об этом лучше не знать. Он потрясал вторым подбородком и громко, хорошо поставленным голосом объяснял нерадивому сотруднику, почему он обязан об этом знать. А Ральф молчал. Больно ли ему было вспоминать о последнем выпуске? Конечно. Противно? Безусловно. Он как будто наяву чувствовал пряный запах свежей крови и ее липкие пятна на руках. Но рассказывать больше было некому. Они уволились. Все до единого.
— Так и будем играть в молчанку? — директор выпустил новое колечко дыма и пододвинул к воспитателю бокал, в котором плескался коньяк.
— Ладно. Хорошо, — наконец прервал молчание Ральф. — Только обещайте меня не прерывать.
— Даю слово, — директор вальяжно махнул рукой и откинулся на печально скрипнувшую спинку кресла.
Прежде всего я хочу сказать, что меня зовут Ральф. Именно так и никак иначе. Они мне дали такое имя, и я принял его, как и каждый, кто хоть сколько-то времени проводит в Доме. Со временем и вы, директор, отрастите кличку. Она покажет вашу сущность. Разве что я получил что-то похожее на настоящее имя. Возможно, они имели в виду какого-нибудь сторожевого пса из своего наружного прошлого. Именно им я себя чувствовал в ту самую ночь.
Вы просили меня рассказать? Хорошо. Начну с короткой предыстории. Дом для них не то, что для нас. Он носит скорее мистический характер. Как другой мир. И выпуск — не что иное, как уход в тот самый мир. Лось, воспитатель, который погиб в ту ночь, знал несколько больше меня. Он пытался рассказать мне, но до конца не успел.
Можете считать, что в ту ночь были разборки двух противоборствующих кланов. Клана Черепа и клана Мавра. Мы все знали, что они враждуют, но никогда не думали, что дойдет до такого. Знаете, что я увидел первым? Кровь. Кровь была повсюду. Двадцать восемь человек не дожили даже до больницы, а еще пятеро скончались уже в ней. Среди тех двадцати восьми был и Лось. Нож перерезал аорту. Пройди он хоть на сантиметр левее, и его бы удалось спасти.
Первое, что я услышал, был вой. Наверное, именно в этот момент все и побежали на место бойни. Сначала я увидел Ведьму. Она сидела на уже мертвом Гамбите и била его головой об пол. Вы когда-нибудь видели человека с проломленным черепом и выцарапанными глазами? Я видел. Зрелище воистину мерзкое. Я лично оттаскивал Ведьму. Она цеплялась ногтями за глазницы, и отодрал я ее только с ошметками кожи, измазавшись чуть ли не по уши в крови и остатках мозгов Гамбита.
Или Бром? Я не знаю, какая зверюга сделала с ним это, но парень валялся под подоконником с распоротым животом, из которого вытащили внутренности, а кишки, разорванные между прочим, с остатками жидкого черного кала обмотали вокруг его шеи. По сравнению с ним смерть Лося была невинной игрой маленьких детей. Вы все еще хотите слышать подробности той ночи? Хорошо.
Мы весь остаток ночи таскали трупы в Могильник. Пауки были в ужасе. Подобное зверство им видеть никогда не приходилось. Выживших мы заперли отдельно друг от друга. Наутро от людей Черепа не осталось никого. Мы до сих пор не знаем, куда они делись. Возможно, сбежали неведомым для нас образом, и сейчас по Наружности бродит стая беспощадных убийц. А возможно, они отправились на ту самую Изнанку, про которую не принято открыто говорить, но про которую слагают легенды.
Вы знаете, Лось что-то узнал про нее перед смертью. До бойни он пытался рассказать мне кое-что. Про циклы, про круги, про Дом и его детей, но я толком ничего так и не понял, а спросить, как вы понимаете, больше не у кого.
Людей Мавра мы сдали стражам порядка, об их дальнейшей судьбе ничего не известно. Все, включая меня, дали показания в суде, но на объявление приговора не пришел никто. Из них и не пропал никто. Кроме Ведьмы.
А еще, знаете, после той ночи я не спал три дня. Просто не мог заставить себя закрыть глаза. Нет, я не кисейная барышня, я не боюсь вида крови, но такого... Не дай Бог увидеть никому. Еще я пил. Три проклятых дня, пока все остальные воспитатели судорожно собирали вещи, я пил. Пока в Могильнике пытались откачать Кузнечика, я пил. Пока следователи обнюхивали каждый сантиметр Дома, я заперся и пил. Ко мне пытались пробиться и взрослые, и дети, а я только орал что-то нечленораздельное и пил. На четвертый день организм не выдержал, и я заснул на полу в обнимку с пустой бутылкой какого-то отвратительного дешевого пойла. И тогда я увидел Их. Всех тех, кто ушел.
Я парил где-то в кроне дерева невидимым для их глаз духом, а они, все они, кто пропал, сгрудились рядом с надгробным камнем. На нем не было ничего написано, только нарисовано. Фиолетовая крыса с длинным хвостом, уходящим куда-то в недра могилы. Ведьма стояла с огромным букетом белых роз, почему-то у нее было три пушистых хвоста и лисьи ушки, а рядом — все остальные, включая погибшего в ту ночь Черепа.
Возможно, это сон так повлиял на меня, возможно, что-то еще в голове щелкнуло, но когда я проснулся, то на алкоголь смотреть не мог. Да и в принципе, стало как-то легче на душе.
Седого, к слову, я так и не нашел. Я потратил остатки лета на его поиски, но он как будто исчез из мира, только перешагнув порог дома.
Бойтесь выпуска, директор. «Весна — страшное время перемен».
Эпилог
Солнце ярко светило в окно. В распахнутую форточку влетал свежий теплый ветерок. Огромный огнетушитель висел здоровенным красным пятном на светло-коричневой стене. Чуть лысеющий толстоватый мужчина средних лет сидел за своим столом с красующейся на нем деревянной табличкой «директор», сцепив пальцы и ерзая на кресле. Перед ним сидел молодой человек лет двадцати пяти – тридцати на вид. Он был светловолос, высок и очень улыбчив. Казалось, даже обычное солнце радует его. Солнечный зайчик пробежался по его лицу. Директор подумал было, что таких, поцелованных солнцем, осталось совсем мало, и жалко мальчишку губить в этой дыре, только по недоразумению называемой Домом. Но он уперся рогом, как лось, и отступать не хотел.
— Я справлюсь, директор. Возьмите меня хотя бы на испытательный срок.
— Молодой человек, поймите, здесь не детский лагерь. Они все сложные дети.
— Я это понимаю.
— Вы твердо уверены у нас задержаться?
— Да.
— Хорошо, — наконец сдался директор. Это пикетирование на протяжении последних трех часов даже его умудрилось достать. — Если вы так уверены, то я даю вам младшую группу. Они как раз остались без воспитателя. И я пока не буду оформлять вас в штат. Продержитесь пару месяцев, тогда поговорим. Вас это устроит?
— Вполне, — молодой человек, улыбаясь, поднялся со своего места и протянул руку директору.
— Жду вас завтра к восьми утра. До свидания.
— До свидания.
Молодой человек вышел из кабинета и нос к носу столкнулся со странной троицей. Светловолосый безногий мальчик с красными глазами, чью коляску толкал второй, коротко стриженный, с азиатскими чертами лица, а совсем рядом, держась за подлокотник кресла, жалась к ним девочка с невероятно длинными черными волнистыми волосами. Они трое явно подслушивали.
— Вот это ло-о-ось, — с восторгом протянул азиат, а потом, как ни в чем не бывало, развернул коляску друга, махнул головой девочке, и пошел прочь, оставив недоумевающего новоиспеченного воспитателя одного.
