don't cry mercy

Алая, с багряным оттенком, полоса поперек прямого носа всегда была отличительной чертой. В некотором роде одной из. Такой же, как то, что он бы никогда не заковал Андерса в тяжелые оковы цепей, оставив с выжженным клеймом позора на бронзе кожи где-то под острой скулой. Не сдал, не позволил забрать, оттолкнул в тень, подставился сам. Лучше холодный и тонкий язык клинка под ребрами, там, где гулко стучит орган, считающийся жизненноважным и навеки отданный отступнику. Это стало бы предательством, тем, что Хоук не мог позволить себе ни при каких обстоятельствах. Этакая слабина, которую позволяет себе трус, стоит лишь чуть надавить под нужным углом, используя необходимые аргументы и информацию. Из таких людей брызжет отчаяние, прямо как из сочной темной виноградины, похожей на вырванное глазное яблоко. От таких людей пахнет кислым потом, выступающим испариной на лице, со временем его аромат намертво вживляется в рукав рубахи из грубого хлопка – место, которым перманентно промокается лоб, темнеет, и отчетливо обозначается абрис. Но так пахнут не сами трусы, а страх, находящий пристанище в их душе, вселяющийся, подобно Скверне, на самое дно, оседающий там и дающий черствые корни. При упоминании храмовников вновь и вновь взгляд мечется куда-то в сторону, а край нижней кубы наливается кровью из-за покусывания. Никому не нужны лишние проблемы. Никому не нужен лишний маг рядом. Хоук помнил о его прошлом, знал настоящее и, главное, представлял будущее. Хоук был рядом – именно то, что было до боли необходимо Андерсу. Все, что было необходимо Андерсу. При недавних воспоминаниях в сознании неизменно восстанавливались общие картины. Прям как собирать кусочки сожженного пергамента: каждый из сухих краев к зеркальному собрату, сдувая осыпающийся пепел. Неужели все началось уже тогда? Неужели Справедливость уже начинала овладевать им? И лишь Справедливость ли? Дотронуться сухими из-за непрекращающихся схваток пальцами до мягких чужих, явно принадлежащих целителю, осторожно сплести и сжать – слишком много для слов и слишком мало для прикосновения. Все изменилось. Они оба понимали это. И оба отрекались от принятия. - Андерс?.. – неуверенный шаг в сторону целителя, будто он подступал к загнанной жертве со спины, опасаясь переломить весом трухлявые ветви, спугнуть. - Андрес больше не выйдет поиграть, - произнесенная с едким безразличием, некоторой издевкой фраза отозвалась колким ранением в сознании Хоука, походя на ледяные плиты, скользящие по внутренностям, обволакивая и оставляя в принудительной заморозке, прямо как одно из стихийных заклинаний. Прежние карие глаза, один взгляд в которые заставлял ребра туго сжимать грудную клетку по принципу корсета от нежности и трепета, больше не казались такими теплыми. В них даже на самой глубине не таилась былая надежда и самоотверженная забота. Плотно сжатыми, тронутыми кривой ухмылкой губами не произнесется душераздирающее от умиления обращение к Хоуку «любовь». И он понимал это, боясь смириться. - Никогда, - решающая фраза, определяющая в буквальном смысле все, что будет рождено за ней. Никогда. Хоук понимал и это. Герой впервые сломался.