Мимо истории

1. Война пришла в жизнь Ивана Лашева незаметно. Он, конечно, как и все слушал обращение по радио и переживал, но фронт был слишком далеко, настолько далеко, что казался ему нереальным. И поэтому, когда он шёл открывать дверь почтальону, Иван меньше всего ожидал получить повестку в сборный пункт. Молодая жена плакала, соседи по квартире похлопывали по плечу, а он лишь вздохнул. И пошёл. 2. Сотни таких же, как он, молодых парней и десятки мужчин постарше. И у всех в глазах фанатичный огонь и имя вождя на губах. «Фронт, атака, слава, победа», – повторяли они. Иван оглядывался и пытался поддержать разговор. У него получалось. Как и всегда. А дальше были курсы, плац, муштра, казармы. Это было неудобно. Просыпаться приходилось рано, и не разрешали задерживаться после отбоя. А эти глупые обращения! «Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, рядовой Лашев по вашему приказанию прибыл!» Почему он, взрослый образованный человек, должен унижаться перед этой багровой мордой с бычьими глазами и характером. 3. Их первый бой проходил в городе. Узкие улочки, тротуары, дороги, фонари – всё такое родное и привычное казалось чужим сквозь дым и пыль. Иван не сразу увидел врага. А когда увидел, не сразу это осознал. Неужели этот человек, так похожий на его старшего брата (кстати, где он теперь?), враг? Иван остановился и улыбнулся бегущему на него человеку. Но тот продолжил бежать, и лицо его исказилось в злобной гримасе. И Ивану стало страшно. Его хотят убить. Убить! И что же дальше? Что будет с Катюшей? И, главное, что будет с ним? Его не может не быть! Мир не может существовать без него, без Ивана Лашева! 4. И он побежал. Куда угодно только прочь, прочь от всего этого! 5. Софи сидела в своей небольшой квартире и вздрагивала от выстрелов. Отец хлопотал об их отъезде, мать давно умерла. А она сидела одна и молилась. Молилась так, как учила её мать-католичка: «Sub tuum praesidium confugimus, sancta Dei Genetrix…». Она повторяла это снова и снова. По лестнице простучали шаги. Слышались выстрелы, крики, стоны. А Софи сидела на коленях и молилась, как никогда прежде. Ей всего восемнадцать, она не может умереть. 6. Он вбежал в густую сеть переулков и дворов. Глаза застилали пот и страх, одинаково липкие и противные. Вдруг перед ним вновь оказался человек. В сером. Иван услышал близкий грохот, мерный звон падающих гильз и почувствовал напряжение в руках. Солдат перед ним повалился на спину, облитый чем-то красным и липким. Это кровь. Грохот – выстрелы. А он сам – убийца. Он побежал дальше. Уже зная, что белое, словно посыпанное лепестками роз, лицо его жертвы теперь будет преследовать его в кошмарах. 7. Из открытой парадной на него пахнуло теплом. И Иван забежал внутрь и вверх по лестнице. Ещё выше послышались чьи-то шаги. Стрелять? Но тогда он станет дважды убийцей. Нет. Толкнуть ближайшую дверь, не заперто, и – внутрь к теплу и, почти как дома, обоям в цветочек. 8. Софи хотелось завизжать, когда она услышала, что кто-то вошёл в квартиру. Дверь открыта – скоро должен прийти отец. Но это не он! 9. Иван прошёл в комнату и увидел ангела. Он стоял у окна. Его светлые кудри горели золотом в лучах солнца. Его светлое одеяние было идеально чисто и отглажено. Иван протянул к ангелу руки. 10. Неизвестный солдат упал у порога комнаты. Вся его гимнастёрка была в крови, а руки дрожали. Софи на цыпочках подошла к нему, наклонилась и дотронулась до лба. Горячий. Перед глазами девочки замелькали картинки из учебника анатомии, а в ушах зазвучали рассказы дяди, двадцать пять лет назад бывшего военным врачом. «Рану нужно перевязать», – наконец возникла в голове отчётливая мысль. Ей полегчало. Осталось только найти рану. 11. «Le père обязательно скажет, что я права, – размышляла она, расстёгивая гимнастёрку. – Бог учит нас помогать всем. И я помогаю этому несчастному». Но ран не было. Отца тоже. Солдат в сознание не приходил, и помочь Софи было совершенно некому. И совершенно некстати мелькнула мысль, что человека именно с таким орлиным носом девочка всегда хотела себе в мужья. 12. На лестнице снова послышались шаги. Кто теперь? Неважно, но нужно убрать солдата с порога. 13. В комнату, постучав, ввалился штатский. Софи с трудом узнала в нём секретаря отца. И похолодела от дурного предчувствия. – Софи, ваш отец, – начал мужчина, протирая очки, но увидел не раненого и остановился. – Он спас меня, но был ранен, – ложь сорвалась с языка быстрее, чем сформировалась мысль. Секретарь, средних лет месье Шарль, сочувственно кивнул. Стёкла очков в его руках заставляли солнечных зайчиков носиться по стенам. – Ваш отец мёртв, – произнёс он. – Я верю, вы сильная девушка и… Он, замолчав, многозначительно смотрел на Софи и ожидал её слёз. Но их почему-то не было. Теперь для неё вообще ничего не было. Ни комнаты, ни войны, ни месье Шарля. Только она. Одна в целом мире. И упавший к её ногам солдат, испачканный в крови. 14. Когда Иван очнулся, был уже вечер. Он лежал на диване, на хорошем диване, какого не видел никогда прежде. На столе стояла небольшая свеча. Рядом на стуле сидела девушка. Сейчас она уже не казалась ангелом, но была по-прежнему мила. Она сидела с закрытыми глазами и молилась. Он шевельнулся, и она распахнула на него свои глаза. И он понял, что пойдёт за ней на край света. – Софи Агигия. – Иван Лашев. – Нет, вы месье Пьер Агигия, мой муж. – Хорошо. – И мы с вами уезжаем сегодня ночью. – Куда? – Туда, где нет войны. Он взял её узкую ладонь в свою и прижал к губам. 15. Она переписала бумаги, заготовленные отцом, и стала замужней дамой, которая бежит с мужем-послом от пожара войны. Должность и имя отца – единственное наследство, и она истратила его для первого встречного. Но ведь именно так учит Евангелие? 16. Послу Франции с молодой женой были открыты все дороги. Он очень кстати знал её родной язык и умел обаять самых суровых военных. Когда Пьер-Иван говорил, она пряталась за его спиной, держа его за локоть. Он умело вёл дела и сумел сохранить большую часть вещей. «Приданное,» – шутил он. 17. Единственная серьёзная задержка произошла на морской границе. Сидящий там офицер пожирал единственным глазом молодую чету и находил отговорки, чтобы не отпускать их. 18. Тогда Софи пришла к нему одна и прямо спросила, чего он хочет. – Тебя, – дыша перегаром ей в лицо и кривя рот, ответил офицер. И стал первым, кто увидел её белое тело. На следующий день он посмеивался над Пьером, заговорщицки подмигивал единственным глазом, пошло шутил, но подписывал бумаги. 19. Алжир встретил их солнцем, морем и домом прадедушки. 20. Пьер, уже словно забывший своё первое имя, нашёл уютное кафе на берегу моря, где собирался сброд, бежавший со всего мира, и пела с пластинки Бесси Смит. Первое время она ходила с ним и пыталась говорить, но быстро поняла, что ему это не нужно. Он был с ней вежлив и даже иногда нежен. Но понимал, что как она спасла его от войны, он спас её от одиночества. Взаимный и честный обмен. Время тянулось медленно. Они жили скромно, экономя её наследство. Новости доходили с запозданием на месяцы и часто были исковерканы. Но он каждый день читал газеты, что валялись повсюду на столиках его любимого кафе. Она нашла себе подругу, к которой можно было ходить каждый день и слушать рассказы о драгоценном Эдгаре, воевавшем где-то там. Время тянулось медленно, но мирно и счастливо. 21. До того момента, как он услышал речи местных революционеров. И вспомнил своё прошлое. И до того, как всё зашло слишком далеко, не только для него, для всех. 22. Софи долго молчала, смотря, как он ходит по дому, ищет свой старый пистолет, сапоги, чистит запылившиеся патроны. Она молчала, когда Иван репетировал у зеркала своё обращение к товарищам по партии. Когда он постоянно кидал взгляд на часы и прислушивался к звукам из окна. Лишь когда он подошёл к двери, она встала и выдохнула: – Не ходи. – Почему это? – спросил он через плечо. – Там война, – прошептала она, словно это всё объясняло. И она смотрела в его лицо, ожидая ту его робость и нежность, которые были ей привычны. – А я мужчина! – он грубо усмехнулся сразу над всем, что было ей дорого. И повернулся к двери. И она не выдержала и сорвалась на крик: – Ты не мужчина! Ты трус! Трус! Он резко развернулся к ней. Лицо его искажала ярость. – Что ты сказала!? – Ты трус! Ты grelottant sous un lapin brousse! – Дрожащий под кустом кролик? – шепотом переспросил он. – Да! Да! Ты только и умеешь, что бежать и прятаться, бежать и прятаться, бежать и прятаться… Глухая пощечина сбила её с ног. Он смотрел на неё и ждал, что она поднимет глаза, чтобы сказать ей, что он не трус. Но она больше не смотрела на него и молчала. 23. После его ухода, Софи встала и отправилась к единственному в городе сотруднику госбезопасности уже далёкой страны. Не обращая внимания на любопытно высунувшуюся на крики соседку, она шла по улице. Агент встретил её ласково, напоил кофе, ничего не спросил про синяк на щеке и подсказал, как правильно написать донос. И она написала о дезертире, предателе, бежавшем с поля боя, своём муже – Иване Лашеве. И пошла домой собирать вещи ему в дорогу. 24. Иван вернулся домой в полночь. Пьяный от крови, криков и огня. На куртке его алели брызги, но он отмахнулся от её заботы: «Не моя». Она поняла и особенно нежно поцеловала его. Он усмехнулся и провёл пальцем по синяку. Он был счастлив сейчас. Счастлив и нужен. 25. А в два часа ночи за ним пришли. Софи могла только восхититься оперативностью их работы и вложить в руки опешившего мужа чемодан. Они её поблагодарили, он поцеловал. Когда дверь закрылась, и от дома отъехал тихий тёмный автомобиль, она обессиленно опустилась на пол и заплакала. А на другом конце мира, на кожаном диване, зажатый между двумя агентами, он возненавидел её, проезжая мимо любимого кафе. 26. На обратном пути на родину не возникало никаких задержек. Одни серые самолёты сменялись другими легко и незаметно. Концом дороги стали две небольшие серые бетонные и сырые комнаты без окон. Единственное их отличие заключалось в единственном же предмете мебели. В одном случае это была узкая койка, в другом – стол, и то и другое железное и одинаково звеневшее от щелчка пальцем. 27. И такой же серый и сырой офицер приходил к нему через равные промежутки времени (каждый день? час?) и задавал одни и те же вопросы. – Имя? – Лашев Иван Григорьевич. – Место рождения? – Ровежон. Это небольшой город в… – Место проживания до предательства? – Ровежон. – Женаты? – Да. – Дети? – Нет. Не знаю. – Место работы? – Школа номер одиннадцать. – Должность? – Учитель иностранных языков. И тут же: – Чем занимались во время проживания за границей? – Пил кофе, вино, читал газеты. Жил. Чем ещё можно заниматься? – Почему сбежали? – Не хотел воевать. – Занимались революционной деятельностью? – Да. – Почему прекратили? – Меня арестовали. – Кто? – Вы. Ваши. И так каждый день (час?). Но ко всему привыкаешь. Особенно, когда кормят неплохо. 28. Однажды пришла жена. Та, из позапрошлой жизни. За её юбку цеплялся мальчик с белыми, как у Ивана, волосами. Катюша плакала, обнимала Ивана за плечи и шептала что-то нежное и ненужное. Он взял её за плечи, отстранил от себя и долго всматривался в это давно чужое лицо. В этот момент ребёнок заплакал, глядя на отца. Заплакала и Катя. Она шептала: «Ненавижу», – и плакала. Когда её увели, он испытал облегчение. Последним из камеры вывели ребёнка с такими же светлыми, как у него, волосами. 29. Суда почти не было. Зачитали приговор и ровно минуту слушали его бессвязный рассказ о побеге. Дальше слово взял офицер. 30. В тюрьме было не слишком плохо. Гораздо лучше, чем на войне или в комнате с чужой женой. Но слово «предатель» увязалось за ним и туда. Его шептали по углам и сортирам, обсуждали во время работы и за обедом. Первые дни, казалось, у заключённых просто не могло быть другой темы разговора. Постепенно он стал почти своим. Своим по кличке Предатель. 31. В тюрьме бессонными от холода ночами было очень удобно вспоминать. Вспоминать тёплое солнце, море, вино в кафе. И дальше, мимо воспоминаний о войне, работу в школе, учеников (интересно, что с ними теперь? Как это узнать, не помня их имён?), встречу с Катюшей. Вспоминать и оправдывать неловкую встречу теперь, что он не слишком-то хотел жениться. Но всё так сложилось. Он пригласил самую красивую девушку их городка на танцы, и она согласилась. И во второй раз. И в третий. А через месяц сказала, что они должны пожениться. И он не был против. 32. Или вспоминать единственного врезавшегося в память ученика – Сёмку. Способный мальчик старательно учил язык и по секрету показывал учителю фотографию какой-то актрисы, найденную в урне рядом с гостиницей во время поездки в столицу. – Я к ней приеду и скажу: «Вы очень красивая», – говорил он. – Как это сказать по-французски? А по-английски? А еще на каком-нибудь языке? Я всё боюсь, я скажу, а она не поймёт. И Иван искал для мальчишки одну и ту же фразу на разных языках. «Вы очень красивая», – однажды, вспомнив Сёмку, он сказал это Катюше на диалекте какой-то далёкой страны. Та только нахмурилась. Когда он сказал тоже самое Софи, она удивилась и попросила перевести. 33. Всё однажды кончается. Война, покой, срок – всё. В его жизни теперь кончилось действительно всё. 34. У ворот тюрьмы его встретила Катюша. Сказала, что неправильно, что сын без отца растёт. – Какой сын? – машинально переспросил Иван, но вспомнил. – Да, сын. Ваня? – Да, Ваня. В честь тебя. И она отвела его домой, всё в ту же комнату с всё теми же соседями. 35. Чтобы заработать хоть что-то, он выучился водить трамвай. Почти механическая и очень тупая работа. Жена никогда не спрашивала ни о чём, словно он никуда не уходил, сын, чувствуя настроение матери, тоже молчал. Единственная отдушина – сплетни соседей. Он часто с удовольствием, гордым и глупым, слушал их тихие разговоры с кухни перед сном. 36. После таких разговоров ему спалось особенно сладко. Ему снились море, небо, Софи. Время, когда его любили, и когда он сам почти любил.