Имя

Грань всех граней. Соединение линей и стекла, взявшего в свой прозрачный, хрупкий плен цвета лишь загорающегося на горизонте восхода. Тонкий абрис скованного изо льда кристалла, бесконечная череда отражений и искажений на водной глади заледеневшей, уснувшей реки, калейдоскоп осколков вечности. И сюда ли вели её мутные воды Стикса? Глядя в высокое, покрытое глянцевым перламутром зеркало, она почти не узнаёт собственные черты. Белое, безликое лицо, белые одежды, тусклые, совсем выцветшие радужки глаз и лишь волосы… Блёклые и присыпанные налётом не то рано появившейся седины, не то первого, выпавшего в декабре снега, они до сих пор хранят лёгкую позолоту давно минувшей молодости. Равно, как и кожа вокруг шеи хранит след проржавевшего холодного клинка. Почти затянувшийся, скрытый теперь широкими брыжами шрам до сих пор иногда кровоточит. И когда она боязливо дотрагивается до алой тонкой полоски, шёлковой лентой перерезающей горло, её бескровные, обветренные губы чуть размыкаются и, кажется, с них сейчас слетит то давно позабытое, потерянное в переплётах вереницы лет имя. Но это всего лишь иллюзия. Имя застывает с первым, неосторожным вздохом где-то на середине гортани, жжёт лёгким отголоском памяти солнечное сплетение и ломает, разрывает в клочья грудную клетку. — Белая Королева. Это имя не всегда было с нею, и  она знает это. Это не истинное имя. Оно было дано ей спустя много лет после смерти. А настоящее имя она уже давно забыла и, быть может, в этом и заключалась вся сила проклятья. Проклятье, которое не давало ей шагнуть в эфемерные объятия вечного сна и обрести завещанный четырьмя столетиями покой. *** Кроме неё, тут было ещё двое — Чёрная Королева и Королева Червей. Их лица тоже были отчего-то знакомы ей. И Белая Королева ненавидела обеих. Первую — облачённую в траур и вырезавшую на своем правом запястье осколком сломанного копья «Lacrymae hinc, hinc dolor*», — за то, что та смогла до конца вспомнить своё данное матерью и отцом имя и то кем была раньше. За то, что вместе с памятью к ней вернулся и прежний цвет волос и  за то, что она почти что шагнула в распахнутые ворота вечного сна. За то, что теперь её звали Екатерина. Вторую же Белая Королева ненавидела просто так и ни за что. Вернее, она ещё не в силах была осознать, что так будит в ней немую ярость и отчего она вздрагивает каждый раз, когда слышит чеканный и металлический возглас: — Отрубить голову! *** Белая королева вновь кривит чуть порозовевшие губы в улыбке и вычерчивает в воздухе имя той, которую готова задушить и лицо которой иногда видит в своих смутных, сшитых из обрывков ускользающих воспоминаний снах. Чьи сотканные из красной парчи робы расшиты россыпями белого жемчуга, а тонкие узкие губы, как и в прежние дни, тронуты каплей жидкого кармина. Но Белая Королева никогда не назовет его Королеве Червей, и лишь насмешливо улыбаясь, негромко шепчет ей вслед: — И не моли, Елизавета. А затем уходит, так и  не услышав ответного: — И не проси, Мария.