Предстоит долгий путь

      Тихо и спокойно. Одного этого уже хватает, чтобы чувствовать столь сильное облегчение, что дрожь пробирает. Но все же страх не уходит. Он где-то рядом. Как-то пробрался в эту пастораль, скрывается за деревьями, дышит, вплетая в свежий ветерок острую нить…       Гранрэй вцепляется в одну из подушек, на которых лежит. Его когти, черные, острые, кривые, раза в три страшнее, чем были раньше – страдания изменяют тела даэдра, так как сама суть детей Падомая – изменение, и тело Грана стало иным за время плена – пропарывают атласную ткань. И его на миг пронзает ужас. Он что-то сделал. Там, в Хладной Гавани, что бы он ни сделал, хоть лишний шаг, хоть лишний крик без ведома Молаг Бала – за этим следовало наказание. Будь там эта подушка – дикая мысль, откуда там подушки? – наверное, его заставили бы ее сожрать целиком, а если бы он сделал это недостаточно быстро, запихали бы остатки ему в глотку и, возможно, всего лишь полюбовались бы, как он давится набивкой. Возможно.       Гран стонет от стыда, что не может сейчас – в безопасности – не чувствовать этого ужаса перед наказанием. Он заплакал бы, если бы умел. Но не знает, как это – его тело не создано для подобных реакций.       Он никогда даже не думал, не мог допустить и мысли, что с ним может быть вот так. Ему всегда было море по колено. Он всегда был о себе самого высокого мнения. А теперь – во что он превратился, о Падомай! Его пытали, истязали, насиловали – да, но самым ужасным было не это. А то, что он через какое-то время, наплевав уже и на гордость, и даже на здравый смысл, стал… уступать. Торговаться. Если он умолял своего мучителя оставить его в покое достаточно униженно, иногда тот выполнял эту просьбу. Иногда не выполнял, но иногда на какое-то время ему позволяли просто валяться на холодной и жесткой земле того Плана. А если он «добровольно» отдавался Князю Насилия и говорил все то, что тот хотел услышать… прекращались на какое-то время пытки. Он понимал, что эти компромиссы с собой ведут его в пропасть, что это разъедает его душу, что рано или поздно он станет рабом Молаг Бала не «понарошку», а по сути, и будет действительно рад исполнять любую прихоть господина… но не мог долго выдерживать без этих передышек. Просто не мог.       Он не возненавидел себя только потому, что все то время не прекращал попыток сбежать. За это платил каждый раз – кровью, болью, очередным унижением – но не прекращал попыток. Сумел выгравировать в своем сознании, что это – обязательно. Что тут – никакого торга с собой. Малейшая возможность – попытка побега. Аксиома. Никак иначе. Потом можно будет дать слабину, в чем угодно, но не в этом.       Гран закрывает глаза. Прижимает к себе подушку.       Нет, все-таки, самое плохое и не в этом. В конце концов, это в прошлом, и он надеется, что сможет это забыть… хотя бы в какой-то степени. Самое плохое в другом… сейчас сама мысль о том, что его кто-то коснется, вызывала страх и отвращение. Просто коснется. Похлопает по плечу, к примеру. Что уж говорить о том, что когда-то было для него так приятно и желанно! Молаг Бал втоптал в грязь все. Поцелуи, объятия, ласки – все теперь изгажено, и не только не принесет радость и не добавит сил – ввергнет его в еще более жестокое страдание. Как он теперь будет получать энергию, чтобы существовать?       Он вспоминает о вине, которое оставил ему его спаситель. Сангвин. Не верится просто. Может быть, эта передышка – тоже часть игры? Молаг Бал решил подразнить его надеждой подольше? Сговорился с другим Князем… или просто навел на его измученный разум иллюзию…       Гранрэй сильно бьет себя по щеке, обрывая параноидальные мысли. Потом понимает, что самоистязание – одна из «милых» привычек, которые он приобрел в Хладной Гавани, и от которых следует избавляться. Самоистязание, разговоры с собой вслух и вот это вот постоянное ожидание наказания за все.       Так, вино. Вино прекрасно. Оно на какое-то время изгоняет страх… позволяет действительно поверить, что здесь – безопасно…       За временем в Забвении следить сложно, но его течение существует и здесь. Через какое-то время Грану удается сесть на подушках. Осмотрев себя, он отмечает, что обнажен, покрыт шрамами, но чист и не истекает кровью. Ничего не болит уже какое-то время. Ни снаружи, ни внутри. Уже хорошо. Но сил нет никаких. Встать? Создать одежду? Смеетесь?       Он оглядывается. Вокруг все так же ясный день, беззаботно светит солнце, пахнет луговыми цветами. Гран знал, теоретически, что в обычном своем виде Очаги Наслаждения – вечные сумерки, нежные, туманные, освещенные тысячей фонариков и загадочным мерцанием светлячков. Похоже, его гостеприимный спаситель отвел ему отдельный уголок со своей погодой и природой… это забота или прихоть? В любом случае, следует поблагодарить…       Гран опять вздрагивает. Благодарность тоже была отравлена проклятым Князем Насилия. Последнее время в плену он бывал ему действительно иногда благодарен. За то, к примеру, что на этот раз он не приволок своих приспешников, троицу зивилаи, которые в свое время решили, что с Молаг Балом куда интереснее, чем с простым, как угол стола, Мехруном Дагоном. Эти ублюдки не были изобретательны, но были совершенно ненасытны. Он не мог забыть их грубый гогот и возгласы вроде «теперь я сзади, эй, моя очередь!» и «двигайся, ты, мелкая шлюха». Молаг Бал терзал его все же как-то… лично. Хотел его сломать, поработить, это был все-таки в каком-то роде поединок, пусть и совершенно неравный. А для этих он был просто средством… и даже не средством утоления похоти и жажды крови, а просто средством приятно провести время. Они насиловали его ровно затем же, зачем светская дама поигрывает веером, а старый солдат, давно уже вышедший в отставку, полирует меч. От нечего делать. Они даже травили через его голову какие-то тупые анекдоты. Это почему-то было самым жутким.       Гран встряхивает головой. Кусает губы, чтобы не завыть от нахлынувших воспоминаний. Все, все, это больше не повторится. Но да, он чувствовал иногда благодарность к своему мучителю. Еще один шаг в пропасть.       Он снова валится на подушки. Судорожно вздыхает. Поворачивает голову и видит покрывало, которого раньше тут не было. Сангвин. Эта забота все же трогает Грана. Он смутно удивляется, что еще способен испытывать светлые чувства. И, осознав это, заставляет себя улыбнуться – зло, криво, но все же улыбнуться. Ничего, Молаг Бал! Всё ты отравить не смог, мразь!       – Я справлюсь… клянусь Забвением и Пустотой, я справлюсь, – бормочет он себе под нос. Ладно, разговоры с собой – это может пока подождать. Не все сразу.       – Прости, я не дождался, – неподалеку от ложа Грана возникает еще одна куча подушек и низкий столик с обилием разнообразных бутылок. На подушках, радостно фыркая, устраивается Сангвин в облике рогатого толстяка с крайне забавной физиономией. Гран смутно помнит, что из Гаваней тот вытаскивал его в ином облике. Но так ли это важно?       – Что? – хрипло спрашивает Гранрэй.       – Ну, думал, ты меня позовешь, чтобы выпить. А ты чего-то пьешь тут в одиночку. Скукота! Тебя как зовут, дружище?       – Гран. Гранрэй.       – Ага. А меня Сангвин. Иногда Сэм. Иногда «О-Боже-Как-Я-Ужрался!» А иногда никак не зовут, а я сам прихожу, – он заливисто смеется.       – Я… благодарен… – через силу говорит Гран.       – О, оставь! Вообще даже забудь. Давай лучше выпьем, – он указывает пухлым пальцем в сторону Гранрэя, и рядом с тем возникает такой же столик. – Вон та зеленая бутылка – это аргонианское кровавое, кстати. Но вообще начать лучше с меда. Смертные иногда делают на удивление неплохое бухло. Ты согласен?       – Я… наверное.       – Расслабься. Тут у меня можно иметь свое мнение по любому вопросу. Ну кроме, конечно, того, что нельзя считать, что пить вредно. Ну то есть ладно, можно, но только чтобы потом передумать.       Они какое-то время пьют.       – Ты как животных, любишь? – спрашивает Сангвин, опрокинув в широкий рот очередной кубок.       – В каком смысле?       – Пф, в обычном. Смотри, я какую славную котяру подобрал! – Сангвин демонстрирует такую же толстую, как он сам, крупную рыжую кошку с философской сытой мордой. – Хочешь погладить?       – Это именно кошка? Не даэдрот? Животное?       – Даже не альфик. Обычная кошка. Ну, то есть, конечно, очень классная кошка! Теплая и любит, когда ее гладят. И за ушком чешут. На, держи!       Кошка исчезает из рук бога и оказывается рядом с Граном. Тот несмело касается рыжего меха. Кошка начинает мурлыкать. Гран осторожно гладит животину по толстому боку. В горле его вдруг встает комок. Он стискивает зубы, не понимая, почему вдруг накатила эта жуткая душевная слабость, это желание заскулить, как побитый пес, уткнуться в этот мягкий кошачий бок лицом…       – Ой, вспомнил, у меня дела! – Сангвин вдруг вскакивает, щелкает пальцами и куда-то исчезает вместе со свом столиком. Кошка остается у Грана. Он позволяет себе уткнуться в ее шелковый мех лицом и тихо заскулить, как и хотелось. И почему-то становится легче.       Следующие дни, если здесь есть дни, кошка постоянно трется рядом с ним. То лакает молоко, которое Гран подливает ей из берущегося ниоткуда кувшина, то закусывает какими-то кусочками мяса из появляющейся опять же ниоткуда огромной миски, то лениво играет бахромой покрывала, то даже делает вид, что гоняется за бабочками… а чаще просто лежит рядом с беловолосым даэдротом, грея его своим боком, мурлыкая и жмурясь.       – Та-ак, – Сангвин опять объявляется неподалеку. – Как там наша девочка? Во-от какая девочка, – кошка лениво потягивается, распушив хвост, и трусит к Сангвину, который теперь в облике, наоборот, тощего фигляра с рогами. Князь Даэдра гладит кошку, чешет ее за ухом, потом переводит взгляд на Гранрэя. – Ты что, трезвый, что ли?       Гран против воли улыбается.       – А-я-яй, приятель, вот стоит на пару деньков отлучиться, – Сангвин хлопает в ладоши. – Прошу! Это уже местное. Как ты насчет тостов?       Гран вдруг снова ощущает страх. Сейчас он подойдет к нему… всего лишь чокнуться, но вдруг… он опускает глаза, уговаривая себя не дергаться, ведь в этом ничего такого…       Сангвин на какой-то миг чуть мрачнеет, но потом снова беззаботно ухмыляется и садится шагах в трех от подушек Гранрэя.       – Итак, тост! Одна маленькая, но гордая птичка…       С места Сангвин не встает, чокаться не тянется, и тосту к третьему Гран расслабляется. Тосты длинные, по большей части слегка дурацкие, но довольно забавные.       – А ты тосты какие-то знаешь? – после пятого тоста спрашивает Сангвин.       – Да нет, – говорит Гран, чуть подумав. Поправляет покрывало, садясь.       – О! – Сангвин щелкает пальцами, словно что-то вспомнив. – Ты какой цвет любишь?       – Э…       – Стой, угадаю! Черный?       – Ну так…. В общем…       На Гране вдруг появляется одежда. Простые штаны и рубаха черного цвета.       – Спасибо, – говорит он, понимая, что кровь приливает к щекам. Он так слаб, что даже одежду не может создать себе!       – Было бы за что.       Рыжая кошка, наигравшись с бабочками, снова подходит к Гранрэю и растягивается рядом. Этакий толстый пуфик с лапками. Тот гладит ее уже привычным жестом.       – Ладно, следующий тост! Один мой друг…       С каждым бокалом тосты Сангвина кажутся все забавнее и забавнее. Наконец, Гран смеется над очередным, расплескивая вино из кубка.       – Отли-ично, – выдыхает он, и ловит себя на том, что залихватски встряхивает волосами, по своей давней привычке. Оказывается, она никуда не исчезла! Просто затаилась…       – А давай в города играть, – Сангвин тоже смеется, – Брума!       – Анвил, – говорит Гран, усмехаясь.       – Л-л-л… Лейавиин!       – Нарсис.       – Солитьюд. Подожди, так скучно играть. Давай пить за каждый город!       Городов много – нынешних и давно разрушенных, тамриэльских и акавирских… оба собутыльника бывали за свою бесконечную жизнь во многих… и Гран, поднимая тост за каждый, иногда вспоминает что-то из того счастливого прошлого… вскоре он уже так пьян, что не может вспомнить, какие города уже называл, а какие нет.       Сангвин роняет кубок, тот катится к ногам Грана.       – А, твою-то… друг, подай, будь добр, вон ту штуку…       – Щас, – бормочет Гранрэй, шаря рядом с кубком, он пьян вусмерть. – По-го-ди…       Он хватает, наконец, кубок и, пошатнувшись, встает, делает два шага к Сангвину и протягивает ему кубок. Тот, кивнув, берет у него из рук. Гран не замечает, что их пальцы на миг соприкасаются.       – С-спасибо, – Сангвин снова кивает, фыркает. – Нальешь?       – А чего?       – Да чего хошь! Пьем!       Гран берет какую-то бутылку, наливает Сангвину и себе. Тот сидит, Гран стоит – просто забывает сесть, слишком пьян.       – Какая буква?       – Не помню. Эс.       – И кто при… придумывает? – язык у Грана немного заплетается.       – Ну давай я. Скайрим.       – Эт… не город. Этого… это... провинция.       – Значит, двойную порцию! За Скайрим! Ура! Теперь мэ. Эм. Или мэ.       – Мар-карт, – тут Грана качает, и он машинально опирается на плечо Сангвина.       – Тэ… Там-ри-эль… – Сангвин никак не реагирует на руку на своем плече, и Гран тоже не соображает, что коснулся кого-то.       – Тамриэль – не город! Это ваще… ваще… материк!       – Значит, тройную! За мать его мать… мать… материк.       Они еще какое-то время пьют, а потом Гран говорит, что ему хватит, и отползает на свою импровизированную кровать из подушек. И моментально отрубается. Без снов.       Похмелья в Очагах Наслаждения не бывает. Гран, проснувшись, потягивается… вчера они пили с Сангвином. И он… они даже, кажется, пожали друг другу руки, когда договорились о том, сколько пить за Румар, которое вообще озеро. И ничего! Не жутко, не противно!       Он, правда, был пьян до визга, но…       Гран гладит кошку. Интересно, ее как-то зовут? И есть ли у нее смертные хозяева, Сангвин же ее где-то подобрал…       Даэдрот решительно встает. Хватит, належались. Он запускает пятерню в волосы, чешет основания рогов. И вдруг вздыхает полной грудью. Еще и еще. Кажется, он нормально не дышал с тех пор как… так, стоп. Просто давно.       Он оглядывается вокруг. Ветер треплет его волосы, солнце греет его лицо. Магнус не брезгует Планом Князя Веселья, хотя бы иногда… Гран подхватывает кошку, мявкнувшую от неожиданности, на руки, прижимает к себе.       – Пойдем, красотка, прогуляемся, – говорит он.       «Красотка» не возражает, обмякает на его руках.       Гран делает променад до ближайшего ручья и, отпустив кошку, с наслаждением умывается проточной водой.       Его ждет еще много внезапных приступов ужаса, мучительных воспоминаний, неожиданных приливов отвращения к себе, он все еще не имеет ни капли силы, ему еще долгий путь предстоит пройти… но в этот момент он впервые верит в то, что это у него получится. Что он справится.