Ещё не раз

Don't feel bad while you're there Life was only Sad while you were here Filled with rage and fear And now I sit by your side but you can't hear me You can always count on me Don't feel sad, you're with angels I will soon come visit you And talk about, the time we had together Now our town is filled with tears Crystal

Алекс не понимает, зачем приходит сюда раз за разом. Почему бессознательно бродит по глухим, затерявшимся под крошащейся от сухости листвой тропинкам, мысленно пребывая в совершенно другом месте. Упорно отказывается объяснить самому себе, какого черта он не может успокоиться, и все идет сюда и идет, теряя по пути связь с реальностью, превращаясь в обесточенный прибор, действующий на остатках устаревшей механики - перебирает ногами, болтает руками, если они прежде благоразумно не убраны в карманы теплого пальто, смотрит на мир словно незрячими глазами, ибо мозг отказывается работать, синапсы вкупе с оценочной деятельностью машут ручкой и с весёлым улюлюканьем сбегают от него. Алекс упертый, кормит себя какими-то сырыми, безвкусными оправданиями, выдумывает странные причины и возвращается сюда. По неведомым врешь. ему причинам появляется тут снова и снова, едва не ночуя здесь неделями, либо пропадая на несколько месяцев. Но он все равно придёт снова. Не может не прийти. *** Усталое серо-голубое небо полнится отчаливающими птицами, наперегонки летящими с ними тяжелыми облаками, упругим мокрым ветром - предвестником далеких хмурых бурь. Ветви натужно скрипят, лысеют с безумной скоростью, бросаются листьями в такого же уставшего, измученного Алекса, что вновь бездумно переставляет ноги в направлении его персональной бессрочной смерти. Хрусткий гравий под ногами звучит унизительно приятно, царапает удушающую тишину и хоть как-то помогает сосредоточиться на собственном существовании, не утонуть в вязком безразличии. Алекс идет навестить старого друга и по дороге давится сиплыми вдохами, на тонкой нити удерживая собственное сознание от сокрушающей истерики. Он идет и идет, и его путь обнимают косые от старости могилы, смотрят равнодушными полустертыми виньетками с надгробий, вздыхают вслед разочарованно и обиженно. Их-то никто не навещает. Все как всегда, привычно до скучной рутины, но Алексу это причиняет боль настолько нестерпимую, будто он пришел сюда в первый раз. Могилу Шона видно издалека - она ясно выделяется своей скупой ухоженностью среди пыльного и ломкого, как сухая веточка, бурного и богатого запустения. Алекс неосознанно ускоряет шаг. Его уже заждались. Он находит припрятанную подстилку, садится на землю и приваливается спиной сиротливо жмется. к безразлично-холодной каменной плите, подтягивает колени к груди, жмурится, а после открывает глаза широко-широко и запрокидывает голову. На него сверху смотрит Шон. Смотрит безграничными серо-голубыми небесами, ласкает и улыбается с них серовато-желтыми бархатными облаками, и последняя хлипкая ниточка наконец рвется. Дыхание перехватывает моментально, будто кто удавку на шею накинул, кадык дергается, потому что парень силится проглотить удушающее чувство, но ничего не выходит. Глаза наполняются слезами стремительно, влага вытекает на щеки, как речная вода в половодье разливается на землю. Хриплые всхлипы толкаются внутри, торопятся вырваться наружу, давят на грудную клетку клубком змеистых завихрений, и Алекс топит лицо в сухих руках, собирает в них горячую горечь слез, срывается в рыдания будто в пропасть с обрыва. Щекам, испещренным солеными дорожками, больно, в носу печет и хлюпает от прогорклой соли, глаза напоминают разверзшиеся хляби небесные, из которых идет одна соль - соль почти металлическая, почти кровавая, вытекающая из рассеченной души вместе со всей едкой отравляющей болью, вытащенной наружу - под это невозможное небо, в этот невозможный мир. Всегда спокойный, он барахтается сейчас в своих эмоциях, уплывает все дальше от берега, тонет в самой пучине, и уцепиться ему решительно не за что. В интимной тишине, в уютном одиночестве хорошо, и сильному обычно Алексу не стыдно за свои полные боли истеричные слезы. А в его мыслях море ярких картинок и красок, тонны звуков и неисчислимое количество минут. В его сознании полно воспоминаний - горячих и болезненно-счастливых, как и бегущие по щекам слезы, в его сознании полно Шона - рыжего, пестрого, как платок маленькой цыганки, шумного и хорохорящегося, только когда он в безопасности, терпкого и горчащего, как плитка черного шоколада, с его переливающимися теплым золотым солнцем волосами и сумасшедшими серыми глазами не от мира сего. *** Шон - чистой воды придурок, замкнутого Алекса это бесит до скрипа зубов. Он шумный, нескладный, его пустые бравады преследуют блондина повсюду, выворачивают душу, забираются паразитами под кожу. Шон - неудачник, странный, ломкий и неудобный, мешается камушком в туфле. Алекс замыкается еще больше, отворачивается, как ребенок отворачивается от ненавистной каши, когда рыжий лезет к нему с пустыми разговорами и утомительными объятиями. Зажатому Алексу неуютно рядом с раскрепощенным, свободным Шоном. Шон бьет по глазам тяжелой золотой медью, смотрит исподлобья колдовской сталью радужек, и Алекс, зачарованный, словно проснувшийся после гипноза, внезапно обнаруживает себя где-то на одном из холмов, сидящим вместе с этим несносным существом. Только Шон не трепыхается, тих и спокоен, смотрит в затопленное голубым небо, и Алекс думает, что умиротворение - вот оно, сидит рядом, дышит глубоко и медленно, сосредоточенно следит за заплывом облаков в этом огромном океане, перевернутом у них над головами. В какую-то минуту растекшегося вязкой глиной времени приходит понимание, что Шон наконец сорвал все маски, остался абсолютно голым и почти коченеет от невозможности и нежелания вновь становиться надоедливым балагуром, словно так... нужно. Так - правильно. Алекс закусывает губу, молчит, интимность момента и лёгким тополиным пухом порхающее в воздухе доверие не хочется нарушить никоим образом, и такое чувство, будто он просто в одно мгновение прозрел. И когда рыжий снова лезет обниматься - не требовательно, но застенчиво и вежливо, - Алекс не отстраняется, позволяет теплым рукам, испещренным маленькими солнечными поцелуйчиками (так ему про веснушки когда-то рассказывала мама) опутать себя, а щекотной из-за волос голове устроиться на своем плече. Шон - слабак, его тело тонкое и хлипкое, руки нетренированные, и Алекса забавляет вопрос, который он часто задает сам себе - сколько раз был бит этот неугомонный хлюпик, пока тот самый хлюпик крепко держится за него самого, обнимает за плечи и давит вниз, словно боится утонуть в душном, густом вечернем воздухе во время первого, неуверенного и кривого, как их профессор после знатной попойки, поцелуя. Шон красив, Алекс отмечает это про себя с некоторой отстраненностью, удерживая тонкого и худосочного парня у себя на коленях и сосредоточенно ощупывая того, нажимая на плечи и спину, ощущая, как трепещет под теплыми пальцами грудная клетка. Его бледное лицо усыпано веснушками как брошенным неловко на белую гладь стола пшеном, ведьминские серые до полупрозрачности глаза смотрят внимательно, цепко, но вскоре скрываются за туманной поволокой желания, закатываются под тончайшие, голубоватые в этой темноте веки от наслаждения. Его губы горячие и сухие, как ты их не облизывай и не целуй, пунцовые и бархатно-сладкие, как крошащийся на зубах спелый арбуз, приоткрыты в попытке вдохнуть больше воздуха, но все безрезультатно. Алекс медленно сходит с ума. Шон прекрасен, блондин тихо шепчет это в чужие бордовые губы, задыхается, льет в них кровь со своих собственных, потому что рыжий бьется в его объятиях отчаянно, будто пойманный в капкан зверь, стонет то коротко, будто стреляя, то протяжно и томно, словно голосом прослеживая движение самого Алекса внутри себя, но так или иначе ранит его мощью своего голоса, и губы печет нестерпимо, кровь бежит и бежит из-под лопнувшей кожи, горчит и соленым морем оседает в них двоих при каждом поцелуе. Шон - солнце, будит его каждый день застенчивой, сияющей улыбкой, и Алекс не сдерживается, улыбается в ответ доверчиво, цепляется пальцами за позолоченные прядки, ловит каждое мгновение и все так же бесится от выходок этого дурня, с торжеством сообщая самому себе, что отныне он будет счастлив и будет жить в мире. *** А потом Алекс теряется на жуткой, бесчеловечной войне, жрет сухую траву на завтрак, обед и ужин, изредка разбавляя ее старыми мясными консервами и крайне хреново спит. Что с Шоном и остальными - он не знает. Их с другими мутантами выгоняют на поле боя, заставляют творить ужасные вещи, в это время не отрываясь от своих микроскопов, проверяя их клетки в сотый, тысячный раз, и Алексу тошно, так тошно, хочется просто исчезнуть, раствориться в этих душных, горелых джунглях. Потому что где-то глубоко в утробе что-то скребется, препарирует его внутренности ржавыми инструментами, по живому, без наркоза; сцеживает в кровь кипучий яд страха, дербанит душу кривыми когтями и после всего этого зашивает грубым наждаком, будто в наказание за все его деяния. Алекс мучительно стонет в подушку каждую ночь, и после месяца этой непередаваемой боли понимает, что это совсем не наказание. Это предупреждение. Потому что спустя ещё месяц боль уходит, оставляя за собой лишь выжженную напалмом, радиационную пустошь внутри. *** Алекс потерялся на войне, а Шон - в лабораториях Траска. Он не знал, сколько кричал, звал на помощь, умолял и под конец просто бессвязно вырывал из небытия всего одну мысль: Найди. Спаси. Убереги. Знал только, что каждая секунда - шажочек в вечность, туда, где уже не будет больно и по-детски обидно. Потому что Алекс не нашёл. Потому что не спас. Не уберег. *** Война окончилась хлипким миром, вновь настали безоблачные дни, но для Алекса все пошло прахом, осыпалось едким, как кислота, пеплом на голову, пеленой болотно-зеленого горя закрывая окружающий мир и негреющее больше солнце. Все, что ему осталось - с трудом добытые останки Шона и устроенная благодаря Чарльзу могила в самом нелюдимом месте старого, заброшенного кладбища. Осталась тоскливая скорбь и сухое, как душа у него внутри, безразличие. Он остался в школе у Ксавье, стал преподавателем, с едва тлеющим довольством наблюдал за успехами брата, но последние остатки любви к этой жизни потерял вместе с гибелью Шона. Вопрос оставался один - через сколько они встретятся. *** Алекс плачет всегда здесь - воспоминания ранят и исцеляют одновременно. Сладкие, пахнущие солнцем воспоминания - все что у него есть. И их на самом деле очень мало, но каждый раз он силится вспомнить ещё больше, пережить вновь и вновь каждую мелочь. Алекс прекрасно понимает, почему приходит сюда раз за разом. Но признаться в этом самому себе - значит окончательно подтвердить, что Шона - его слабого, придурковатого дурня, его прекраснейшего золотого человека - больше нет на этой земле. Этого Алекс не переживет.