Низкий холод

После первого возвращения из Нарнии у Эдмунда чешутся ладони. Что бы он не делал, они зудят, ноют и колются, пока он не берёт в руки нож и не режет себе палец. Неглубоко и бездумно, он разрезает, кажется, только кожу, но кровь начинает течь так, словно он перерезал себе вены. Эдмунда не пугает это - он, напротив, стоит с пол часа и смотрит на то, как постепенно кровью наполняются обе его ладони. Кровь бежит сквозь его пальцы, крупными каплями жадно капает на пол, замерзая там колкими льдинками, а он никак не может оторваться. Сейчас для него невообразимо важно - чувствовать эту кровь в себе и на себе, лишаться её части, зная, что это вернётся сторицей, дышать, слыша стук сердца в ушах. Когда он раскрывает ладони, решив пролить всю кровь, она не обрушивается на пол, а замирает на его ладонях, противореча всем законам, которыми пестрят умные книги Сьюзен. Эдмунд смотрит на пульсирующие красные потоки и улыбается, теряя связь с реальность. Гул в ушах всё нарастает, и когда он хлопает в ладоши, вся кровь вдруг исчезает, впитавшись обратно в него. Она уходит прямо в кожу, а та, что осталась на полу - врезается холодом в ступни, стоит ему сделать шаг вперёд. Теперь у него никогда не заживающая ранка на пальце, которую он так любит посасывать в моменты сильной задумчивости, взбухшие синие вены на руках и еле прослеживающийся пульс. Постепенно в Эдмунде просыпается та сила, которую подарила ему на прощание Ледяная Королева, и все сны его теперь с металлическим привкусом опасности во рту. Это происходит медленно и почти неощутимо. Вначале он начинает понимать, когда не стоит трогать своих сестёр - несколько дней в месяц от них пахнет по особенному душно, веет грязной, непригодной уже ни для чего кровью. В первые несколько месяцев Эдмунд морщится и мажет нос мятным маслом, но потом привыкает и просто дышит в такие моменты рядом с ними через раз. Затем драки с задиристыми мальчиками превращаются в нечто абсолютно новое - Эдмунд слышит их кровь, чувствует, как она с тихим текучим звуком движется по организму, и все чаще зачинщиком драк становится именно он. Ведь это так просто - заставить кровь прилить к голове, взбудоражить сердце и приказать мышцам сжиматься от боли. Адреналин ядом растекается в чужом теле, и человек готов к драке, дай ему только повод. А Эдмунд никогда не умеет молчать. Даже это он делает слишком провокационно. По крайней мере его противникам кажется именно так. Пугается своей новой силы он всего раз - когда пытается отмахнуться от случайно залетевшего в комнату через открытое окно воробья и случайно разрывает его в клочья. Он делает всего один взмах рукой, а маленькая птичка с оглушающим хлопком лопается, обдав его веером кровавых брызг и гадко пахнущих ошмётков. Тогда его рвет ещё несколько часов, и последние полчаса из них Эдмунд выплёвывает из себя кровь вместо желчи. Но её все равно не становится меньше внутри него. Ночами ему снится грустная улыбка Джадис. Она, увенчанная своими развевающимися волосами, падает в темноту, не зовя его с собой. Спустя ровно год после того, как он впервые ощутил кровь иначе, Эдмунд понимает смысл этих снов - Джадис незачем звать его. Он и так уже падает вместе с ней. *** Изменения с его телом не останавливаются. Его ногти, которые он вечно обкусывает до мяса, постепенно наливаются застоявшейся кровью и теперь кажутся совсем чёрными. Сколько бы он не пытался проткнуть их иголкой или избавиться от этой странности хоть как-то, кровь никуда не девается, и постепенно он привыкает носить только вещи с длинным рукавом. От перепада температур и изменений погоды ему становится дурно, но не так, как Люси. У него не болит голова и не ноют кости. Просто люди вокруг него приобретают кровавые ореол, состоящий из переплетающихся вен и капилляров, а ритмы их сердец сплетаются в один мотив, гремящий в голове, как гром среди грозовых туч, свойственный людям, у которых есть общая тайна. Все эти странности с кровью не проходят мимо брата и сестёр, и хоть они и не подозревают, насколько далеко зашел с изучении самого себя Эдмунд, постоянно пытаются помочь. И ему, спокойному, словно покойнику, горько разыгрывать беспокойство о самом себе. Но он волнуется о них. По своему. Знает, что у Питера проблема с сосудами, а у Сьюзен от постоянного чтения пережаты нервы в шее. Когда Люси серьёзно заболевает, он лечит её кровь, что помогает ей выздороветь без всяких лекарств намного быстрее. Видеть вместо обычных тел сосуды для крови, с которой он может сделать странные и пугающие вещи, становится привычным слишком быстро, и Эдмунд знает, что здесь дело не обошлось без его ледяной знакомой. Джадис шепчет ему секреты всех метелей, бурьяны заплетают его волосы по ночам в причудливые прически, а в ногах, под одеялом, всегда лежат снежные сугробы. Эдмунд привыкает и к этому. Больше от нормальных людей он ничем не отличается, и все живут хорошо ровно до того момента, пока не заболевает он сам. Это похоже на то, будто его организм в один момент взял и сдался. Приглашённые врачи разводят руками и не могут прощупать его пульс, у священника замерзает святая вода и обледеневают все свечи, а у дежурящей рядом с его кроватью Люси постоянно идёт кровь носом. Эдмунд заговаривает кровь впитываться в её губы, и это становится последним, на что он в состоянии потратить силы. Несколько долгих, промозглых недель он просто лежит на кровати, потея кровавым потом, и удивляется тому, насколько ясной может быть обескровленная голова. Мысли в ней чинно перетекают из угла в угол, и он даже находит в себе силы улыбаться сказкам, которые читает ему Люси. Ему нестерпимо холодно где-то под сердцем, зима растёт внутри, тихо звеня льдистыми гранями, но Эдмунд уже не пытается согреться. Знает — не выйдет, и смиряется однажды вечером, перестаёт надеяться на лучшее. Тогда окна в его комнате вымерзают изнутри морозными узорами, и Эдмунд забывает свет солнца, тихий смех Питера и скрип половиц в коридоре. Остаётся только вой вьюги в ушах и тихий, арктически спокойный голос Люси. Как темная вода подо льдом. Люси наловчилась не шморгать вечно мокрым носом и уже не пачкает одежду кровью, и это - очередной плохой знак для Эдмунда. Он наблюдает за тем, как окружающий мир привыкает к его болезни и знает, чувствует, что осталось совсем недолго. Джадис перестает сниться ему, поселившись в слипшихся от холода легких, и теперь медленно замораживает его изнутри. Подарив ему часть своей силы, она хотела развлечения взамен. А что может быть интереснее наблюдения за жизнью Эдмунда Справедливого, владеющего самой тёмной магией? Не знающего что делать и сломленного уже изначально, готового ко всему, что хочет даровать ему судьба? Не нужного никому, кроме младшей сестры, выплакавшей все глаза? Эдмунд уже давно догадывается о плане Джадис. Он не против такого расклада где-то в черной и холодной глубине себя. Жалеет он только об одном - в таком состоянии он не может даже попрощаться с Люси, и, уходя после одной особенно тяжелой ночи вслед за Асланом, шерсть которого переливается солнцем, он обещает себе, что обязательно дождётся её в Нарнии. *** Тот разговор с Асланом Эдмунд запоминает навсегда. Он стоит напротив Аслана и больше не чувствует его могущества, от которого раньше перехватывало дыхание. Не хочется больше преклонить колено и слушаться беспрекословно. Только тянет внутри чужое странное чувство, будто что-то в Эдмунде радо встретить Аслана вновь. Темная магия бархатисто вздрагивает, просыпаясь, и Аслан скалится, кивая в приветствии. Так Эдмунд узнаёт о том, что Аслан и Джадис когда-то были не простыми противниками. Пока Аслан, уже не выбирая слов, разговаривает с тьмой внутри Эдмунда, на несколько мгновений забыв о нём самом, Нарния приобретает привкус пыли и разочарования. От лесов и рек пахнет нафталином и шубами, как в старом шкафу, а птицы скрипят лестничными перилами. Затем все схлопывается, Эдмунд сглатывает, и магия начинает бурлить внутри него, позволяя сделать выбор. Уйти навсегда или остаться, взяв на себя тяжелое бремя. Решая все это, Эдмунд не смотрит на Аслана. Лев больше ничем не может помочь ему. Он ощущается теперь большим сгустком светлого могущества, от которого хочется отвернуться или прикрыться рукой. Эдмунд, король Нарнии, прозванный Справедливым, на самом деле уже давно выбрал свою судьбу, променяв нормальную жизнь на горсть рахат-лукума, и его личного выбора здесь никогда и не было. Аслан позволил этому случиться и теперь просто соблюдает условности, задавая ему вопрос. И пусть эти мысли поражают и делают больно Эдмунду, иначе думать он уже не может. Сердце стучит четким, ледяным ритмом, и когда он протягивает Аслану руку с почерневшими ногтями, заключая вечное перемирие, он не чувствует почти ничего. Вскоре Аслан покидает его, исчезнув по более важным делам, и Эдмунд остался где-то в Нарнии. Во время короткого разговора его одежда успевает обледенеть, а волосы — смерзнуться в сосульки и, вытряхнув иней из рукавов, Эдмунд глубоко вздыхает. Тут же налетает холодный ветер, стонут от удивления деревья, и, опомнившись, Эдмунд прогоняет ветер прочь. Здесь его магия ведет себя намного более разгульно, сила кипит, провоцируя на глупые импульсивные поступки, но Эдмунд слишком взрослый для таких вещей. Осмотревшись вокруг и примерно поняв, где он находится, Эдмунд просит у леса ночлег, и когда нора под ближайшим огромным дубом гостеприимно распахивается, сдвинув маскирующие вход листья в сторону, он благодарно кивает шуршащим кронам и залезает в душистую темноту, увитую корнями. Трава, на которую он ложится там, тут же смерзается в удобную лежанку, снег взбивается подушкой под голову, а сухие листья, скрипя, сплетаются в накидку. Погладив пальцами сухие стебли травинок и не почувствовав прикосновения, Эдмунд зажмуривается и отворачивается к темноте. Та, понятливо окутав его, укрывает от всех печалей, застилает вход в нору и погружает Эдмунда в сон, где он впервые не боится увидеть Королеву Зимы. Теперь эта ноша принадлежит ему, и бояться уже некого. Все ужасное, что могло случиться с ним, уже сбылось, и теперь Эдмунду нужно просто научиться с этим жить так, чтобы никого не покалечить. *** Пока он спит, не видя сновидений, дерево, приютившее его, успевает промерзнуть до корней и почернеть, а вместо зеленых листьев на нём распускаются прекрасные снежные цветы с кровавыми росчерками по кайме. Черная ссохшаяся кора пьёт печаль Эдмунда, и когда он открывает глаза через несколько лет, ему впервые не больно дышать. Горечь все еще гулко бьётся в нём вместе с ударами сердца, но она не настолько разрушительная, как раньше, и он удивленно рассматривает просвечивающую кожу на ладонях, под которой теперь живёт дикая стихия, переплетаясь с венами, и не чувствует в себе кровавой памяти способностей. Она уснула в нём так глубоко, что осталась только памятью в темных ногтях. Захватив плащ из листьев с собой, Эдмунд вылезает из норы и с удивлением замечает, что его появления ожидают. Черные хищные птицы, кормящие своих птенцов сырым мясом, за время его сна успели свить в угольных ветвях дерева гнёзда, а другие темные твари привели под серебряную крону свои семьи. В первые секунды Эдмунд по старой привычке ждет от них атаки, но вместо этого они кланяются ему до земли, и Эдмунд прикрывает глаза, чувствуя чужое повиновение кожей. Оно не пьянит, как должно бы, и пока темные твари с зубами, способными легко перекусить его шею, разговаривают с ним, учтиво опустив глаза и пригнувшись в полупоклоне, он вспоминает жаркое солнце, светящее через окна в их дворце, и светлый тронный зал, в котором всегда было тепло и празднично. Холодный ветер, ласково причесывающий травы под его ногами, шепчет Эдмунду о том, что теперь только он здесь — хозяин, и ему приходится согласится с этим. Жизнь, прожитая в его первое появление в Нарнии, вспоминается медленно и нехотя, но сейчас он намного сильнее, чем тогда. На его плечах лежит масса обязанностей, и, в отличии от его юношества, сидеть на троне теперь просто нет времени. Эдмунд вдыхает воздух полной грудью, и тревога оседает в нём, как влага на листьях. Он чувствует больную и оставленную без присмотра магию, не знающую, к чему приложить себя, что сделать для того, чтобы проявиться. Ощущает, как она постепенно иссякает, источаясь, не имея подпитки и растворяясь в воздухе, вытекает из деревьев, камней, рек, делая их обычными и простыми. Умерщвляя. Слышит, как плачут Нарнийские жители, оставшись без правителей. Как уходят, становясь легендами, духи, как покрываются мхом старинные алтари, как ржавеет железо в мечах и латах, которых теперь некому носить. Как затихают, лишившись слов, песни, от которых бурлила кровь. Нарния крошится и стареет прямо у Эдмунда на глазах, скрипит у него на зубах, просит, бьётся от ужаса, нетерпения, зарастает вьюном, и он, захлебнувшись всем этим, берет дело в свои руки. Вновь разгораются жертвенные костры, стучат, приминая некошеные посевы, копыта кентавров, поют лютни, и тьма, напитавшись, жирно блестит, таясь между лоснящихся на солнце звериных тел. Эдмунд зовет к себе всех, кто еще помнит, всех, кто вновь готов служить и подчиняться, призывает саму суть Нарнии, и она отвечает ему довольным тихим пением. Золотой век уже давно покрылся пылью, и не осталось тех, кто знает Эдмунда в лицо. Это служит ему прекрасную службу, и он медленно, но верно делится магией со всеми, кто желает этого. Деревья вновь начинают разговаривать с ним тихими, шелестящими голосами, лепестки вишен гладят его по лицу, смеясь, а вода порождает чудесных полупрозрачных существ, которые всегда так рады ему. Фавны вновь вспоминают все свои танцы, разучивают новые и подчиняют себе огонь, заставляя его плясать под тихие напевы их дудочек. Эдмунд слишком быстро понимает простую истину — нет темных и светлых зверей. Они все — жители Нарнии, и Эдмунд, как человек, приютивший в себе магическую мощь, тоже не имеет права на сторону. Эдмунд не спрашивает ни у подданных, ни у себя о том, почему Аслан допустил все это. Почему позволил памяти умереть. Он сам теперь другой, и эти вопросы затихают в нём достаточно быстро для того, чтобы не принести проблем. Аслан бродит где-то там, за краем света, а Эдмунд живет в лесу, пьёт ледяную воду и дышит свежими ветрами, год от года все меньше и меньше ощущая своё физическое тело. Окружающий мир теперь движется с ним в едином ритме, рождаются и умирают целые поколения темных тварей, передавая из уст в уста память о том, как было раньше, а Эдмунд неукоснительно следит за порядком и не стареет. Источается только его вера в лучшее, уходят, зарастая тиной, его личные мечты, которым уже никогда не суждено сбыться. Запирая себя где-то в глубине обледенелых гор, Эдмунд утрачивает имя и лицо, становясь вьюгой, холодной и колкой, и страшно его наказание тем, кто оступается. Теперь все, даже самые хитрые и изворотливые создания, вначале сотню раз подумают перед тем, как сделать зло. А если в итоге и совершат его, то после этого проживут совсем немного для того, чтобы рассказать другим о своём глупом поступке. Ведь внутри каждый из них — от маленького злого хорька и до огромного буйвола, наполнен кровью. Её Эдмунд так любит теперь слизывать в губ, спрашивая уже не у тварей, а у живительной жидкости внутри них — в чем конкретно провинился их хозяин. Кровь не умеет и не желает лгать своему повелителю, и суд у Эдмунда всегда самый справедливый и жестокий на свете. *** Гулкому и пустому, безжалостному, как эхо, Эдмунду править всем этим не просто. Но в моменты, когда порезанный палец начинает кровоточить вновь, напоминая о существовании его тела, он обычно резко оборачивается и всматривается в пространство позади себя. Там всегда, с самого начала его правления — неизменно пусто, и это отрезвляет Эдмунда. Нет и не будет рядом с ним существа, способного понять или разделить эту ношу. И все, что ему еще предстоит пережить, он встретит и вытерпит в одиночку. Такие мысли всегда отрезвляют его, заставляют кровь прилить к щекам, а голову стыдливо потяжелеть. Но Эдмунд справляется со всем. Обязательно справляется, ведь в его руках — огромная голодная магия, которая так рада услужить ему. Все свежие ветры, звон ручьев, тихий стук чужих сердец. Никакие войны, болезни или голод не страшны с такой магией, и из года в год Эдмунд доказывает это всем, и себе в первую очередь. Нарния задыхается в предсмертной агонии одинокого Эдмунда, но со стороны это никому не видно. Никто не чувствует, с какой болью плачут сосульки в глубоких темных пещерах. Растет трава, животные воспитывают потомство, и пусть некоторые из них все же забывают человеческую речь, в глубине древесных стволов все еще живёт память, и Эдмунду есть, на что надеяться. Черное дерево по прежнему стоит на опушке поредевшего от старости леса, и в его кроне по прежнему живут плотоядные птицы. Но Эдмунду все еще больно. За столетья одиночества этой боли намерзло вокруг на целые километры ледников, и теперь в них живут веселые тюлени и нерасторопные пингвины. Белоснежные волки поют об этой боли низкому темному небу по ночам, и, однажды, почти позабыв человеческую речь, Эдмунд создает себе спутника изо льда. В него он вкладывает все свои человеческие воспоминания. Делает ему льдистые голубые глаза, снежные непослушные светлые вихры и тяжелые холодные руки. Он лепит из снега человека, и даёт ему имя, отзывающееся внутри горечью прожитых лет и сотней ссор, из которых он никогда не выходил победителем. Но лед не может смотреть так же жарко и вызывающе, как Питер, и Эдмунд распыляет его после первого же поцелуя, об который обмораживает себе все губы. Это не то, чего он хотел когда-то, от чего отказался в угоду ненужной и тяжкой магии, и снег разлетается над звенящей тишиной, оседая где-то в лесных чащах. Но Эдмунд все равно продолжает знать, что – захоти он, и спутник вновь вернется к нему, и это знание отравляет его сильнее любого яда, растапливающим жаром поселившись где-то в груди, среди хрупких ледяных ребер. Вновь вспомнив о том, как дышать, Эдмунд хлопает в ладони, призывая бурю, и гонит в Нарнию зиму, решив, что сейчас ей самое время. Вместе с его сердцем замерзают реки и моря, животные меняют шкурки с летних на зимние, в норах теплются уютные домашние костры, а Эдмунд оглаживает стволы деревьев холодом и танцует вместе с метелью, забываясь, вымораживая себя изнутри. Вместо его мыслей в горах поёт вьюга, но Эдмунд не знает об этом. «Люби меня! Люби меня! Пожалуйста, люби меня!» - воет поземка, целуя холодный лед, но все это осталось там, в другой стране, где так мало лесов и гор. И, конечно, ничего не происходит. *** Чтобы совсем не позабыть о себе и обо всем том, ради чего были прожиты все эти годы, наполненные ожиданием, Эдмунд уходит в море. Там он живет между небом и волнами, закручивает водовороты и много смеется, ведь русалки так любят щекотать его шею и руки. Во время штилей он спокойно тонет, опускаясь на песчаное дно, и водные духи обкладывают его ракушками и драгоценностями, будто он — красивая затонувшая статуя. Впервые за долгое время Эдмунд чувствует себя наполненным спокойствием и тишиной. Прилив уносит его грусть, а во время штормов все внутри Эдмунда поёт, перекликаясь с криком чаек. Он вплетает в водные брызги вьюгу, и она довольно клокочет, разбивая тонкий лёд на коже Эдмунда, проникая к самому сердцу, затекая в легкие и ероша волосы. Постепенно он оттаивает, вновь начав слышать стук крови внутри рыб, и в этот раз он действительно рад этому. Человечность воровато стучится в его почти опустевшее тело, просыпаются чувства, память пускает в нём корни, доставая до самой души, и Эдмунд горько плачет, чувствуя, наконец чувствуя на щеках слёзы. Это приносит огромное облегчение, и ветер вновь может поднять его ввысь, от воды к самому небу, к мудрым кудрявым облакам, в которые он врезается с легким звоном. Тот самый снег все еще лежит в горах, дожидаясь нужного момента, терпеливый и ледяной, но Эдмунду пока незачем звать его. Голубые, океанские глаза Питера и так смотрят на него с соленых простор океана. Волны так любят целовать его в щеки, знакомо, по родному, что Эдмунд в некоторые моменты позволяет себе забыться и помечтать. А потом прямо над ним проплывает огромный корабль, на борту у которого — одни люди, и Эдмунда словно высекают сотней ветреных плетей, возвращая из небытия в реальность. Он выныривает, вылетает из воды, укрывается туманами и долго следит за рыбаками, воруя ром из их кружек и вымораживая влагу на борту. Люди поражают его своей настоящестью. Они громкие, матерящиеся на непонятном языке, обросшие, любящие спорить и махать мечами. Эдмунд уже давно не видел в Нарнии ничего подобного и, оставив море, он следует за ними в дальнюю страну, где людей столько, что, убей он хоть сотню, никто бы и не заметил. Они оглушают его потоками своих мыслей, жаркими рассказами, танцами, кострами, и он долго с удивлением бродит по улицам их умных городов, постепенно проявляясь из пространства, вновь учась дышать и быть настоящим. Когда грязная бездомная девочка вдруг видит его прямо перед собой, укутанного в накидку из листьев, с удивленно раскрытым ртом, она не кланяется, как делают это народы Нарнии, и не замирает, как сделал бы сам Эдмунд в этом возрасте. Она визгливо кричит, тыкая в него пальцем, и он морщится, взмахивая рукой. Внутри него все тут же сдвигается, кровь с ревом срывается в движение по венам, возникнув из пространства, долетев от самого черного дерева, цветы на котором в один момент лишаются красной каёмки, и девочка удивленно замирает. Кровь клокочет в её вздувшихся на горле венах, голова идет кругом, и вскоре она засыпает, забыв о существе, тень от которого странно дрожит и распадается на завитки тумана. Эдмунд же потом долго стоит, пьянея от ярких ощущений, и пот скапливается над его полными обескровленными губами. Пространство вокруг него дрожит, обрастая капиллярными ореолами, как лесная земля — грибными спорыньями, город вскрывается под пытливым взором, обнажая все секреты и, прикрыв глаза, Эдмунд бредет к ближайшему болоту. Там он нежно гладит мох руками, все еще слыша в ушах стук чужих жизней, чувствуя их привкус на языке. Когда кочка под ним открывает белые глаза и встаёт, обернувшись полуразложившимися коричневым скакуном, который служил Эдмунду несколько столетий назад, тот просит унести себя отсюда подальше. Пока он не доверяет своим ногам — они ослабели за это время, и теперь Эдмунду предстоит долгое и сложное возрождение самого себя из воспоминаний и грез. Шумный город чадит голубое небо Нарнии кострами где-то совсем близко, человеческие создания пьют вино и насилуют женщин, кричат дети, сварливо вопят старухи, и Эдмунд пытается выкашлять всю эту грязь из себя, но у него не выходит. Магия потерянно мечется внутри него, потеряв ориентиры, утратив покой, и Эдмунда колотит, как сотни лет назад. Вспомнив о дереве, он просит коня отвезти его под его белые своды и, спустившись в нору, долго лежит там, поглаживая корни пальцами и вновь не чувствуя ничего. Кончики пальцев пульсируют от притока крови, она, кажется, вытаивает из Эдмунда целыми литрами и, обессилено закрыв прохудившиеся, как остовы от истлевших листьев, веки, Эдмунд весной вытекает в Нарнию. *** На восстановление Нарния даёт ему совсем мало времени, и через несколько лет Эдмунду вновь приходится проснуться. Лес вокруг гудит, корни вековых деревьев недовольно ворочают почву, а в воздухе пахнет смолой и страхом. Эдмунд, вначале сонный и неповоротливый, вдохнув всего один раз эту горчащую смесь, тут же вздрагивает и хмурится. Воздух звенит от тихих, слышных только ему скрипов, эхо испуганно мечется между кронами, и, обезумев на несколько мгновений от понимания, Эдмунд разводит руки в стороны. Листва в его накидке натужно скрипит, паутина стелется по земле, оплетая его ноги, и магия вываливается из него, очумело пульсируя и недовольно шипя. Но затем, прислушавшись к состоянию своего властителя, она ощеривается, встаёт на дыбы и срывается в безумный бег, захватив Эдмунда с собой, туда, где люди делают невозможное. Остовы мертвых деревьев лежат на земле, как поверженное войско на поле битвы, а острые топоры блестят, капая на землю соком. Пока стихия ломает хрупкие человеческие тела, делая с ними то же, что они сотворили с лесом, Эдмунд обходит вырубленную рощу и гладит пни, которые плачут смолой. От прикосновений его ладони горят, как когда-то давно, магия кричит от ужаса прямо ему в уши, и, сжав зубы, Эдмунд оставляет в живых всего одного лесоруба. Тот, поседев от страха, смотрит на Эдмунда, а тот в свою очередь глядит сам на себя в отражении мечущихся расширенных зрачков. Там он впервые за несколько столетий видит своё человеческое отражение и, удивленно вскинув черные брови, проводит короткий допрос. Так он в своё время добивался правды от пленных в подвалах Кер-Пероваля, прослыв самым жестоким королем Нарнии. Сейчас его уже не сдерживают мораль и принципы, и перед смертью человек рассказывает ему все на свете. Правды вытекает из него вместе с кровью, и, слизав её с пальцев, Эдмунд узнает все остальное. Затем, поморщившись, он выплёвывает горькую, грязную кровь себе под ноги и земля недовольно шипит, не собираясь впитывать эту скверную жидкость. Больше люди никогда не смогут ступить на эту землю, но Эдмунду все равно страшно стыдно. Не уследил, не предвидел, и теперь все, что ему остаётся – похоронить деревянные тела в жадном огне, укрыть пни пеплом и затушить чужую боль магией. Тьма скорбно оплетает голую поляну, утешая, лелея древние мятежные души этих мест, и теперь сам воздух пропитан ядом и опасностью. Эдмунд, ошарашенный произошедшим, зовет свою свиту и вместо стройного завывающего хора слышит только удивленные старческие вздохи. Спросив у ветра о том, сколько лет он бездействовал, Эдмунд хватается за голову и просит поднять себя ввысь, распадается на туман, проникая везде и повсюду, взывая к природе. Он отчаянно ждет ответа, просит, умоляет, но почти вся мудрая магия успела уснуть в то время, пока он так опрометчиво жалел себя. Волшебство прохудилось, как его плащ из листьев, и чем дальше он летит, стелясь по земле, тем сильнее ужас промораживает его. Стряхивая с пальцев намерзшие от волнения ледяные кристаллы, Эдмунд эхом носится из леса в лес, но деревья почти разучились отвечать ему. Животные смотрят на него пустыми, глупыми глазами, цветы больше не выпускают на волю магию внутри себя, а холодная родниковая вода неприступно горчит, позабыв все свои песни. Все вокруг Эдмунда спит мертвенным сном и, закрыв глаза руками, он почти следует их примеру, отчаявшись окончательно. Пока не натыкается на замок, так похожий на Кер - Пероваль, но более жалкий и пропитанный ненавистью до самого основания. Но не это привлекает Эдмунда на самом деле – внутри, где-то под каменными сводами переходов и туннелей, блестит и бьётся белой магической силой нечто знакомое, старинное, помнящее и самого Эдмунда, и все то, что случилось когда-то невыразимо давно. И, вдруг вспомнив тихие сказки, которыми кормила его Люси перед самой его смертью, Эдмунд величаво входит в главные ворота, укрыв себя плащом из тени. Тот стелется позади него, оставляя кровавый след через весь двор, и никто не смеет даже поднять оружие – все бравые воины преклоняются перед ним, вдруг вспомнив о том, каким на самом деле бывает страх. Они, позабывший об ужасе, загнавшие его куда-то в глубину себя, почти стелятся перед Эдмундом, но ему нужно не это. Он ставит черноволосому королю условие, не просит, а требует, и в этот же день его берут дворцовым предсказателем. Это – достаточно размытая должность, но Эдмунду подходит. Так он может спокойно искать эту вещь, от которой у него все внутри поёт от светлой грусти и восторга, а так же следить за тем, как растет нежеланный и ненужный молодой принц Каспиан. При виде него у Эдмунда краснеют щеки и подкашиваются ноги, это не похоже на его застарелую тоску по Питеру, и Эдмунд не отказывает себе в удовольствии влюбиться во второй раз в своей жизни. Вот только он – столетний темный маг, которого боится весь замок, и их с подвижным и беспокойным Каспиан, так любящим спорить со всеми на свете и махать мечом, сложно даже представить рядом. И Эдмунд терпеливо ждёт, уходя все глубже в подземелья, позволив придворным почти забыть про себя, сквозняками он гуляет по гулким каменным коридорам и прогоняет холод из палат печального Каспиана, который так и не нашел место в жизни. За все эти года у Эдмунда сложились довольно доверительные отношения со временем, и пусть оно иногда и бежит мимо него, заливисто смеясь и воруя года из летописей, в этот раз Эдмунд предельно внимателен и осторожен. Он следит за приходом зим, отслеживает перелеты птиц и полноводие в реках, советуется со снегом и слушает беспокойную кровь, которая заставляет биться чужие живые и такие глупые сердца. Это – намного лучше летописей, и, когда время приходит, в одной из ветхих избушек на краю города Эдмунд находит звездочета. Тот, седой и абсолютно не умеющий ориентироваться в пространстве и людях, вначале долго не верит в то, что Эдмунд действительно пришел к нему. Он, привыкший видеть древних королей только в высоком темном небе в виде созвездий, почти сходит с ума от удивления, когда Эдмунд распахивает свой плащ и демонстрирует свои законные звезды. Несколько самых ярких живут у него в подоле, остальные – прячутся на коже и в самом его нутре, грея далеким безразличным серебряным светом. Поверив, наконец, старик соглашается служить Эдмунду верой и правдой, и тот прячет улыбку за ворохом листьев, вспоминая былые времена. Править уже не так важно для него, в раздавании приказов и всеобщем послушании нет больше надобности, но все равно это бывает приятно. Сказочник – не темные твари, он человек с руками и ногами, косматой головой и бородой до пояса, и от того, что он так быстро склонился перед ним, Эдмунду иррационально хорошо. Анализируя, пробуя на вкус это чувство, он приказывает сказочнику отправляться в остробашенный дворец из черного камня, найти там неприкаянного Каспиана и научить его верить. В Нарнию, в волшебных тварей, в свет и тьму, добро и зло, в то, что разница обязательно есть. Строго настрого Эдмунд запрещает сказочнику говорить о себе и о Золотом Веке, но тот оказывается достаточно смышленым для того, чтобы найти лазейки. В конечном итоге именно он через некоторое время обнаруживает то самое светящееся нечто, и приносит его вначале своему холодному повелителю, на голове которого уже давно нет короны, а потом, после его долгого пораженного молчания, дарит его Каспиану. Аслан скалится с костяной рукояти рога. Прямо как Эдмунд в своих подземельях, стоя перед тьмой коридоров. Он пытается взять себя в руки, раз за разом цепляясь за пустоту в мыслях, вслушивается в молчащее сердце, кричит на озорной ветер, который гладит его по щекам, пытаясь отвлечь, но все бесполезно. Эдмунд, сам того не заметив, наполняется старинными, запретными воспоминаниями, которые, как ему казалось раньше, давно зачахли и утонули в море, завязли в болотах, остались там, в гулких одиноких горах вместе с эхом, но это не так. Тонкие горячие пальцы Люси по ночам гладят его тяжелую и непокорную голову, скользят за шиворот, не принося с собой утешение и успокоение. Высокомерно усмехается Сьюзен, прекрасная в своем ослепляющем величии. Она, такая грустная и мудрая, предупреждала когда-то Эдмунда не брать на себя слишком многое. Как жаль, что он не послушался её тогда. Питер привычно вырывает из его груди целые куски мяса, улыбаясь светло и свято, как самый главный апостол с икон. Только вот за его головой нет сияния, и сам он грешен, грешен от веснушек на носу до самых пяток, и Эдмунд прекрасно знает об этом. Слишком хорошо, чтобы не сходить с ума. Эдмунд трескается и глухо грохочет, как одинокая река, на которой с приходом весны вскрывается лед. Он зовет к себе Питера и греет, греет в своих пальцах его снежные руки, но они холодные, ледяные, как сердце Питера, как его собственное сердце, как все вокруг. Каспиан, наконец, учится улыбаться и глотает сказки горстями, будто спелую землянику. Библиотечные книги довольно шуршат страницами, когда он гладит их корешки мокрыми от волнения ладонями, а Эдмунд смотрит на него из сумеречной тени и убеждает себя в том, что все в порядке. *** Стража стучит кованными ботинками по камню, выбивая из него недовольные стопы пыли, когда Каспиан обхватывает губами основание рога и с силой дует в него. Внутри у Эдмунда в этот момент все сладко обрывается, магия ёкает, тянет его по полу по направлению к двери, жаждет отнести его к месту призыва немедленно, но он легко усмиряет её, топнув ногой. Каспиан – вьющиеся каштановые волосы у основания шеи, разговоры во сне и вредная привычка пугать служанок, выскакивая из-за угла, еще не готов узнать о его существовании, и Эдмунд тенью следует за ним, покидая дворец, оставляя в нём всю свою опостылевшую грусть и запах плесени от вечного чтения книг. Темный лес приветливо шелестит листвой, погоня захлебывается в страхе, кони капают на землю пеной, грызут удила и бояться первородным, жгучим страхом, который Эдмунд вселяет в их сердца. Морозная вязь ползет по забралам рыцарей, но они все равно прорываются вслед за Каспианом. Но это уже не их территория, здесь правит Эдмунд. Об этом шепчутся листья папоротника, срезаясь от случайных прикосновений мечей, висящих на ножнах, так скрипят толстые темные стволы, выделяя черную, ядовитую смолу, так довольно гогочут вороны. Гном и барсук, повинуясь тихому щелчку пальцев, разом меняют свои планы и прячут, спасают Каспиана, заботятся о нём так, как никогда и ни о ком, как хотелось бы самому Эдмунду, и за это он благодарен своенравным темным тварям. Они и так продержались среди всего этого забвения достаточно долго, и готовы служить ему и дольше, но пока Эдмунду это не нужно. Каспиан спешит дальше, зовя их с собой, подкупает своенравных Нарнийцев своими знаниями, драгоценным рогом на поясе и искренней, непоколебимой верой в добро. Эдмунд ловит на своих губах гордую улыбку и не находит в себе сил перестать. Эдмунда эта вера слепит, как солнце, но он покорно следует за ним попятам, вслушиваясь в песни леса и пробуждая его. Магия сбивчиво свистит вокруг, ветер вьётся воронками, и лес довольно вздыхает, сбрасывая сонливость. Совсем скоро сюда прейдут те, кого Эдмунд ждал все эти столетия, три Правителя, те, чьи троны из белого камня уже давно раскрошило время. Взмахивая руками и подчиняя кровь в чужих венах, пробуждая преданность и патриотизм, туша ярость и дикость, Эдмунд направляет к месту сбора целые толпы тех, кто до этого годами прятался и боялся, или довольно хрустел тонкими человеческими костями, отчаявшись и одичав окончательно. Он будоражит чужие умы, заставляет слушать и слышать, внимать и поклоняться новому сиятельному принцу, некоронованному и грязному, призвавшему легенду, Каспиану Десятому. В некоторые моменты спора ему так хочется выйти на поляну, заслонить Каспиана собой и приказать всем тем, кто подчиняется ему, признать нового правителя немедленно, но это желание ребяческое и непонятное, так мог бы желать тот Эдмунд, который объедался Рахат-Лукумом и кутался в безразмерную шубу. Сейчас у Эдмунда мысли намного крамольнее и темнее, но даже они не позволяют ему сдвинуться с места. Затем кустарник раздвигается и на поляне становится больше ровно на три правителя и одного гнома, и Эдмунд забывает как дышать. Люси смущенно улыбается, поправляя кучерявую прядь, Сьюзен смотрит исподлобья, а Питер обеспокоенно держит руку на своем золотом мече. Эдмунд позволяет своим коленям подломиться. Осев, он утыкается горящим лбом в прохладный влажный мох, и ель утешающее гладит его по плечам, скрипя по сухим листьям накидки. Только когда лес вновь обретает покой и настороженно затихает, Эдмунд сглатывает, поднимается на ноги и, разозлившись, кулаком бьет себя в грудь. Там, под хрустальными ребрами, заходится в агонии сердце, и он не ожидал от него такого подлого предательства. Но ему хорошо, невообразимо хорошо, и магия чувствует это, рябит в воздухе совсем рядом с его лицом. Ближайшие деревья покрываются морозными почками, ветер воет в вышине неба, гоня на Нарнию грозовые облака, и Эдмунд впервые за несколько десятков лет дышит глубоко и сорвано, срываясь в бурю. Всю ночь он бушует где-то над морем, чтобы не застудить королей, принца и его войско, и возвращается только к утру, уставший, но страшно довольный. Теперь он может смотреть на брата и сестер без содрогания. Эмоции, выстраданные, выкинутые в темноту, больше не тревожат его, и Эдмунд ощущает себя пустым и гулким, как снежные пещеры в ледниках. Долгожданных гостей он будит легким снегом и режется, колется от улыбки Люси. Она кружит в метельном крошеве, раскинув руки, и улыбается, вскидывая голову к небу, ожидающе поводит плечами и почти принюхивается, стараясь разглядеть, проявить Эдмунда рядом с собой, но ему страшно. Страшно стоять рядом с сестрой, которая похоронила его там, в чуждой теперь стране. Страшно смотреть на Питера, все такого же сиятельного и благородного, живого, дышащего с Эдмундом одним воздухом, в один миг стряхнувшего с себя все его грезы, откинув их, впрочем, как и всегда. Не страшно Эдмунду только рядом со Сьюзен, ведь теперь он знает, чувствует даже на таком расстоянии – она холоднее вьюги, и сердце у неё бьется через раз, да и то исключительно по её прихоти. Каспиан рядом со старыми правителями зажигается по новому, блестит гранями, кажется Эдмунду внезапно подросшим и возмужавшим, и от этого тоже страшно. Время вновь хмыкает где-то позади него, скрипят старые корни деревьев, и Эдмунд опять чувствует себя безмолвной громадой льда, которая никогда не растает, сколько бы солнце не старалось растопить его. Не изменится, не оплавится, ведь внутри у него – родная и страшная магия, сила, почти подчинившая его себе, и стареть он не в праве. Рядом с горячими людьми ему зябко и стыло, так, что он теряется и не знает, что сказал бы им, отважись он выйти из тени. И он вновь остается где-то сбоку от происходящего, просто позволив ему свершиться, и, конечно, помогает по мере своих возможностей, но не слишком явно. С каждым рассветом, перерезая горло горизонту и вынимая оттуда солнце, Эдмунд скрипит своими мерзлыми ладонями друг об друга, переплетает пальцы, дуя на них изморозью, шелестит листвой накидки и просит сам у себя немного смелости. Но та давно вымерзла, став чем-то ненужным и неважным для того, кем он стал за эти столетия, и он так и не успевает поговорить с Люси до того момента, пока они не возвращаются обратно. В последнюю секунду Эдмунд почти срывается с места, страстно, всей душой желая ухнуть вместе с ними в грохочущую даль, но ветры начинают протяжно выть внутри его накидки, небо хмурится, и он переламывает внутри себя и это желание. Оно серой трухой сыпется ему под ноги, жалобно трется об ступни и заползает под остовы листьев, находя там себе последнее пристанище. И Эдмунд заставляет себя забыть. Та, чужая жизнь уже была прожита им когда-то, и теперь он слишком большой, старый, наполненный магией даже для того, чтобы грезить о подобных вещах. Эти мечты Эдмунд дарит Каспиану, и тот загорается, вспыхивает снопом искр, начинает искать легенды о другом мире с голодным огнем в глазах. Возможно, этот огонь бы смог растопить что-то из брони Эдмунда, из его морозных доспехов, литых, увитых узорами из снега и молчания, но Эдмунд даже не пытается. До следующего визита королей в Нарнию Эдмунд глотает время быстрее, чем оно успевает пожирать золото в разрушенном Кер-Перовале, превращая драгоценности в затянутые поволокой дряхлые побрякушки. Каспиан учится всему на свете. Правильно дышать, правильно драться, быть принцем, достойным огромной страны. Он пытается учиться даже магии, но она вся у Эдмунда, и уж этим проклятым сокровищем он не готов делиться даже с Каспианом. Ловким, возмужавшим Каспианом, от которого Эдмунд не может оторвать взгляда. Вместо устных советов он помогает ему делом: устраняет особо опасных врагов, оставляет у порога королевства нужных людей, лечит раны, становясь злым роком для его врагов и улыбчивой, благосклонной фортуной для самого Каспиана. И пусть его подчинённые называют Каспиана «заговоренным», Эдмунд в ответ на это лишь коротко хмыкает и шутливо кланяется тем, кто не в состоянии его увидеть. Для Каспиана ему не жаль ни сил, ни времени, он может сутками караулить его чуткий сон, проверять еду на яды и прислугу на измену, только чтобы Каспиан правил и сиял по прежнему ярко. Этот свет будто лечит Эдмунда, слепит, но по хорошему, по правильному, изгоняет из него лишнюю тьму, напоминая о том, что надежда есть. И Эдмунд позволяет себе верить, опрометчиво и так сладко, и в очередной раз разбивается в тот день, когда Нарния вновь возвращает своих королей. Но в этот раз – только Люси и незнакомого паренька, истеричного и слишком громкого. И Эдмунд срывается, выходит из тени прямо на соленый солнечный свет, которым залит весь корабль, подлетает к Люси и кружит её, осматривает, действуя не подобающе для старого мага. Он смотрит смеющейся и растерянной Люси за спину и жаждет, страшно жаждет увидеть там Питера, который просто задержался, заблудился по дороге сюда, к Эдмунду, но там пусто. Пусто, как и в судьбе Эдмунда, который опять сглупил и не предположил подобный исход. Знать и готовить себя к будущему годами или обнаружить в один момент – эти вещи слишком различны для того, чтобы Эдмунд в тот момент смог вести себя адекватно. Море за бортом пенится, тянется к нему, зовя обратно в себя, на песчаное дно, кричат испуганные матросы, трещит корабль, и Эдмунду требуется вся выдержка и мысли о далеких холодных горах, чтобы успокоиться. Море обеспокоенно затихает, горизонт выравнивается, хмурится грозой небо, но Эдмунд вновь спокоен и теперь может искренне обнять Люси, которая ждала встречи с ним так долго. У Люси горячие руки и невероятно милое, повзрослевшее лицо, но Эдмунд обнимает её и чувствует только боль. «Питер», - шепчет снег в его душе, падает, набивается комьями, создавая гудящую лавину. «Питер больше никогда не появится здесь». У Эдмунда колет кончики пальцев и волосы встают дыбом от изморози в них, магия вытекает на палубу талой водой, и он вязнет в ней по щиколотку. От кровопролития его спасают Люси с Каспианом. Люси – потому, что он все еще её брат, вне зависимости от того, сколько ему стукнуло веков и как он теперь выглядит. Каспиан же чует в нём ту тень, которая в последние годы сделала для него так много, видит, наконец, своего спасителя, наставника своего наставника, о котором тот смел разговаривать только шепотом и с оглядкой. Каспиану одновременно колко и дико от восторга. Вот это могущественное существо с ледяной короной в волосах, блестящее сотнями морозных граней, бледное, как снег, покровительствовало над ним и направляло. Но страха в нём все равно больше, и до самого прибытия на острова Каспиан следит за каждым жестом Эдмунда. Но тот погружен в свои раздумья и воспоминания настолько глубоко, что даже Люси не всегда удается вытянуть его на свет реальности. Поэтому, привыкнув быстро и без оговорок к новому брату, она стоит рядом с ним, положив руки на плечи, и старается не вздрагивать, когда Эдмунд, задумавшись, поднимает ладони и прикасается к ней невероятно ледяными пальцами. Она, уже успевшая вырасти однажды, видит корону в волосах Эдмунда, видит, насколько та похожа на корону Питера и понимает, кого он искал позади неё. Но если раньше они могли поговорить друг с другом как равные, то теперь даже Люси боится не выдержать всей боли своего брата и помогает ему лишь своим молчанием, сожалеющим и гулким. Её мокрая одежда покрывается ледяной коркой, волосы слипаются в сосульки, но она не обращает на это внимание. Эдмунд отмирает только когда у Люси вновь начинает идти кровь носом. Вскидывает голову, приводя в движение волны за бортом, которые взмывают вверх, пенясь его испугом, но Люси тепло улыбается, успокаивая. Облизывает сухую нижнюю губу, напоминая о волшебстве, которое он подарил ей на прощание, то, на которое истратил последние вздохи, и это помогает ему намного сильнее слов. *** Неприятности, достаточно серьезные, чтобы потребовалась чужая помощь, решаются очень просто, ведь Эдмунду это действительно под силу. Он сминает, развевает врага, и тут же оглядывается на Люси, вновь боясь потерять её. Она стоит, мокрая, раненная, но счастливая, и кричит от радости вместе с остальной командой, которая так и не привыкла к Эдмунду. Это не удивительно – он, разучившийся есть и спать раз в сутки, слишком волшебный и темный для них, варваров, привыкших к солнцу и жару. Каспиан тоже прошит этим зноем, будто стрелами, но смиряется с Эдмундом намного быстрее чем все ожидали, быстрее, чем загадывал Эдмунд, но пока это его не волнует. Он ловит вдохи и выдохи своей родной сестры, боится моргать и наступать на её тень. Люси вечно греет его руки в своих изящных ладонях и без умолку рассказывает о том, как у них дела там, в месте, где время летит намного быстрее, чем в заброшенной Нарнии, из которой Эдмунду уже не выбраться. Он слушает сестру и думает об этом с застарелой тоской, будто памятник, затерянный в гуще леса. На нём, таком пыльном и почерневшем от времени, тоже одежды из листьев и птичье пенье вместо колыбелей, но статуи умеют крошиться. Эдмунд делает это только со своим сердцем, спрашивая про Питера вновь и вновь, кидаясь в его жизнь, как в жалящий огонь. Жжет пальцы об его девушек, о глупые поступки, о наглые слова и дышит, живет, запоминает каждый миг, каждую крупицу, ненавидя себя за это. Ему бы спросить о Сьюзен, о матери, об отце, чьё фото так яростно защищал во время войны, но внутри и вокруг Эдмунда один Питер. Питер, который побежал за ним в тот обстрел, заслонил собой, Питер, вытаскивающий его из снега, Питер с румянцем на щеках, Питер, чье лицо Эдмунд помнит лучше, чем своё. Люси болтает ногами в воде и кидает ему, будто милостыню в протянутые ладони, смешные моменты и то, о чем они разговаривали в последнем письме, и Эдмунд заставляет себя перестать ненавидеть её. За то, что может так просто наполняться новыми моментами, может вдруг захотеть и написать ему письмо, может, и, он уверен, обязательно встретится с ним, и прикоснется, обнимет, прямо как Эдмунда, поймает выражение его глаз и сможет напоить чаем с печеньем. Новая информация и то, что Эдмунд хранил в себе все эти столетья, так различны, что он хмелеет от их объема, копит в себе, заставляя воду и ветер слушать, ловить речь Люси, чтобы потом шептать ему черными ночами прямо в уши. Чтобы гулять среди снежных скал, резонируя, звеня, чтобы найти ту самую обманку и вложить в неё все новые черты и привычки, которыми успел обрасти Питер. Ведь он, как и весь остальной мир, люди вокруг Эдмунда, его магия – меняются, совершенствуются, растут, взрослея снова. И самому Эдмунду так хочется сдвинуться с места вместе с ними, почувствовать что-то, кроме кровавого отчаяния, но он уже забыл, каково это. Разучился, никогда не умея на самом деле, и за все это время умудрился только вспомнить свой старый, первый образ правителя и примерить его на себя. Но и тот показался ему таким же нечетким, как и все остальные. Прощание с Люси выходит скомканным и быстрым. Эдмунд сжимает её до задушенного писка, глохнет от её смеха, смотрит и не может насмотреться на легкий загар, на веснушки, на мокрые кончики волос, на соленые слезы, которыми она закапала ему всю накидку. Он гладит её плечи и говорит странные, совсем не те слова. Раньше, радуясь очередному дню рядом, он просто не заставил себя придумать хоть что-то для прощания, и теперь потрескивает изморозью от волнения, растеряв все свои столетья, закопав их в песке под ногами, растопив буквально на несколько минут. Он говорит Люси о том, что гордится ею. Что без неё – её тихих сказок для его души, без её света, без её жара, он бы не выстоял и давно исчез, не понял, как правильно, как важно, не смог бы принять в себя всю эту магию и не сойти с ума от холода. Она уходит в смерч из воды, и на пляже остаются только Эдмунд и Каспиан, который все еще под впечатлением от Аслана. Эдмунд, заметивший льва только вскользь, всю дорогу до корабля слушает увлеченные речи Каспиана и заставляет себя существовать в этом пространстве. Перед самым расставанием Люси шепотом предлагает ему передать что-нибудь Питеру. И Эдмунд знает, что, захоти он этого, любая вещь дойдет до Питера сквозь всю витиеватую магию Аслана, какой бы сильной она не была. Достигнет Питера, и будет рядом с ним вместо Эдмунда долгие годы, в качестве ненужного напоминания, вещицы на каминной полке или в темном чулане. И пусть Эдмунд может видеть свои мечты так, словно они уже произошли в реальности, в этот раз он отказывается. Люси уходит, унося с собой все шансы, и теперь Эдмунду остается только слушать Каспиана и находить в нем все новые и новые прекрасные моменты, так же предназначенные не для него. Это видно по повороту его головы, широким плечам и любви к приключениям. Для Эдмунда Нарния оставляет только тьму и погибающие легенды, и, призвав остатки своего народа, он живет долгие годы в заново отстроенном замке. Пишет книги, лечит придворных и советует Каспиану как быть в сложную минуту, помогает словом и делом, своей магией, силой, опытом, всеми своими ошибками и неправильными выборами, он ведет короля по правильному пути. Чинит вечным морозным серебром корону, дарит кольца со сверкающими камнями на свадьбу, пьет горячий грог и стоит в первых рядах во время церемонии, кутаясь в шелестящие листья накидки. Те скрипят, как мечи его войска по доспехам противника, но Эдмунду не жалко. Делать всю грязную работу, забирать смерти и ужас себе, для себя, оберегать Каспиана на протяжении десятилетий, уже заученно и по привычке. Каспиан получает от него все, что Эдмунд когда либо хотел для себя, и понимает что-то только к самому концу, к седым волосам и глубоким морщинам. Удивленно смотрит на просвечивающего, снежного Эдмунда, который за эти годы разучился улыбаться, и впервые тянет руки не для того, чтобы получить что-то взамен. Глупо пытается согреть ломкие пальцы. У Эдмунда паутина в волосах и такие темные, недостижимые глаза, будто вся небесная высь с сотней созвездий. Он устал дышать, когда у Каспиана родились внуки. Отправив за край Каспиана, Эдмунд гладит теплую гриву Аслана и шепчет что-то, не осознавая ни смысла, не владея уже ни интонациями, ни разумом. Но гордость все еще жива в нем, как последняя данность, как снег в горах, который ждет его, сверкающий, зовущий, и после очередного возвращения обратно из страны Аслана, в которой нет места для него, Эдмунд падает лицом в белый склон. Снег, носящий забытое, невероятно важное когда-то для Эдмунда имя, ласково целует его в щеки, обнимает, как первую любовь, укрывает сугробами от остального мира и помогает забыться. Эдмунд жадно запоминает это, тушит в себе последние звезды, заворачивается в магию и взлетает в небо с ветром, чтобы больше никогда уже не вернуться обратно.