Одиннадцать орхидей

      Выбираясь утром из своей комнаты, Гейл очень боялся разбудить мать. Он совершенно не хотел, чтобы она знала, куда собирается её сын. Не то, чтобы Элизабет была против его самостоятельных прогулок, просто место, куда мальчик направлялся было не лучшим для девятилетнего ребенка. А врать он не любил. Особенно маме. Поэтому, стараясь изо всех сил не шуметь и жутко боясь, что какая-нибудь предательская половица может громко скрипнуть, он, крадучись и поминутно останавливаясь, спустился вниз по лестнице.       Как только входная дверь за его спиной затворилась, Гейл почувствовал облегчение, будто самая сложная часть приключения была уже позади. Хотя, небольшое чувство вины и страха все же не ослабевало. Перепрыгивая через лужи, оставшиеся после ночного дождя, он быстро направился к цветочному магазину в двух кварталах от дома, чтобы успеть вернуться в свою комнату прежде, чем его хватятся.       Всю прошлую неделю мальчик старался найти такого цветочника, который согласился бы прийти на работу в ужасную рань ради одиннадцати орхидей. Почему именно орхидеи?       Пару лет назад, отправившись с матерью за покупками, Гейл от скуки стал бродить между высокими необъятными стеллажами, набитыми товарами для дома и сада. Там впервые и попались ему на глаза эти цветы, покорившие мальчика безвозвратно. В растениях виднелось что-то хищное, но в тоже время притягательное. Они будто готовы были в любой момент броситься на врага и полечь смертью храбрых за свой дом и своих товарищей. Но если ты обратишься к ним с добрым словом, если ты несешь им мир – они ответят тебе тем же, покажут всю любовь и нежность, на какие только могут быть способны. Гейл стоял затаив дыхание и рассматривал эти дивные создания. Одни орхидеи напоминали ему причудливых сказочных птиц, другие невесомых бабочек, третьи грозных драконов, заточенных в своих крепостях и охраняющих невиданные сокровища. Горшки с цветами стояли слишком высоко, чтобы он мог до них дотянуться, но мальчика ни на минуту не покидала уверенность, что такие невероятные творения природы не могут обладать иным ароматом, кроме дивно прекрасного, похожего на шоколад или пиццу. Или даже все вместе.       Когда Гейл открыл дверь цветочного магазина, раздался звон колокольчика. Хозяин, приятный пожилой мужчина по имени Ллойд, - худощавый, с ярко голубыми глазами, живой взгляд которых не упускал из виду ни единой мелочи, - поднялся со своего места возле ваз с ромашками. На нем были брюки из легкой льняной ткани и затертый поношенный пиджак бежевого цвета с темно-коричневыми заплатками на локтях, который он всегда надевал на работу по воскресеньям. -Ровно половина седьмого. Вы очень пунктуальны, молодой человек. – Весело воскликнул старик при виде давнего знакомого, и лицо его озарилось легкой приветливой улыбкой, которая располагала к себе всех, кто бросал на неё даже мимолетный взгляд. Тепло и доброта, излучаемые этим мужчиной, благотворно подействовали на Гейла, и он почувствовал себя куда спокойнее, чем еще несколько минут назад, покидая родной дом, словно вор в ночи. -День добрый, - тихо произнёс мальчик, - Вы ведь оставили мне цветы, правда? - Разумеется! – Весело воскликнул Ллойд, - но знаете, их ведь еще вечером хотели забрать. Не все конечно, только три, но я обещал Вам и знал, что Вы хотите именно одиннадцать. Вот, самые лучшие! Посмотрите только, какие белые! Белоснежные! Специально припас! Так что, пришлось отказать вчерашнему покупателю, что ни мало расстроило эту миленькую девушку из тридцать второго дома, Вы ее знаете? Нет? Очень живыми и быстрыми движениями, которые разительно не сходились с той усталостью и налетом неизбежной смерти, которые ярко вырисовывались на его лице глубокими оврагами морщин, старик стал складывать орхидеи в букет. - Но почему Вам нужны именно одиннадцать? -За каждый год его жизни. – Потухшим и совершенно бесцветным голосом ответил Гейл. Хозяин лавки сразу осознал, какую допустил оплошность. И обернувшись, чтобы посмотреть на календарь позади его рабочего места, убедился, что сегодня именно тот день – третье августа. Желая хоть как-то развеять обстановку, и подправить ситуацию, Ллойд добавил уже не таким веселым голосом, но с нотками поддержи и одобрения. -Знаете, Гейл, - старик успел завернуть цветы и теперь держал их в руках, не спеша передать это сокровище своему юному клиенту, в страхе, что тот мгновенно сбежит, как пес, получивший столь мучительно долгожданную кость, – это благое дело. Ведь он был хорошим малым. Очень-очень молодым, но наверняка можно было сказать, что его ждало большое будущее. Всегда такой жизнерадостный и энергичный. Его многие здесь любили. – И, помолчав пару секунд, добавил, - когда закончите, заходите ко мне, а? Мы с вами выпьем чаю с печеньем, которое вчера испекла моя жена. Она очень славная хозяйка, будет вкусно. Идет? – спросил он, протягивая букет ребенку. - Не уверен, я… - тут мальчик осекся. Стоит ли говорить, что мать не знает об его планах и что домой надо вернуться как можно скорее? Вдруг Ллойд его никуда не пустит? А что, если он сейчас позвонит маме и расскажет, что её сын был у него и покупал цветы? – Хорошо, я зайду. – Твердо ответил Гейл, решив, что будет идти очень быстро и тогда успеет вернуться домой раньше, чем его найдут. В конце концов, если все обойдется, он сможет зайти и полакомиться вкусным печеньем, если нет – то тут уже не его вина. И обещание это нельзя считать обманом.       Взяв орхидеи в руки, он кивнул на прощанье цветочнику и стремительно вылетел на улицу. Некоторое время постоял неподвижно перед дверью магазина, будто собирая в единое целое все свои силы, а затем, вдохнув полной грудью августовский воздух, побежал вниз по тротуару, слыша, как удары сердца оглушительным эхом отдаются в его голове.       Двигаясь вперед по усыпанной щебнем тропинке он, казалось, совершенно не замечал окружающую его действительность. Гейл прекрасно знал эту дорогу, и не было нужды смотреть по сторонам. Да он и не хотел. Не хотел видеть надгробные плиты и гробницы, не хотел снова перечитывать имена умерших людей, не хотел снова и снова высчитывать в уме годы жизни, отпущенные каждому из них. Не хотел думать о том, почему вот эта женщина, по имени Розамунд, прожила добрых 83 года, а девушка через четыре ряда от нее – только 15. И сколько отпущено лично ему.       Мальчик был целиком поглощён своими страхами. Но страшны были ему ни призраки, ни мертвецы, не пугали его и крики воронов вдалеке, или даже сама смерть. Ужасали его сейчас слова, которые он не сможет сказать, которые не отыщутся в нужный момент, не придут ему в голову и вся эта затея окажется бесполезной. Все, что не дает спать по ночам, что сдавливает горло в рыданиях, так и останется внутри. Надолго. Навсегда. Навечно. До самой смерти. Смерти Гейла. Гейла Бэрри. 1985 - ????.       Но вот он на месте. «Томас Бэрри. 1983-1994.» -Привет, Том. – Произносит мальчик громко и отчетливо, будто боясь, что по ту сторону «чего-то» его не услышат. Или в надежде, что кто-то явится на его зов. Но ничего не происходит. Никто не смеет нарушить его одиночества. Он кладет цветы на ровную примятую землю, поросшую невысокой травой, опускается на колени возле надгробия и, проводя маленьким пальчиками по имени брата, со слезами на глазах тихо шепчет. – С днем рождения, Том. Ты не сердись на меня хорошо? Я... – и он сильно жмурит глаза, пытаясь сдержать надвигающиеся слезы – я тут один. Знаю, тебе не хочется, чтобы я разгуливал по таким местам без присмотра, наверняка ты скажешь, что не хорошо заставлять мать попусту переживать обо мне. Ведь ей сейчас так нелегко приходится. Только я у нее остался… и… но нам всем нелегко! Это правда. Я для того и пришел сюда сам, чтобы... просто… Он на мгновение замолчал, пытаясь понять, что же «просто». Слова сплетались в его голове в замысловатые узоры и орнаменты, но никак не хотели складываться в предложения. Хоть отдаленно походить на человеческую речь. Зажмурившись и искривив лицо, будто от сильной боли, Гейл молчал с минуту, а потом, несколько раз глубоко вдохнув, продолжил. – Не хочу, чтобы мне мешали. Так много нужно успеть сказать, но не могу тут долго находиться, понимаешь, да? Я точно знаю, что ты меня слышишь. Мама говорит, что пока еще Томас присматривает за нами и переживает, но как только поймет, что мы справляемся сами, что мы сильные и любим друг друга, как прежде, то сможет отправиться в другой мир, где будет много мороженного и игр, и друзей, и комиксов. И чем быстрее мы его отпустим, тем лучше будет для него. – Гейл произнес это, подражая голосу матери, в надежде, что, может, удастся развеселить брата хоть немного, где бы он ни находился. - Мама очень часто это повторяет. И нет сомнений, что она тебя не подведет. А я… я буду сильным, правда. Ради тебя. Хочу, чтобы ты быстрее смог спокойно уйти… «Туда»… там ты будешь радоваться играм и новым друзьям, которые тебя ждут. Поэтому я тут, ты понимаешь? Мне надо рассказать тебе все-все, надо, чтобы ты поверил в меня. Хоть кто-нибудь… Гейл снова замолчал. Ему уже не составляло такого труда выбирать нужные слова, они сами стали литься рекой из глубины его души. Но теперь ему нужно было немного времени принять то, что переполняло его сердце так долго. - Когда ты заболел, мне было очень страшно, не буду тебе врать. – Прошептал мальчик, стыдясь своего старого страха перед старшим братом.- Тогда я был слабым и плаксой, но больше такого не повторится, обещаю! Знаешь, почему? Во время твоей болезни я часто видел, как мама засиживалась далеко за полночь в холле, в полумраке и о чем-то едва слышно плакала. Из раза в раз она повторяла, что готова принять твою боль на себя, что отдаст все на свете, только бы ты поправился. И тогда я, тихонько поднявшись в свою комнату, лежал на кровати и думал о том, как ты пожертвовал собой ради меня. Помнишь? Мы тогда были совсем-совсем маленькие. Кажется, года три назад. Во время нашей игры на детской площадке недалеко от большого кондитерского магазина, начался сильный ливень. Все люди на улице бросились бежать домой что есть мочи. Родители хватали своих маленьких детей, пытаясь прикрыть их от дождя, отдавали им верхнюю одежду. Ты тоже так сделал. Ты накинул мне на плечи теплую кофту, совершенно не боясь, что сам промокнешь до нитки. Потом, Том, тебе пришлось проваляться в кровати с температурой почти неделю. Мама жутко сердилась на нас двоих, но все равно не спала ночами, как и сейчас, дежуря возле твоей постели. И я тоже не спал. Хоть это и оказалась тогда простая простуда, но для меня ты был настоящим рыцарем! Как король Артур или Сэр Ланцелот. И в этот раз во мраке своей комнаты, прислушиваясь к еле слышным шагам матери внизу, я тоже был готов забрать себе всю твою боль! Твою болезнь! Может, если бы мы разделили ее, все кончилось бы совсем иначе, как думаешь…? Размазывая подолом фиолетовой футболки текущие по щекам слезы, мальчик заново переживал и гордостью за брата, и страх перед матерью, и отчаяние, разрывавшее его на части по ночам. И что-то еще новое, в чем пока не мог разобраться до конца. - А помнишь огромного пса, которого завели жильцы одного из домов по дороге в школу? Рычание и лай этого зверя были ужасающими даже через высокие стены забора. Ты тогда смеялся надо мной и называл трусом. Но все равно брал за руку каждый раз, когда приходилось идти мимо этого чудовищного создания. Теперь больше некому взять меня за руку. Но я справляюсь. – Голос его то и дело сбивался, но Гейл продолжал. – Видишь? Я уже стал сильнее. И это только начало! Мы с тобой не всегда ладили, но ты прости меня, хорошо? Я так хотел, чтобы ты меня принял, чтобы мы были самыми лучшими друзьями. И всегда старался сделать что-то, что понравилось бы моему старшему брату. Я читал книги, которые ты читал. Смотрел фильмы, которые ты выбирал, хотя очень часто ничего в них не понимал. Мне так не нравилось казаться глупее твоих друзей. И каждый раз, когда ты уходил, оставляя меня одного дома, мне приходилось попусту просиживать в своей комнате и ждать твоего возвращения. А знаешь, как мне хотелось, чтобы ты взял меня с собой к своим друзьям, сказал им, что я – твой брат?       Когда на улице шли дожди, и мы оставались дома, я слушал твои рассказы, о неизвестных мне мальчиках из серого дома за углом и девочках из домов с яблонями, и мечтал, что когда-нибудь, и я буду частью пиратского корабля, который вы построили на заднем дворе у Гилберта. Или смогу оборонять крепость на дереве от армии озлобленных чудищ, которых боялся себе даже представить. Но с которыми ты бился так отважно! И всегда приходил домой победителем.… Сейчас, без тебя, стало очень одиноко, но я обещаю найти больше хороших друзей, чтобы ты не думал, что мне будет не с кем играть. Я не буду один. Обещаю! В классе со мной учится парень по имени Шон. Его отцу предложили работу на нашей фабрике, и вся семья переехала вслед за ним сюда совсем недавно. Может, ты видел его, когда присматривал за мной? Надеюсь, тебе он понравится, ведь, кажется, у нас с ним выйдет славная дружба. Он сможет научить меня кататься на велосипеде, как ты хотел, но не успел этого сделать...       Мальчик замолчал. Это было последней каплей. Как будто внутри что-то разбилось, а в следующий миг воспоминания и чувства, таившиеся в глубоком закупоренном сосуде, вдруг разом хлынули наружу, и сдерживать рыдания стало уже не по силам. Его брат, которого он любил так сильно, что даже сейчас не мог это выразить, как не старался, лежит в земле. Навсегда. Навечно. Не было ничего, что могло бы дать хоть какое-то облегчение его страданиям. Не было никакого толку от того, что он говорил сейчас в пустоту. Да и это были вовсе не те слова! Совсем не те! Зачем он вспоминает бессмысленные детские игры? Зачем вспоминает о яблонях и пиратах? И этот Шон!       Гейл надрывался, почти кричал от отчаяния. Он не был маленьким мальчиком, каким все его воспринимали. Он уже давно вырос. Он стал мужчиной, когда отец оставил их, он стал опорой для матери, когда они остались втроем. А Том был его опорой. Всегда. Все, что нельзя было рассказать маме, он доверял старшему брату. Он был для него примером, другом, героем. Всем. Но сейчас его тоже нет. И Гейл боялся. Боялся, что мать не справится. Боялся, что он слишком слаб, чтобы бороться. Ему нужны были силы. Столько сил, чтобы преодолеть все невзгоды, навалившиеся на его юные плечи! Он не представлял себе, где их взять, как ему поступить. Теперь они с матерью остались совсем одни. И Гейл чувствовал себя вдвойне одиноким, глядя на неё. На её посеревшее лицо, осунувшиеся плечи, потухшие глаза.       Элизабет говорит, что Томасу будет куда лучше в другом мире, только ради утешения младшего сына, но сама в это не верит. И он не верит. Сколько бы ни пытался себя обманывать, как бы ни уговаривал. Он видит, слышит, чувствует и главное - он все прекрасно понимает. Он не скажет ей об этом, ведь матери будет только больнее от осознания того, как несчастен ее сын. Теперь уже единственный сын. Он пришел сюда, к могиле брата, надеясь, что это принесет ему облегчение. Но этого не случилось. Ему не стало легче. И вот то, в чем он так долго не мог разобраться, стучалось теперь в каждый уголок его души, терзало её и рвалось наружу, словно дикий зверь, заточенный в неволе. Он резко вскочил и бросился бежать, что есть мочи. Ему нужен был кто-то живой. Кто-то, кто смог бы ему ответить. Помочь справиться с болью утраты и отчаянием. И резким движением отворив дверь цветочного магазина, Гейл в полной растерянности и непонимании причин, приведших его именно сюда, остановился в центре комнаты, заставленной цветами.