Ты лучше всех

      Дарон допивает коньяк и проводит рукой по лицу. Будто это поможет снять пропечатавшееся на нем отчаяние! Надо двигаться к выходу. Начало хоть и привычно задержано, но заставлять ждать фанов еще больше даже раздутое эго Дарона не позволяет. Он поднимается с дивана. Должно выглядеть плавно, как всегда, а выходит коряво, совсем не в его стиле. Дизайнерски растянутая футболка сползает с одного плеча, и кожу холодит кондиционированный воздух. Дарон морщится. Внутри и так все заледенело. Холод еще и снаружи – уже перебор. Он поправляет футболку и двигается к сцене, нагоняя парней.       Толпа снаружи не то, чтобы беснуется – все же они не хард-рокеры, – но вызывает их достаточно громко. Это всегда радовало, тешило гордыню Дарона. Но не сейчас. Сейчас ему хочется уйти обратно в гримерку и допить чертов коньяк. Но он умница и вообще крайне ответственный парень. И никогда не подставил бы так своих фанов. Дарон на самом деле их любит. Любовь, конечно, взаимна. Иначе и быть не может, ведь щедрой рукою Господа Дарону было отсыпано сверх меры и внешности, и харизмы, и таланта. Он был бы успешен везде, но влюбился в музыку. Не сказать, что их группа была супер-популярной, но поклонников хватало, чтобы собирать неплохие концертные залы почти под завязку. Один из треков на первом месте в чартах – можно чувствовать себя счастливым.       Можно, если бы не Джошуа. В общем-то, его можно понять. Мальчик из состоятельной семьи, привыкший к хорошей жизни. Выбрать богатого взрослого дядьку, способного если уж не луну с неба достать, то отправить туда на обзорную экскурсию, логичней, чем того, чей доход зависит от непостоянной музы. Да и луна у Дарона картонная, вырезанная из слов и нот. Из чего тут выбирать!       И все равно к уходу Джоша он оказался не готов. Весь месяц Дарон цеплялся за насквозь фальшивые надежды, что-то искал в словах Джошуа и находил, конечно. Так что банальное «Я ухожу от тебя» вышибло таки воздух да так и бросило задыхаться бестолковой рыбиной на суше.       Дарон вдыхает глубоко и смотрит на переливающуюся, словно они под водой, сцену. Толпа ревет, а он никак не может настроиться на ее волну. Он не с ними, а там, в глубине своей боли. Какого черта Джош сделал с ним это дерьмо прямо накануне концерта? Как Дарон вообще все это переживет теперь?       Рик выходит первым, перебегает в тенях, усаживается за установку. Дэни выплывает вторым. Не прячется, наслаждается восхищением фанатов. Как, впрочем, и Скотт. Сэм, кажется, под чем-то, он уже не здесь. Но только так он играет: на басах, на нервах толпы - ему плевать. Чет выскальзывает сразу за клавиши, пробегает по ним пальцами сразу в мелодии, покачивается, подстраиваясь. Обычно Дарон этого не замечает, обычно он с беснующимися фанатами, хоть и не видит ничего дальше четвертого ряда, обычно…       Сейчас он выскакивает на сцену, выбивает боль из легких нереальным вокалом и думает о том, как бы не дать петуха, не сорваться к черту, потому что каждая нота, каждое слово пропитаны Джошем. Они и есть Джош. Дарон мечтает не разрыдаться.       Он ломается пополам на риффах, словно славливает* хук в живот. Симулируя удары, хоть как-то удается сублимировать боль. Дарон почти не смотрит вниз на толпу, в моменты редкого спокойствия концентрируясь на слепящих софитах. Медленно, но верно удается забыться. Нет ни Рика, ни Сэма, ни Дэни, ни Скотта. Есть музыка, и она – часть Дарона.       Когда немного отпускает – внутри, кажется, улеглось, притихло – он решается, наконец, посмотреть на фанатов. Эмоции их привычны, как овсянка по утрам: восхищение, упоение, наслаждение, чистый кайф. Кто-то в восторге от группы, кто-то лижет своих демонов, отыскивая их в хитросплетении слов – но все без исключения счастливы. Это правильно, так и должно быть. Их эмоции постепенно зарядят и Дарона, обязательно.       Даже ежеконцертный сюрприз для группы не поднял настроение, да и не удался, что уж говорить. Фаны просчитались и только прибавили хлопот. Дарон начинает раздражаться.       Он даже не может понять толком, как ухитрился заметить его. Парень затесался куда-то в самый угол, да еще и вырядился в графитово-серую одежду. Одно лицо выделяется белизной. Просто скользнул луч – удачно или нет, Дарон не понимает – и высветил блестящие дорожки на щеках. Стопроцентное зрение, мать его. Дарон даже замирает на секунду – благо сейчас минута славы черноглазого Сэма и его малышки.       Дарон не ждет слез. Альбом писался еще тогда, когда было пусть и не счастье, но его железобетонная иллюзия. Он пропитан любовью и зарождающейся весной. Какого черта слезы? Это странно, дико, неправильно, и Дарон снова и снова скользит взглядом по лицам в первом ряду, замирая на доли секунды там, где стоит странный парень. Что происходит, он понять не может, но только от этих недовзглядов становится легче. Будто совершенно незнакомый парень забирает его боль, плачет вместо Дарона.       Песен через пять становится легче настолько, что Дарон даже толкает свою привычную всем «исповедь». Она не продумана, скомкана, ломана, потому что внутри у него все такое же драное-рваное, но публика восторженно орет – прописные истины пипл хавает, не жуя.       Дарон снова скашивает глаза. Парня нет. Он дергается, чуть не выпадает из ритма, но мгновенно подхватывается, выворачивая его под себя, как умеет. Блестяще умеет. Еще куплет, и омега – не альфа же, в самом деле, будет слезы лить, да и не бывает таких тонких-звонких альф – появляется вновь. Дарону не интересно, что он делал, отливал или смывал слезы, но его присутствие отчего-то важно, и это полная хрень.       Он понимает, что поет именно для него на четвертом куплете. Делится, раскрывает душу перед ним одним: Холод меня со спины Обнимал осторожно, И обещал не убить меня быстро. Он обещал. Он все твердил: Мне за тебя, брат, Очень тревожно. Я улыбался и, глядя на небо, Ему все прощал.**       Парень смотрит на него пристально. Дарону кажется, что он все понимает, считывает его – элементарно. Возможно, все это иллюзия, самовнушение. Дарон так любит себя ими потчевать.       Концерт выходит смазанным, хотя публика охренеть как довольна. А Дарону плевать. Он судорожно пытается понять, что делать дальше. Отпустить и забыть – идеальный вариант, но от него охватывает паника. Словно Дарон барахтается посреди открытого океана в шторм, вцепившись в чудом найденный спасательный круг, а его выдирают. Глупо же отпускать, нельзя.       Дарон путается в себе, в этом странном влечении к человеку, которого не знает, да даже видит не целиком. Он твердо решает плюнуть на все и уходит за кулисы после очередного выхода на бис. На парня в углу он во время поклона не смотрит. Однако, глоток коньяка в гримерке как-то резко ставит все с ног на голову, и Дарон вылетает в полутемное нутро клуба. Он хорошо его знает – все же любимое место для выступлений. Неприметная толстовка, кепка и натянутый капюшон – и вот уже на Дарона никто не обращает внимания. Он стоит возле выхода и искоса рассматривает гомонящих фанов, вываливающихся из клуба на свежий апрельский воздух. Если бы Дарон пригляделся, то мог бы потешить самолюбие – все они в восторге, но ему плевать. Тот, кто нужен, мог уже уйти, пока Дарон метался в сомнениях, ставя мозги на место алкоголем, и это будет полный трэш. Дарон шумно сглатывает, глупо боится этим привлечь к себе внимание и видит его.       Парень может начать вырываться, орать или возмущаться на худой конец, когда Дарон хватает его руку и тащит вокруг клуба, но тот молчит и покорно следует за ним. Странно, чуток свихнутых на нем фанатов, которые могли бы его вот так сходу узнать, Дарон знает. Этот омега не из их числа.       Но это совершенно неважно, потому что у него крохотная и нежная ладошка, и Дарону кажется, что ничего правильнее нее он никогда не держал. И пахнет омега так хорошо. Это нельзя объяснить, можно, как ни банально, лишь почувствовать, но их запахи словно вплетаются друг в друга. Ром с колой – отчего-то, именно это сравнение упорно лезет Дарону в голову. А он дуреет, пьянеет от этого совместного запаха. С каждым шагом становится все хуже, и Дарон ускоряется. Они заворачивают за угол, и он срывается на бег. Считаные метры растягиваются на километры, так что Дарон вталкивает запыхавшегося омегу в первую попавшуюся комнатенку. Она крохотная, но ему плевать. Дарон сорвано дышит, и дело не в беге. Омега, схваченный, стиснутый сильными руками, вжат в стену – это очень правильно. Дарон дергает молнию на его куртке, оттягивает ворот футболки и проводит носом по шее. Этого дико мало, и он ведет там же языком. Омегу хочется сожрать – Дарон, как никогда раньше, понимает каннибалов, – но есть и другой способ. Он разворачивает парня лицом к стене и обхватывает за шею рукой, чуть придушивает сгибом локтя. Дергает бедрами, толкается, вроде как спрашивая разрешения. Говорить он просто не может, а отказа не потерпит, так что все это – просто извращенная вежливость. Парень понимает расклад, а, может, и в самом деле не против, поэтому двигает задницей, еще теснее притираясь к Дарону.       Он влажный и тугой, и у него совершенно точно нет течки. Это удивляет, но не настолько, чтобы Дарон прекратил толкаться внутрь. Через пару фрикций становится ясно, что продолжать так они не смогут: Дарон высокий, а парнишка низкий, так что одному приходится неудобно приседать, а второму – вставать на самые мысочки. Дарон рыкает зло, выходя, запрокидывает голову, потому что хочется снова вставить, резко, до упора, и рывком разворачивает омегу. Взгляд у того плывет, губы блестят, а член стоит. Этого достаточно, чтобы Дарон сдавленно взвыл, подхватил его, задрал половчее и втиснулся обратно в тугую задницу. Парень охает и запрокидывает голову, стукаясь затылком о стену. Это наверняка неприятно, но на утешения времени нет. Дарон обязательно подует и поцелует. Потом. Когда оттрахает его до звезд в глазах и онемения всего тела. Неплохая анестезия, кстати.       Стена шершавая, и Дарон понимает, что с их бешеным темпом омега может всю спину разодрать. Поэтому он перехватывает его одной рукой под копчиком, а второй обнимает за спину, не позволяя тереться о стену. Наверное, должно быть тяжеловато или хотя бы неудобно, но Дарону просто кайфово. Он увеличивает темп, буквально подкидывая ухватившегося за него парня вверх-вниз, и целует. Не рот, а космос, чтоб его! Дарон срывается и кончает, в последний момент успевая вытащить член. Омега всхлипывает и дрожит, а животу становится тепло и мокро от чужой спермы. Дарон прижимает его к себе теснее и вцепляется отросшими клыками в футболку. Ощущение хлопка на зубах – мерзкое. В самый раз, чтобы заглушить отчаянное желание поставить метку. Дарон не против, но сначала нужно спросить. Ну, или хотя бы узнать имя парня.       Мозги упорно не хотят приходить в рабочее состояние, а руки – разжиматься. Поэтому Дарон молчит, все так же крепко прижимая омегу к себе. А потом осторожно опускает на пол и отстраняется. Парень быстро приводит одежду в порядок, а Дарон подтягивает и застегивает штаны, пытаясь выловить все время ускользающий взгляд. Когда это удается, он чуть не рычит от злости. Омега смотрит ему в глаза и словно извиняется – взгляд ломкий, как первый лед. И это чертовски неправильно. Потому что в том, что с ними случилось, никто не виноват, ну, разве что, вселенная. Дарон не понимает – ощущает всем существом, что это нужно объяснить, но не находит слов. И он смотрит омеге в глаза, не отрывая взгляда, потому что если прервется этот тонкий контакт, парень вывернется и уйдет.       Музыка – то, что ему всегда помогало, поэтому он вполголоса напевает первое, что приходит на ум: Грязь под ногами и в небе Мажет кровавыми кляксами, Захлебываясь презрением, Удивляется грязь прекрасному.       У Дарона очень сложный вокал, редкий, под него невозможно подстроиться, он забивает всех, кто пытается спеть дуэтом. Но голос этого невозможного, очень странного мальчишки, не особо-то и сильный, как-то удивительно гармонично в него вплетается: Блики, как взгляды волчие. Грязный лебедь в лужах плескался. Я слышал, я видел воочию, Над миром всем дождь смеялся.***       Они синхронно улыбаются, чуть-чуть смущаясь, и осторожно сталкиваются лбами – это выходит интимнее, чем секс до того. И тогда Дарон все же задает самый важный вопрос:       – Как тебя зовут?       Омега забавно фыркает и отвечает. Все остальное Дарон узнает чуть позже – у них будет на это куча времени. А сейчас он просто знает, что его омегу зовут Том.