Как ты умерла?

Она и не помнит уже сколько времени прошло с тех пор, как она оказалась здесь. Как ни странно, ей тут даже нравится. Спокойно, тихо, никто не тревожит… Было бы совсем идеально, если бы еще воспоминания, мысли о прошлом исчезли куда подальше, а с этими мыслями окончательно испарилась бы и боль из ее тела и непреодолимое желание убивать. Вокруг темнота, совсем как на чердаке, к которому она пожалуй даже успела привыкнуть за несколько лет проведенных там: в холоде, в боли и в этом чертовом поллиэтилене, в который ее завернул благоверный муженек. Так же темно и внутри: в голове, в сердце. Иногда и эта тишина, и темнота становятся ненавистны — они слишком сильно давят на сознание, окончательно сводя с ума. Холодная комната и железная дверь, запертая на несколько замков, ни единого окна, полная звукоизоляция. Это место — тюрьма для неупокоенных душ, для тех, кто долгое время после своей смерти нес людям боль, страх и отчаяние. Здесь так называемые «исчадия зла», призраки убийц, маньяков и психопатов ждут своего конца, хоть и не знают, каким он будет. Рай им уж точно не светит, а ад в принципе ничем не отличается ни от этой тюрьмы, ни от мира живых. Ведь не от счастливой же жизни они все стали такими. Сегодня к ней в камеру поселили новенькую — симпатичную хрупкую девушку с длинными черными волосами, тонкими чертами лица. Ее длинное белое платье выглядело грязным и влажным. Девушка казалась напуганной, и когда Каяко подошла к ней, все еще двигаясь немного неуклюже (все же боль от ран и переломов даже после смерти почему-то очень явственно ощущалась), та отшатнулась от нее, словно ждала удара. — Не бойся. Я ничего тебе не сделаю, — хрипло сказала Каяко, мягко положив ладонь на плечо брюнетки в успокаивающем жесте. Девушка недоверчиво посмотрела на сокамерницу, кивнула и неуверенно протянула руку для знакомства. — Садако, — представилась девушка. Впервые за несколько лет Каяко услышала чей-то голос, потому даже его звучание показалось ей несколько непривычным. Слишком непривычным за столь долгое время, проведенное в полной тишине и изоляции. Призракам не нужна ни пища, ни вода — у них нет никаких физических потребностей. Каждый день проходит в безмолвии и бессильном ожидании. Темнота не вызывает угнетения или грусти, а лишь сгущается вокруг них, медленно поглощая, словно пытаясь убить их — уже мертвых. Бездействие стало казаться привычным, чем-то абсолютно правильным и есстественным. Каяко безразличным взглядом рассматривает свою соседку. За столько лет ее глаза уже привыкли к темноте, потому и в этом густом мраке она отлично может различить очертания брюнетки. Садако тихо лежит на кровати и ее задумчивый взгляд устремлен в пустоту, губы крепко сжаты, а бледные пальцы немного подрагивают. Девушка выглядит так, словно готова вот-вот расплакаться. Каяко отметает эту глупую мысль из головы. Бред! Мертвые не умеют плакать. — Скажи, как ты умерла? — спрашивает Каяко, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. С момента появления здесь Садако, столь привычная раньше тишина стала раздражать. Садако открывает рот, собираясь ответить, но слова так и остаются невысказанными. Больно об этом говорить. Больно об этом вспоминать. В памяти всплывают лишь силуэты, и эти черные тени вызывают страх. От них самих также исходит животный ужас и ненависть. Эти силуэты — люди — враги. Они видят в ней чудовище, которое надо уничтожить, потому что оно представляет угрозу для их жизней. Они окружают ее со всех сторон не давая сбежать. Кто-то заносит руку для удара, а за этим ударом следуют и остальные. У кого-то из них в руках молоток, у кого-то еще какая «тяжелая артиллерия», а кто-то бьет голыми руками. Когда девушка падает на пол, ее добивают ногами. Где-то вдалеке слышится голос — тот самый — голос единственного человека, кто был на ее стороне. Но и он ничего не может сделать, не может ее защитить, спасти, но Садако счастлива уже тому, что он пытается это сделать, тому, что не бросил ее даже сейчас. Когда она теряет сознание, погружаясь в темноту, лишь мысли о Тояме согревают ее, давая надежду. Но и эта надежда исчезла, испарилась, будто ее и не было. Бушующее море, обеспокоенное лицо Тоямы и та, другая Садако, которая после слилась с ней воедино. А после память словно заволокло туманом. Очнувшись, она увидела отца, хотя отцом-то она зовет его только по привычке. Садако всегда знала, что не связана кровно с этим человеком, да и будь он ее настоящим отцом, то наверняка не стал бы убивать. Какой отец убьет родную дочь? Впрочем, Каяко бы с этим поспорила, вспомнив о своем муже, который с легкостью убил их сына. А после в памяти остался только страх. Мучительный, давящий страх. Бесплотные попытки бежать, невероятная тяжесть во всем теле и нехватка кислорода, резкий удар и металлический привкус крови во рту. Отвратный запах застоявшейся воды, холод, пронзающий все тело, полное бессилие и страх… страх… Последнее чувство, которое осталось, запомнилось перед смертью. Садако обхватывает руками колени и утыкается в них лицом. Ее все еще трясет, к глазам подступают слезы, но девушка из последних сил старается сдержаться. Толку то от этих рыданий? Что они дадут, что исправят? Брюнетка вздрагивает, когда Каяко сжимает ее ладонь, а ее длинные смоляные волосы, такие же, как и у самой Садако, падают ей на лицо, вызывая легкую щекотку. — Умирать страшно, — говорит она, но ее голос звучит до безжизненности спокойно и отрешенно. В ее глазах Садако видит понимание и ту же боль, что отражается в ее собственном взгляде. Саэки вспоминает последние моменты перед своей смертью. Вспоминает, как хотела, чтобы конец пришел как можно скорее, но ее агония слишком затянулась и боль казалась бесконечной, а где-то там, в доме слышались приглушенные крики и плач ее сына, что вскоре затихли, крик кота… Последними чувствами были ненависть и непреодолимая жажда мести. Каяко наклоняется ниже и осторожно касается губами губ Садако. Девушка не пытается отстраниться, но и не отвечает на поцелуй. Губы Каяко холодные и твердые, как и ее тело, как и ее почти мертвая душа. Садако судорожно цепляется пальцами за плечи женщины, притягивая ее ближе. Нужно согреться. Этот холод медленно убивает их обеих. Прижаться сильнее, чтобы получить хоть немного тепла. Только вот невозможно искать тепло там, где все пропитано холодом, не могут дать любовь те, кто полностью поглощен ненавистью. Все, что осталось здесь с ними, — страх, боль и осознание собственной обреченности. Нет здесь места для света и тепла, впрочем, и при жизни у них этого не было. — Ты веришь в реинкарнацию? — спрашивает Садако, устраивая голову на плече сокамерницы. — Не знаю, — отвечает Каяко, — но я не хочу снова рождаться.