О'Нил

-       Беда в том, что я любил ее. С первого взгляда и всю свою долбаную жизнь. Не буду врать – в начале был расчет. Я ехал в Дрохеду жениться на хозяйской дочке и откусить кусок от большого, принадлежащего Католической Церкви, пирога. Но, когда я увидел ее: изящную фарфоровую статуэтку с длинными рыжими волосами… Знаешь, брат я взял бы ее в жены, даже если бы за ней не давали ни пенни, черт, да я отдал бы последний пенни за возможность женится на ней. -       Я не верил своему счастью, когда эта чудесная девушка согласилась пойти со мной на танцы. Отрезвление было мгновенным: то, что я принимал за робость, оказалось равнодушием, за страсть – злостью. Не на меня: эту злость я бы принял как вызов (всегда любил норовистых кобылок), на другого. В какой момент я понял, что глядя в мои глаза она видит не меня? Наверное, на втором свидании. Мы целовались в машине, вдохновленный, ошеломленный, я готов уже был кинуть к ее ногам весь Мир. «Ральф!» - сорвалось с ее губ. Она и сама, кажется, не поняла, как произнесла это имя. Не смутилась. С так свойственной ей очаровательной непосредственностью, просто сделала вид, что ничего не говорила. Я знал, кто такой этот Ральф. Местные кумушки успели просветить меня на счет «поразительного сходства с прежним приходским священником», красавчиком и душкой, активно делающим карьеру в Ватикане. Слышал я и неясные слухи о том, что именно стараниями «красавчика» и «душки», драгоценная Мегги не наследница, а всего лишь дочка управляющего Дрохедой.       - Значит, овечка влюбилась в пастыря. С кем не бывает. Я был молод и самоуверен. Я – Люк О`Нил, перед которым не устояла еще ни одна девчонка. Мегги удивительно легко приняла мое предложение. Я решил увезти ее. Далеко. Как можно дальше от того места, где каждый камень напоминает ей о нем.       - Я боялся, как дурак робел перед первой брачной ночью, я оттягивал это столько, сколько было возможно. Я хотел быть с ней нежным. Нежным и влюбленным. Она лежала в нашей брачной постели – жертва, отданная на заклание. И когда в ее глазах я снова увидел не себя, а его, я грубо вошел в нее. Я больше не хотел быть нежным с ней. Мной она мстила ему? Ну что же, я буду мстить ей! Я уехал. Бросил ее – отдал в прислуги. В глубине души все еще отчаянно надеясь, что она соскучится по МНЕ, по МОИМ рукам, МОИМ губам. Захочет дома. Нашего с ней дома. А не дома с тем, кто больше всех других похож на Ральфа, с тем, чьи дети могут быть похожи на детей Ральфа. Самое смешное, что наша с ней дочка – копия моей бабки по отцовской линии: ничего общего ни со мной, ни с драгоценным Ральфом.       - Наша дочка, - старик вздыхает. – Ты видел ее, брат. На всех киноафишах города – «Блистательная Джастина О`Нил». Блистательная! Рыжая замухрыжка, зачатая обманом во время одной из наших с Мегги нечастных встреч. К моменту ее рождения я уже знал, что это навсегда. Что никогда, понимаешь, брат, никогда, Мегги не полюбит меня. А быть заместителем я не хотел.        - Ее отправили на остров Метлок. «Поправить здоровье», - сказали они. «Она ждет тебя», - сказали они. Но ждала-то она не меня! Вот. Я не поехал, чем, в конечном итоге, оказал ей услугу. Потому, что тот, другой, все же приехал к ней.       - …когда она примчалась ко мне на плантацию, я сразу это понял. Она изменилась. Не внешне. Внутренне. Куда-то делась робкая девчонка. На ее месте была женщина. Зрелая. Мудрая. Хитрая даже. И я сделал вид, что поверил ей, что мальчик, рожденный ею через семь месяцев – мой сын. Потому, что я понял, зачем она приезжала – по тяжести ее груди, по легкой, практически незаметной еще округлости живота. Я читал ее как открытую книгу. И именно в этот момент я осознал: все, Люк, больше она не придет к тебе. Она заполучила честное имя для украденного ею у Католической Церкви. Потом ее близкие скажут, что я сломал ее. Но правда в том, брат, что она досталась мне сломанной. Может, я был не прав – молодости свойственно ошибаться. Может, стоило дать ей дом, семью, довольствоваться ролью «заменителя». Не знаю. В чем-то мы даже похожи с ней – всю свою жизнь она бежала от него, а я от нее.       Старик пьяно всхлипывает и достает из кармана заношенного пиджака пожелтевшее фото: юная девушка, не красивая в классическом понимании красоты, но удивительно гармоничная, ладная, и подтянутый молодой мужчина, в котором почти не узнается жалкий старик, сидящий за столиком.       - Наше единственное фото.       - Я слышал про нее. Много ей выпало, это да. Мальчишка дважды покинул ее: сначала решил посвятить себя Церкви, а потом и вовсе погиб. Вот так вот. А моя дочка живет и здравствует. Звезда экрана! Знаешь, а я ведь богат! – неожиданно оживает старик. – Приданое Мегги ее родные милостиво оставили мне. Только мне ничего не надо. Пока были силы, работал рубщиком тростника, сейчас – сторож. Здесь же, в порту. Снимаю угол у хозяина этой забегаловки. Но мое завещание хранится в городе, у нотариуса, в нем все честь – по чести: Дочке. Джастине.        - Все, брат, пора мне! – нетвердой походкой старик выходит из бара.        - Брешет он все! – смеется хозяин заведения.       - Он всем эту историю рассказывает. И миллионер он и дочка – звезда, и жена бывшая -красавица. Брешет!       Тот, кто когда-то был красавцем – сердцеедом Люком О`Нилом, лежит без сна в тесной комнатушке. - Да, Мегги, - думает он, - Теперь-то я могу понять тебя, потому, что всю свою долбаную жизнь я одержим тобой подобно тому, как ты была одержима своим чертовым Ральфом.       Старик засыпает. Во сне он снова юный и горячий Люк О`Нил: лучшая девушка на свете, жарко целуя его, смотрит в его глаза и видит в них его, Люка О`Нила, и впереди долгая и счастливая жизнь, и ни какого Ральфа не было и не будет…