Обычный вечер.

Ветер носил мусор над огромной площадью, а вместе с мусором в наэлектризованном воздухе носились, отталкиваясь от всевозможных препятствий, полубезумные крики восторга и вопли безудержного счастья, исходившие от толпы ликующих раммфанов. Они живым ковром покрывали огромную площадь и все были в полном экстазе от происходящего на сцене. А на сцене как раз происходило самое интересное: взрывались наполненные порохом шашки, огненным дождём сыпались откуда-то сверху искры, живое пламя исторгали из недр лёгких несколько человек, находившиеся всё это время среди этого хаоса, и ради которых собралось в такую пасмурную погоду невообразимо огромное количество людей в одном месте. Ради того чтобы посмотреть и послушать этих самых людей, которые, несомненно, умудрялись не зажарив до хруста свои ценные шкуры воспроизводить музыку. К слову, да и по правде, сказать, музыка была настолько чудесной, что шоу на сцене казалось не репродукцией Ада, а всего лишь дополнением к столь прекрасным звукам. Так, о чём это я… Ах, да! Концерт! Ну так вот, шёл, значит концерт, голова к голове стояли соло- и ритм-гитаристы, своеобразному тихому безумию предавался басист, главная фигура театральных постановок, солист, рассказывал слушателям очередную историю, добавляя ей остроты с помощью лучшей из пиротехнических разработок, иногда довольно резким движениям он вписывал в свою историю ещё одного персонажа – клавишника, худосочного человечка в сверкающем от избытка блёсток костюме, тот никогда не отказывался, да его и не спрашивали. Весь этот яркий натюрморт дополнял ещё один и последний участник действа – персонаж, очень уж удачно контрастирующий с остальным коллективом, вносящий свою лепту с помощью громовых ритмов. Может, со зрительских мест его и не всегда было видно, но его сносящий и так пошатанную крышу барабанный бой был слышен всем и всюду, поэтому если барабанщик, а, конечно, это был он, чуть задерживался, каждый сразу же это замечал. Но оплошности не было в очередной раз и очередной концерт прошёл без сучка без задоринки. По крайней мере так думал, уходя от потемневшей сцены, наверное, каждый второй человек. Но по мнению самих участников шоу, а по совместительству участников небезызвестной группы, всё было хуже чем можно было бы этого допустить, а посему на следующее же утро в общей квартире, ставшей домом родным на время их пребывания здесь, держался совет с полным анализом вчерашнего концерта и ошибок провинившихся. А провинившимися на сегодняшний день были все. Главной причиной сыр-бора стало, по традиции, конечно же, то, что Рих перебарщивает с пафосом на сцене. Примечательно, что это бесило только Тилля, остальных это никак не волновало и не мешало им, но поднятая тема всё-таки нашла поддержку у остальных музыкантов. Далее следовал длинный и очень сложный к восприятию, поэтому же и непечатный, диалог парней о качестве гитарных партий. К Оливеру претензий не было, на своей небольшой территории, на сценическом поднятии, около Кристофа он полностью отдавался музыке, вливая не только силы, умение и старание, но и душу в то, что делает. А вот к Паулю в паре с Рихардом возникла пара вопросов. Один из них, я специально адаптировал его для тех, кому отборный, тщательно подобранный под ситуацию мат режет слух, а в данном случае глаза, помещаю ниже: Какого хрена эти двое, когда на кону успешность композиции, забыв про всё на свете, стоят как пара баранов, соприкоснувшись упрямыми, с одинаково толстым слоем грима, твёрдыми лбами, и таращатся друг на друга так, будто ни разу друг друга не видели?! Ладно бы это не мешало их игре, так нет же! Ставлю оба глаза на то, что они в такие моменты даже не думают о том, как бы лучше сыграть! – последние слова, разумеется, произнёс Шнайдер, но не так грозно, как рисуется в воображении дорогого читателя, пожалуй, вовсе очень даже мило. После столь выразительной речи он фыркнул как заправская лошадка и, оставив на комментарии своих слов несколько минут, удалился сменить футболку, та, что на нём ему уже надоела. После ухода Кристофа в гостиной, а именно там они собрались, ни минутки не стояла тишина, горячее обсуждение проблем и недочётов серьёзно кипятило кровь всем и каждому в отдельности, каждый считал себя правым, но принимал во внимание критику и оценки, а иногда и советы друзей. Самой последней, да и самой неинтересной стало, пожалуй то, где и как им провести оставшиеся до перелёта в новое место, сутки. На сей раз мнений оказалось большинство и меньшинство – большинство, а то есть, четыре были за то, что бы посмотреть город, а другие двое предполагали заняться своими делами. Может, догадался, пытливый зритель сего действа, а может и нет, но этими двоими оказалась прекрасная пара, а то есть Круспе и Линдеманн, соответственно и дела у них были совместные. Их друзья, люди на редкость понимающие, смекнули в чём дело и в темпе вальса собрав со всевозможных мест свои мобильники, ретировались по направлению главной улицы города, оставив любовников на попечение друг друга. Дверь мягко захлопнулась, и в до того момента пустующей спальне появились двое мужчин. У одного к другому был тяжёлый, но очень важный, и не терпящий отлагательств, разговор. - Нам нужно с тобой серьёзно поговорить. – Рихард ужасно волновался, произнося эти слова. Он следил за малейшими изменениями в лице Тилля, прекрасно знал, что часть собственного волнения обязательно передастся ему, но в таком знакомом, будто сделанном из тёмного мрамора, лице не отразилось ни одного намёка на какую-либо эмоцию. Глаза сверкали, зрачки внутри оливковых колец радужек расширились, казалось, до предела, это свидетельствовало о том, что разговор предстоит действительно тяжёлый. Скорее даже не разговор, а монолог, такой, от которого не по себе самому говорящему. - Что-то случилось? – Правая бровь на «каменном» лице вокалиста поднялась чуть-чуть вверх, выражая тем самым крайнюю заинтересованность, пусть и наигранную. – Может, ты заболел? - Нет, что ты – Рих вымученно усмехнулся, он старался выглядеть беззаботным, но получалось у него это настолько плохо, что если бы он появился в больнице, на него сразу же подумали бы, будто он потерял кого-то из близких и он сходит с ума от горя. Хорошо, что больницы в окрестностях не оказалось, иначе сидел бы он в смирительной рубашке, а не в просторной квартире. – В общем, слушай. Я встретил девушку, она хочет от меня ребёнка, мне она очень нравится, я люблю её, мне кажется мы отлично друг к другу подходим и хочу во что бы то ни стало быть с ней. – Эти слова он выпалил скороговоркой, едва не зажмурившись от напряжения и половину текста на ходу объясняя жестами, надеясь, что так до его, уже бывшего парня, так быстрее дойдёт смысл слов. В общем, теперь Круспе ожидал чего угодно, какой угодно реакции, вопросов типа: «А как же наша любовь?», «Ты променял меня на какую-то шлюху?». Такие чисто-женские вопросы приходили на ум только потому, что до Тилля в его жизни в качестве вторых половинок мелькали лишь девушки, ни одного парня. Ну так вот, он ожидал любой реакции, истерики, скандала, криков, воплей, приготовился к тому, что бы стойко держать моральную оборону. Но Риха ни на секунду не подумал о той, которую в итоге получил. - Что ж, я за вас рад. Когда собираетесь съезжаться? – Да, совершенно неожиданно, правда? Хотя о чём это я, это же Линдеманн. От него всего в таком духе ожидать можно. Лишь глаза выдавали своего хозяина тем, что вдруг резко потемнели, это могло значить только одно. Что их хозяин в данный момент испытывает сильный стресс и достаточно близок к нервному срыву, ведь он всё-таки любил этого ублюдка, Круспе, ну да и сейчас, может быть, после такого продолжает что-то ещё испытывать. Обескураженный спокойствием и вежливостью собеседника, Рихард ответил: - Ну да, как только закончится тур, она переезжает ко мне. И это значит, что мы больше не будем вместе. Никогда. – Последнее слово он произнёс с нажимом, будто думал, что его никто не слушает и не слышит, но это было отнюдь не так. - Я тебя понял, а если ты считаешь, что я олигофрен и неспособен к приёму информации, то ты сильно ошибаешься. – Видимо, вокалисту надоел этот странный и более не несущий смысла диалог, поэтому он развернулся и степенно удалился в свою комнату, сопровождаемый взглядом внимательных, но уже не таких родных и тёплых глаз. Любовь, однако, странная штука. Она то подвигает на свершения, то заставляет сидеть, сложа руки, приковав железными кандалами к ножкам стула, то тащит за собой на улицу, ходить-бродить, пока не отвалятся ноги, или пока не сотрутся ботинки, неизвестно ведь, что наступит раньше. И никто не знает, в какой момент полюбит или станет любимым, мы все предоставлены неизвестно чему, ведущему нас во тьме. К полуночи Кристиан, собиравшийся было спать, получил короткое, написанное не слушающимися пальцами, насколько можно судить по грамматике, СМС – «Флака, забери меня», а внизу приписан адрес бара, откуда, по разумению Флака, нужно было забрать Тилля, а это, конечно, был его номер. Подобное случалось уже несколько раз. Если Линдеманн был не в состоянии добраться до дома, он просто отправлял Лоренцу сообщение на телефон и тот приезжал за ним. Так было и на этот раз. Оказалось, что вокалист сидит вполпьяна за барной стойкой и силился больше не пить, так как краем сознания понимал, что утром у них самолёт, и во хмелю ему быть никак нельзя, но выпить хотелось ужасно. Просто забыть, что на свете есть такой ублюдок по имени Рихард Круспе Бернштайн, и что недавно этот ублюдок поступил с ним, и со всеми его чувствами, как и полагается последнему ублюдку. Просто наплевал. Флаке знал, что чувствует сейчас его друг, точнее, догадывался по собственному опыту. Конечно же его бросали не парни, а девушки, но в принципе, когда есть эта сучка – любовь, всё одно, всё едино. Поэтому по приезде на квартиру он сразу же отвёл Тилля в свою комнату, поставил кипятиться воду в чайнике и уже доставал из глубин небольшой коробочки несколько пакетиков травяных чаёв, дабы успокоить вулкан, бушующий в израненной душе друга. Согласен, пафосно, но так ведь всё и было. Всё это время Тилль лежал на диване около окна и рассеянно пялился в чёрную небесную муть, что простиралась на многие мили за окном. Когда Кристиан принёс чаю для Линдеманна, тот даже внимания не обратил, пока не заметил протянутые в его стороны большие сухие ладони, сжимающие кружку с парящимся содержимым и витающим душистым запахом свежего сена, совсем как в его детстве. Осторожно, что бы не пролить, он принял кружку и отхлебнул добрую треть всей жидкости. По всему телу, слегка продрогшему после улицы с промозглым ветром, пробежала волна приятного жара, от рук перестало веять холодом, цвет лица сменился с серо-землистого на обычный, светло-персиковый. Флаке заметил произошедшие с его другом изменения и был очень рад помочь. Тилль встал с дивана, стянул с себя футболку и проверив, раздвигается ли диван, выдвинул вторую его половину. Получилось широкое, достаточное для мужчины его габаритов место, что бы провести на нём ночь. Тем временем Лоренц тоже собирался спать, но его приготовления прервал низкий, почти басовый, баритон: - Флака-а – Протянутое таким образом имя могла напугать кого угодно, но только не его обладателя. – Кристиан. - Чего тебе? – смутная догадка о желании Тилля посетила его уже подуставший мозг, и он очень надеялся, что окажется неправ в своей догадке. - Помоги мне. – Может, самому Линдеманну его голос и казался умоляющим, но на деле прозвучало это на удивление угрожающе. Правду ведь говорят хувиане «В голове это звучало по-другому.» - Как же? – Да что там, он прекрасно знал, как. Опять Тилль начал потакать своим мазохистическим наклонностям. - Ты знаешь, как. У меня в комнате, в сумке на подоконнике, в боковом кармане. Пожалуйста. – Периодически Тилльхен просит Флака о небольшой услуге, в угоду опять же, его непреодолимому желанию почувствовать боль. И если душевной на сегодня ему хватило, то что до физической, то в такой ситуации её остро недоставало. Кристиан зашёл в полумрак соседней комнаты, щёлкнул выключатель, зажглась ярко-белым светом лампа под потолком, осветила подоконник и спортивную сумку на нём. Отыскав среди предметов бокового кармана нужный, он вернулся, предварительно выключив свет. Сиим предметом являлась небольшая, чёрная, кожаная плеть. Даже не плеть, а мини-кнут. - Чувствую себя пастухом – пробубнив себе под нос эти слова, Лоренц подошёл к дивану, где на животе, лицом вниз лежал голый по пояс мужчина, ожидая то ли наказания, то ли награды. Открою вам маленький, ну да что уж там, большой секрет. Лоренц любит Линдеманна, причём давно. Вообще ничему не удивляйтесь. - Эй, ты чего? Давай, штаны тоже стягивай. – Нет, не подумайте, просто Флака привык, что в подобные вечера Тилль ему целиком и полностью доверяет своё тело, да и себя, целиком. А тут, лишь спина, обидненько. Неужели к нему потеряно доверие? А нет, вот он, скидывает с себя штаны, а затем и боксеры, обнажая уже не раз тронутую кнутом кожу, покрытую шрамами и рубцами, так бережно заживляемые Кристианом после каждой порки. Первый удар всегда даётся туго, для того, что бы ударить кнутом беззащитного человека, даже если он этого хочет, безумно тяжело, и, пожалуй, к этому нельзя привыкнуть. Но принуждаемый каратель всё же собрался с духом, размахнулся так, что бы не попасть случайно себе по спине, и с небольшой пока что силой опустил орудие сладкой пытки на чуть загорелую спину. Чёрная кожаная змея со свистом рассекла воздух, резко легла на левую сторону спины и взлетела обратно. При этом там, куда она легла, мгновенно вздулась ужасная красная полоска, а лежащий вниз лицом Тилль лишь резко выдохнул. Про себя Лоренц удивился тому, как можно терпеть такую жуткую боль, но тут же отставил мысли в сторону, примериваясь для нового удара. Стараясь не оттягивать кнут на себя, дабы не сдирать кожу и не усугублять положение Тилля, Кристиан ударил в очередной раз, теперь он бил чаще, наращивая бешеный темп, именно такой, какой любил Линдеманн. Поднимая и опуская руку с плетью, Лоренц слышал редкие всхлипы, стоны, иногда даже напоминающие звериное рычание звуки, чувствовал вибрацию всего тела, когда попадал в особенно чувствительные места, тогда Тилль действительно начинал рычать, утробно, низко, даже и сравнить-то не с чем. Взглянув на настенные часы Флаке понял, что пора заканчивать добровольную экзекуцию, бесчисленные, наисвежайшие рубцы, полосы и ссадины покрывали теперь тело Тилльхена, сам он дышал надрывно, из груди вырывались хриплые стоны. Замедлив темп, Кристиан подвёл к концу очередную пытку по заказу пытаемого, убрал в сторону разгорячённую плеть, взял чашу с уже остывшим, заранее приготовленным отваром и стал бережно, едва касаясь до ран, прикладывать смоченную в отваре салфетку. Обнаружив, что Тилль в полуотключке, он дал ему того чаю, что наливал раньше. В два глотка выпив стакан чая, Линдеманн стал дышать ровнее, его мутные ранее глаза вновь стали ясными и он просто наслаждался уходом за своей исхлёстанной в хлам кожей. Он чувствовал всё ещё с некоторым жжением, что говорить, горела вся спина, горели попавшие по удар руки и пламенели праведным огнём заживляющие и полные заботы поцелуи Флаке, которыми он покрывал каждую полосу у него на спине, чувствовал влагу целебного отвара у себя в ссадинах и холодок от того, что воздух холодил эту самую влагу. Через полчаса, когда всё осталось позади, Линдеманн встал, подошёл к кровати спящего Лоренца и легко потряс его за плечо. Внезапно, за эти 30 минут он понял, как дорог ему этот смешной человек в очках, как любит он его, насколько неправилен был выбор строить отношения с Рихардом, который, возможно, и не любил его вовсе. Да и была ли у Тилля любовь к Круспе, вот вопрос. Потирая сонные глаза, Флакон спросил, в чём дело. - Ни в чём. – Линдеманн просто без слов взял и прикоснулся своими губами к губам Кристиана, и обнаружил, что тот с охотой отвечает на поцелуй. Тилль хотел лечь рядом, но одно ловкое движение Кристиана и он вновь перед ним спиной к лицу. Так и не одевшись после того, что было, вокалист был готов на что угодно, его партнёр тоже. Прикоснувшись к коже ягодиц, как бы спрашивая «Можно?», и заметив лёгкий кивок, он пристроился между ног вокалиста. Кое-как в темноте сняв джинсы с трусами, и слегка помассировав кожу вокруг ануса Тилля, на что тот отозвался довольным то ли стоном, то ли рыком, #НеПоймиНичего, Кристиан вошёл. Медленно, аккуратно, даже нежно, затем ещё раз и ещё, уже в чуть более быстром темпе, ритмичном и слаженном. Линдеманн стонал, это были стоны удовольствия, Флаке вторил за ним, но не таким низким тоном, изредка чуть потягиваясь вперёд, чтобы поцеловать дюйм настолько изученной и настолько родной плоти. Может быть, это была их лучшая ночь. Откуда мне знать? Я всего лишь автор.