С мыслью о смерти.

Смерть милосердна, ибо из ее владений нет возврата. Говард Филлипс Лавкрафт Меня всегда влекли подобные места. Вопреки всеобщему мнению, они казались мне наиболее чистыми. От пороков живых людей, от их бестолковой суеты. Погосты и кладбища манили меня с ранних лет. Ещё ребёнком любил я блуждать среди могильных холмиков, чувствуя особую силу, что разлита здесь в воздухе. Как корнями незримого могучего дерева оплетены все захоронения. Ты можешь обнять его ствол, стать на время частью этой силы, этой мудрости. Сделавшись старше, я понял, что не только мечта ощутить силу манит меня: проявило себя и иное, более сильное и не такое уже невинное желание... Отучившись в городе, я вернулся в фамильное имение, что находилось на отшибе, аккурат у старого кладбища, и отныне мог удовлетворять свои низменные прихоти, не тревожа добрый люд. Я выходил вечером как бы на прогулку, долго блуждал тёмными тисовыми аллеями и, когда солнце скрывалось за синей полосой леса, шел прямиком на кладбище, не опасаясь столкнуться с живыми. Прекрасный мраморный ангел встречал меня сразу за воротами. Каждый раз я привычно целовал его холодные губы и гладил по отколотой руке. Это была как бы плата за вход в моё тихое королевство. Конечно же, я имел и любимые могилки. Среди из них была небольшая обитель одной очаровательной леди. Она почила четверть века назад и на момент смерти была лишь шестнадцати лет. Часами я просиживал у её чудесного надгробия, представляя, что примерно в шести футах от поверхности лежат белые тонкие косточки, укутанные в остатки кружев. В своих мечтах я касался этих сахарных останков, перебирал не истлевшие до конца локоны, пока однажды не встретил решительный отпор их владелицы. Это ничуть не показалось мне странным. Тонкий голосок звенел в моей голове, укоряя за непристойные мысли в сторону благочестивой леди. Мне, как джентльмену, пришлось извиниться. Этот случай и положил начало нашему знакомству. Напротив неё обитал один интеллигентный юноша, студент приличного колледжа, с коим мы вели светские беседы часто до первых солнечных лучей. Я никогда не имел желания увидеть моих друзей живыми. Мы устраивали друг друга и так. В пору своей влюблённости в одну местную девицу, я приходил к Люси, так звали мою шестнадцатилетнюю подругу, просить совета, ведь в романтике в свои тридцать три смыслил мало. Более того, работа над монографиями, перевод рукописей и домашние дела отнимали всё моё время, и на тот момент это были мои первые отношения с дамой. Генри, как более опытный, так же наставлял меня, но в более интимном плане. Его рассказы порой рождали в моём теле неясную дрожь и тепло, что разливалось внизу живота приятной волной. Конечности становились ватными, дыхание частым. Тогда я позволял себе больше. Я придавался бесстыдству прямо над его холодной земляной постелью, и мой возлюбленный друг отнюдь не был против. Его голос в моей голове опускался до влажного шепота. Он смеялся всякий раз, когда я, густо краснея, растирал следы своей минутной слабости по гранитной плите. Люсия же была очень недовольна этими моментами. С острыми нотками в нежном, как лепестки лилий, голосе, она возвещала, что уходит. И действительно уходила куда-то, не отвечая на мой тревожный стук. Это усугубляло мой стыд и общую неловкость ситуации. Генри же полагал, что это ревность и что она вернётся, ибо привязана к своему последнему дому. Когда я женился, а произошло это в довольно сознательном возрасте, то потерял возможность бывать со своими друзьями. Супруга была не из нашего городка, потому не имела надобности ходить на местный погост. Я находился под её постоянным присмотром, что было довольно непривычно, но приятно. Поместье с её приходом преобразилось и будто вернулось всё во времена моего беззаботного отрочества. В приятных заботах о семье я совсем позабыл о своём покойном месте. Тёплыми осенними вечерами, когда мы с моей Мари сидели на веранде и пили пряный чай, а дети играли меж яблоневых деревьев звонко смеясь, я чувствовал вину, что заполняла меня как ароматный отвар фарфоровую чашку. Мне здесь хорошо, а они там, совсем одни. Однако, шли годы. Я слабел во всех отношениях, и, чтобы разглядеть мелкий почерк рукописей, требовались теперь очки с большими нелепыми линзами. Усталость сопровождала меня всюду. Как и всепоглощающая вина. Жена это чувствовала. Мария утратила былую красу, её густые волосы поредели и окрасились серебром, а лицо покрыла сеть мелких морщин. Я понял, что любовь давно покинула нас, как и наши дети. И вот, однажды разразилась страшная гроза, дождь хлестал по крыше. В комнатах было душно и, давно заимевший проблемы со сном, я решил поработать. Медленно поднялся в кабинет по лестнице, что казалась теперь непосильно длинной, и, шаркая тапочками, отворил строгую тёмную дверь. В окне напротив сверкнула вспышка, за ней последовал такой грохот, что череп, казалось, готов был расколоться надвое. Я закрыл уши дрожащими сухими ладонями и осел на пол. Голову постепенно отпустило, а вот вокруг грудной клетки будто бы обвился железный обруч. Удар, удар, и острая боль прошила насквозь. В этот момент радость наполнила меня наравне с болью. Я даже не кричал, хотя очень хотелось. Я освобождался от оков этого дряхлого тела, и счастью моему не было предела. Дух воспарил и победно слонялся по дому до утра, пока Мари не нашла жалкую свернувшуюся в углу кабинета оболочку. Друзья встретили меня с радушием, для них я будто бы никуда не уходил. И, пока супруга поливала слезами атласную ткань гроба, я вальсировал с Люси, отмечая таким образом моё новоселье. Девочка оказалась такой хрупкой, такой невесомой, я кружил её и смеялся, но для живых лишь ветер перебирал цветы у надгробий. Генри так же был рад меня видеть. - Если раньше ты платил каменному ангелу за то, чтобы увидеть нас , то отныне нам не понадобятся посредники,- с многозначительной ухмылкой сообщил он и поцеловал мои губы.