Магия хаоса

В нашей семье женщинам принято рожать по двенадцать детей минимум. Не всем, конечно, только наследникам рода, несущим в себе магию. У нас ведь не простой аристократический род, а магический. Известно, что магия есть только у юношей, соответственно, только они могут стать главами рода, и только сыны главы рода. Если же все сыновья главы рода умерли, то главой и наследником станет муж старшей дочери. Если погибли все дети главы, как уже бывало дважды, не оставив ни одного наследника, или наследники умирают, как и их пары, то главой рода становится ближайший родственник-хранитель бывшего главы. Да, такой у нас кодекс. Магией обладает не только наше семейство, но оно наиболее педантичное по части правил и ритуалов. Все это под страшным секретом мне рассказывал мой старший брат Филлип, которого этому учили. Девочкам кодекс знать не полагается. Им вообще знать не полагается. Нас двенадцать в семье, точнее, уже одиннадцать, и нашей мамочке повезло иметь три двойни. Самый старший ее ребенок, Хаэс, советник во Дворце Кахад, что очень и очень не плохо, хотя наша семья всегда близко подбиралась к власти. Естественно, Хаэс еще только начинает свой путь, двадцатишестилетний, впереди целая тысяча лет, он ведь маг, а такие живут долго. Среди девушек в нашей стране, с нашей магией, таких нет. В других странах, нам писал Лука, есть чаровницы — на одной из них он женился -, но они обладают совсем иной магией, чем наши мужчины, в руках которых разрушение, смерть и яд. Завораживает. Меня всегда завораживала магия. Филлип много раз показывал мне разные фокусы, рассказывал, как творить заклятья — для меня это сродни красивой книжки с картинками на иностранном языке — прекрасна, можно потрогать и даже прочесть, но все равно ничего не поймешь. Мне вообще нельзя это знать. Мне ничего нельзя знать, за исключением, конечно, кулинарии, религии, танцев, музыки и шитья. Последние мне еще даются, но приготовление еды — сущая мука. Правда, ко мне не слишком придираются, моя семья уважаема, их дочь может себе позволить чего-то не уметь, мне даже разрешают заниматься верховой ездой. У Хаэса два ребенка — девочка, едва ли младше Таки, и мальчик, совсем грудной. Второй брат, Ноэль, родился сразу же после первого, был хил и слаб, вскоре заболел и умер без сильных мучений. Мне его жаль, хотя я иногда забываю поставить в храме свечку — я должна ставить свечи каждый день: двадцать восемь за упокой бывших глав, одну за тех родственников, кого я не знала, еще одну за всех людей, за Ноэля и за мамину сестру, умершую от лихорадки четыре года назад -, за это я себя корю. Папа и мама долго оплакивали его и решились на еще одного ребенка лишь спустя три года. Луке недавно исполнилось двадцать два, около четырех лет назад он уехал в другую страну, оказавшись бездарным, что, впрочем, не сильно расстроило маму, папу наоборот, а три года спустя женился на милой, по его рассказам, чаровнице-иностранке. Раньше от него исправно приходили письма — раз в неделю, но постепенно он стал писать все реже и реже. Последний раз брат давал о себе знать три месяца назад, удивив всех известием о том, что скоро сам станет отцом. Луку я не жалею, потому что он и не хотел иметь магию — в детстве мы не были особо дружны, так как он много старше, но и вражды между нами никогда не было -, он добрый, но позор семьи по мнению папы, пусть и простившего его глупость и бездарность. Филлип — мой самый любимый брат, хотя и нехорошо так говорить. Ему двадцать, он обучается на последнем курсе ОМА (Объединенной Магической Академии, в которой учатся студенты разных стран мира, она очень дорогая, а по бюджету нереальный конкурс, почти невозможно пройти), поэтому я редко его вижу — все-таки в другой стране находится. Зато он никогда обо мне не забывает и исправно пишет два, а то и больше письма в неделю. Одно — всем нам, а другое личном мне, секретной соколиной почтой. Почти все знания об этом мире я получила от него, ведь выходить из дому разрешалось только в Храм, да и сам дом находится на отшибе, совсем один — город не слишком далеко, но ходить туда, как я уже говорила, запрещено. Филлип посвящал меня во все — в истинную религию, политику, реальное положение дел в стране, географию, математику, иллирийский (объединенный язык, который в нашей стране мужчины изучают, чуть ли не с рождения, а девушки никогда — он позволяет говорить с иностранцами), химию, физику (эти две науки особенно меня захватили, ведь узнала я о них уже позже, в семь лет, достаточно сознательный возраст, чтобы не просто слушать и мотать на ус то, что говорит Филлип, а уже понимать значение и важность сего, и самое важное, чему брат научил меня — молчание и настороженность, бесшумное скольжение по коридорам — быть везде и слышать все, когда тебя не слышит и не видит никто. Всему Филлипа обучали с рождения. Почему-то, увидев меня, маленький живой комочек, он сразу же влюбился, как не влюблялся ни в младших братьев, ни в сестер, чем-то я привлекла его, потому он играл и проводил все свободное время со мной. Возможно, от того, что Хаэсу с ним было пренебрежительно неинтересно (а ведь разница у них такая же, как у меня с ним), а Лука уже тогда был довольно отстраненный. Живой, подвижный Филлип болтал со мной на иллирийском, желая позлить и дрался без злобы. Когда он уехал в ОМА, я плакала и думала, что он не вернется, на самом же деле брат появляется каждые каникулы и заваливает меня письмами, продолжая учить тому, что узнал давно, при чем все письма пишет на иллирийском, чтобы мама, либо сестры случайно не прочли, да и я потренировалась, ответы, естественно, пишу также. Все-таки вечно по нему скучаю — дома так скучно. Следующие мамины детки, Димаэль и Кладиэль, двойняшки, родившиеся сразу после Филлипа, совсем не похожи. Младший отрекся от магии, отказался учиться в ОМА и ушел в церковь, постигать священные учения, чем загладил гнев отца на бедного бездарного Луку и обратил его на себя. Где это видано, отвергнуть магию древнего рода! К счастью, Кладиэль находится под покровительством дяди-хранителя, тоже священника, которому уже триста пятнадцать, он, однако, ушел в церковь много позже, свихнувшись после смерти жены, та дожила лишь до ста восьмидесяти. Я видела его пару раз, он показался мне сумасшедшим дедушкой, хотя так плохо говорить. Димаэль очень старательный, истинный труженик, но у него не все гладко. Несмотря на старания, дар у него небольшой… Кладиэль пишет нам письма, но отец их не читает, а если увидит — рвет, потому мама их прячет и зачитывает в тайне. Клад тот еще пройдоха, пользуется магией в своих корыстных целях, хотя церковный, не может не пользоваться, она из него так и вырывается. Перенасыщение. Мариэль и Француаза — двойня номер два. Мариэль наипротивнейший, ненавижу его, вечно выставляется, крутится перед папочкой. Как же я рада, что он два года назад уехал в свою ОМА. Ему уже подобрали невесту и ждут двадцати лет до заключения брака. На самом деле Филлипу тоже давно уже пытаются подобрать пару, но все отказываются, только это секрет. В школе Мариэль блистает, надо признать, способности у него есть. Француаза — первая мамина дочка и самая любимая, в ней она души не чает, снабжает дешевыми романами, разрешает валяться в постели до десяти и хочет подобрать лучшего жениха. Да, Француаза похожа на маму, точнее вылитая ее копия — русая тяжелая коса по колено, серые глаза, мягкое, красивое лицо. Ей уже разрешают выходить в город, ведь она семнадцатилетняя, но только под платком и закрытой. Мама верит, что Аза не наделает глупостей, зря. Я в этом не уверена. Далее следуем мы — я и Рози. Мы хоть и двойняшки совсем разные. Я, вечно скачущая рядом с Филлипом, бегающая и прыгающая, вышла худой как тростинка, а усидчивая, но заводная Рози наоборот полновата. Мы должны были стать лучшими подругами, ведь очень близки по крови, но этого не случилось. Рози в кругу домашних весела, радостна и потешна — сущий ребенок, а я холодна и задумчива, вот уж не знаю почему, нас всегда воспринимали как две противоположности — активная Роза, спокойная Ассиэль. Просто с ними мне не весело, разве что с Такой. Рози любит общаться с Кири, она младше на три года, а Така на пять. Они оба очень милые, и любят играть салочки. Така иногда толкает мне речи по секрету про географию — ему неизвестно, что я ее, как и семейный кодекс, знаю наизусть — делать-то у нас действительно нечего. Самое лучшее в моем положении это то, что у всей семьи есть доступ в библиотеку. Все серьезные и научные книги на иллирийском, их я и читаю, ведь никто не знает, что мне он доступен. Вообще-то я уже думаю на иллирийском, кроме Таки и учительницы я ни с кем не общаюсь, а старую женщину обычно не слушаю, потому все вокруг меня вертится на этом мелодичном слоге. В день перед проверкой — ее обязаны проходить даже девушки, факт, который раздражает моего папу -, я сожгла кастрюлю, и учительница, всплеснув руками, отпустила меня на задний двор, где я от злости, вскочила на Ромашку, мою лошадку, подарок на двенадцатилетие, по-мужски, забыв про старую женщину и чуть не доведя ее до инфаркта, и ускакала в горы — вообще-то мне туда нельзя, но… В общем, там, наверху, среди камней, над пропастью, я сидела и решала задачи — это всегда меня успокаивало, моя любимая математика, синусы и косинусы, интегралы, квадратные уравнения. Увлекшись, я не заметила маленькую фигурку, спешившую ко мне и перепрыгивавшую через камни. Мое сердце замерло, Ромашка мирно паслась в сторонке. В два счета преодолев расстояние до Таки, я схватила его за рубашку и насильно повела за собой. Добравшись до плоской местности, отпустила и высказала ему все, что о нем думаю. — Прости, но мне просто папа приказал тебя найти, а он не должен знать, что ты сюда ходишь, а я плохо умею на лошади и боялся упасть, и… — в глазах у него стояли слезы. Мне стало совестно. — Извини, что накричала, — отец просил найти? Я подняла глаза к небу и ужаснулась — оно было кроваво-красным. С наступлением ночи у меня проверка, боже, как я могла забыть?! Так зарешалась, что не заметила, сколько времени прошло! — Сэйт, — тихо выругавшись по-иллирийски — девушкам не полагается ругаться. — Така, ты понимаешь, что если мы не успеем…- тот отчаянно закивал. Подсадив его, усадила мальчишку на лошадь перед собой и схватила поводья, рысью понесшись вниз с горы. Брат зажмурился, я знала, что ему страшно, потому крепко держала одной рукой, другой схватив повод. — Потерпи немного. — он кивнул. У меня храбрый брат. Прыжок над пропастью — пришлось срезать и бодрый галоп через лес. Мы оказались перед воротами дома как раз в тот момент, когда последний красный луч скрылся за горизонтом — к сожалению, нас уже ждали. Эх, если бы Така поехал на лошади… Отец удивленно смотрел, как я останавливаю Ромашку, бьющую воздух копытами, и резво спрыгиваю из мужского седла, аккуратно стаскивая за собой Таку. Глаза мужчины сузились. Мне несдобровать. — Быстро! Переодеваться! После поговорим! — испепелив взглядом Таку и меня, отец развернулся, и служанка подхватила меня под руку, волоча в дом. Я неистово ругалась и проклинала весь мир, пока она со скоростью света поливала меня водой, и натягивала на еще мокрое тело длинный белый балахон. — Что вы все время говорите? — робко спросила она, хотя уже привыкла слышать от меня незнакомые слова. Я лишь гордо посмотрела на нее и тряхнула волосами, которые девушка принялась заплетать в косу. — Скорее, скорее! — в итоге перед дверью черной комнаты я предстала злая и мокрая, в ужасном виде. Отец хмуро взглянул на меня. — Ты получишь наказание, и очень серьезное. Твоя сестра из-за твоего опоздания пошла первая, — Рози младше и должна была идти второй. Перед дверью выстроились в ряд незнакомые мужчины в синих очках, внимательно смотревшие сквозь стену и что-то записывавшие — я знала, что эти очки позволяют видеть сквозь дионовые стены, спасибо Филлипу. Неожиданно дверь открылась и из нее вывалилась моя сестренка. Лысый мужчина схватил испуганную девочку за запястье и развернул к себе. Внимательно осмотрев ее руки, хмыкнул и отпустил. Рози начала всхлипывать — видно, там страшно. Француаза говорила, что нет — обманывала. Мама обняла испуганную девочку и, спрашивая глазами у отца позволения, повела в комнату. — Как и ожидалось, ничего, — усмехнулся отец. Он подтолкнул меня к двери. — Шевелись, Ассиэль. — я сжала губы, чтобы только не ответить дерзко и, надменно подняв голову, шагнула в загадочную темную комнату. Дверь уныло захлопнулась, а я очутилась в темноте. Рози боится темноты, понятно, почему она испугалось. Я несмело сделала шаг вперед, нащупывая пол, вдруг какая дыра или пропасть, от первого этажа нашего домика всего можно ожидать. Глаза постепенно привыкали к темноте. Я продолжала идти, перестав бояться. Некие странные предметы прорисовывались силуэтами в кромешной тьме. Тупые пики, тяжелые гардины. Неожиданно из темноты на меня что-то прыгнуло — кажется, гепард. На автомате я отскочила, услышав звук лап, отталкивающихся от пола. Однажды мы с Филлипом встретили гепарда — ему было пятнадцать, мне десять. Он не растерялся, и животное оказалось уничтожено. Потом мы его похоронили, и я теперь иногда ставлю за него свечки, хотя ставить свечки за животных нельзя. Гепард куда-то исчез. Еще несколько минут я была настороже, но зверь и впрямь исчез. Неужели это была лишь иллюзия? Вдруг что-то шевельнулось — во мраке я, полная ужаса, различила драконьего зверя — самого кровожадного и жуткого хищника в мире, которым нас с Рози и Кири пугала Француаза. Я кинулась бежать, но чуть не врезалась в стену. Зверь был в паре шагов от меня, и я поняла, что сейчас умру, когда из моих рук вырвался странный темный туман. Больше всего мне хотелось малодушно упасть в обморок. Зверь застыл, а из моих рук текла тьма. Чем больше тьмы вытекало, тем легче мне становилось. Я набралась храбрости и повела рукой пред лицом зверя — оно рассеялось, простая иллюзия, и этим нас пугали! Вот только тьма течь не прекратила, наоборот усилилась вместе с гневом на папу и дядек. Она, кажется, начала течь и из глаз, потому что я перестала видеть. В страхе я душераздирающе закричала и упала на колени. Тьма заполонила комнату, вырываясь изо рта вместе с криком. Еще пара секунд, все вокруг таяло, предметы, пики и гардины. Неожиданно исполнилась моя мечта, правда с опозданием. Прекратив кричать, я упала в обморок, не переставая извергать жуткую тьму.