Увидимся утром

В моем имени всего пять букв, но когда отец произносит его, медленно и мучительно, продавливая каждую из них сквозь свои острые зубы, кажется, что гораздо больше. - Айзек, - шипит он, медленно скользя по темному коридору, а я сильней прижимаюсь к стенке шкафа, зажимая рот ладонью. Шестое чувство подсказывает мне, что прятаться бесполезно – он знает, где я, но чахлая надежда заставляет сидеть, практически не дыша. Я не помню, как залез сюда – все произошло слишком быстро. Вот мы сидим за столом, ужинаем и мирно беседуем о школе, а в следующий миг я уже бегу наверх, когда как все мои инстинкты буквально вопят о том, чтобы ринуться к выходу. Наверное, я все-таки законченный трус, если даже мысль о том, чтобы ослушаться отца и избежать наказания, заставляет бежать прочь от единственной возможности спастись. - Айзек, не глупи, и не усугубляй своё положение. Ты всего лишь не прошел в основной состав, это несмертельно, - отец говорит таким тоном, будто бы он не собирается запихивать меня в темный ящик до утра, а всего лишь хочет заставить перемыть грязные тарелки или подстричь газон. Я закрываю глаза. Мысль о том, что придется вновь оказаться в этой тесной коробке, заставляет сердце биться быстрее, а легкие сжиматься. И все из-за чего? Из-за какой-то глупой игры. Стать частью команды по лакроссу была идея отца. И пусть я никогда не был слишком хорош в спорте, отборочные все же прошел. По сравнению со Стилински или МакКолом, я был даже неплох, но в основной состав все равно не попал. Наш немного чудаковатый тренер убеждал меня в том, что я – важный член команды, такой же как остальные ребята, вроде Джексона, а я слушал его и не слышал, думая только о том, как мне рассказать о своей неудаче отцу. Из школы я шел домой, словно на заклание, но при этом ни разу не подумал о том, чтобы сбежать. А когда отец спросил о лакроссе, минуту или две увиливал от прямого ответа, всматривался в его напряженное лицо и все ждал, когда он сорвется и потащит меня в подвал. Однако то, что отец успел вылакать за ужином полбутылки джина, сказалось на его настроении, и он решил дать мне фору. - Сейчас же выходи! Я зажмуриваюсь сильнее, сжимаю кулаки, стискиваю зубы и стараюсь уверить себя в том, что не слышу скрипа открывающейся двери, глухих шагов отца, его тяжелого дыхания. Не слышу щелчка выключателя, не чувствую, как закрытых век сквозь тонкую щелку между дверьми шкафа касается свет, не дрожу от каждого шага, что он делает в мою сторону. - Раз… - под его ногой мерзко скрипит старая половица, - два… - я открываю глаза и обхватываю себя руками, подавляя рвущийся наружу крик. – Три, - свет в тонкой щелке меркнет, - четыре, - он смачно отхлебывает из бутылки. – Пять. Дверь резко распахивается, я жмусь к стенке, но он хватает меня за руку и легко вытаскивает из укрытия, словно я вешу не больше пушинки. - Ты как будто специально злишь меня, Айзек, - качает головой отец и хватает меня за кофту. Он волочет меня за шкирку по коридору, затем вниз по центральной лестнице, и ещё по одной – в подвал. С размаху швыряет прямо к ящику, и я ударяюсь головой об его металлическую стенку, хотя боли практически не чувствую. Наверное, это дело привычки. - Лезь, - выплевывает отец и вновь отпивает из бутылки. Я поднимаю глаза и замечаю, что он слегка покачивается, но это слабое утешение: как бы ни надирался отец, он все равно сильнее. Не надо было вообще сегодня возвращаться домой. Я хватаюсь руками за край ящика и с ужасом гляжу вовнутрь – тут едва хватит места на одного, но мне кажется, что передо мной разверзлась бездна. Я не могу залезть туда по своей воле. Это выше моих сил. - Ты просто жалок, - ставя бутылку на стол, произносит отец. В несколько широких шагов он преодолевает расстояние между нами и наклоняется, обдавая запахом алкоголя и пота. Он вновь хватает меня за кофту и с силой пихает в ящик, после чего резко захлопывает крышку, и я слышу, как звенит засов на тяжелом амбарном замке. - Увидимся утром, - хрипит отец и, несмотря на окружившую меня ослепляющую тьму, я вижу его презрительную усмешку. Становится тихо. Сердце все ещё бешено бьется от страха, а во рту металлический привкус. Я дотрагиваюсь до скулы и непроизвольно вздрагиваю от боли – завтра точно опухнет и посинеет, а мне придется придумывать очередную отговорку для учителя. Отняв руку от щеки, я провожу пальцами по крышке, чувствуя под ними зазубрены от моих же ногтей и запекшиеся капельки крови. Когда в последний раз я пытался выбраться отсюда? Год, может, полтора, назад. Тогда мне ещё было не все равно. Тогда я ещё мог брыкаться, скрестись, орать до хрипоты и звать на помощь. Но никто не шел, крепкий засов не поддавался, голос пропадал, а ногти стачивались до мяса. За окном воет волк – сегодня полнолуние, и в наших местах хищники - не редкость. Я делаю глубокий вдох, прикрываю глаза и воображаю себя им – охотником, а не жертвой. Я отчетливо вижу, как подкрадываюсь к отцу, скребя острыми когтями пол, и облизываюсь, представляя, как приятно будет вонзить клыки в его горло. Вкус крови во рту становится острее, я напрягаюсь, прижимаюсь всем телом к полу, а потом резко дергаюсь, прыгаю на своего мучителя и… … открываю глаза. Волк продолжает выть. Громче, надрывнее, словно плачет о ком-то. Меня передергивает. Раньше я никогда не представлял себе, как убиваю отца. Даже в своих мечтах я всегда убегал, находил укромное убежище, звонил в полицию, но не пытался давать сдачи. Однако сейчас, слыша пронзительный вой этого страшного хищника, внутри меня словно что-то переключается. Я не всегда буду меньше и слабее отца. Я уже не мальчик, я могу дать отпор. Ну, или хотя бы попытаться. Не сегодня, может, даже не завтра и не через неделю, но когда-нибудь я точно смогу. Я стану сильнее. И когда этот момент придет, я затащу его в этот грязный темный подвал, впихну в проклятый ящик и крепко запру. А потом отхлебну из бутылки, брошу какую-нибудь наглую фразочку и уйду по аккомпанемент его проклятий и криков. Я ухмыляюсь собственным мыслям, и, кажется, стенки ящика становятся чуть шире. Даже дышится как-то легче. Волк воет все громче, но это уже не похоже на плач, скорее на зов, и я чувствую, как внутри меня тоже просыпается зверь. Безжалостный, бесстрашный и жаждущий мести. Да, увидимся утром, папочка.