Я на тебе, как на войне

В немецком языке есть слово "hassliebe". Если по словарю, то оно переводится как "чувство, колеблющееся между любовью и ненавистью". Именно с этого чувства начинается каждое утро Хантера, когда Себастиан тычется в ребра острым коленом, забирает одеяло и залезает на него почти всей своей тощей тушей, которая, по неизвестным Кларингтону причинам, утром весит заметно больше обычного. С этим чувством Хантер садится обедать, когда Смайт забывает, что своего мужчину положено кормить. Вернее, забывает, что вчерашняя маленькая ссора совершенно не является причиной оставлять его без заслуженного куска мяса или хотя бы жидкого диетического бульона, который Себастиан готовит себе с до отвратительного серьезным видом, словно собирается только им и питаться, а в конце концов все равно ни черта его не доедает. С Себастианом никогда не было легко. В школе с ним было не легче, чем человеку со слабым вестибулярным аппаратом на американских горках. От него буквально выворачивало на изнанку порой, он бесил до дрожи в коленках и до сжатых кулаков. Его хотелось просто прижать к стене и заткнуть уже ему рот, который закрывался вообще крайне редко. Но Хантер терпел, скрипел зубами, а вечерами забирался под одеяло, которым Смайт всегда делился с особым скрежетом на сердце, и утыкался носом в растрепанные волосы. В университете Хантер действительно стал бояться, что когда-нибудь прикончит Себастиана. Просто сожмет руки вокруг тонкой шеи, усыпанной аккуратными притягательными родинками, которые Кларингтон всегда с особой жадностью обводил языком, и не разожмет. В университете они впервые подрались, когда Смайт снова не смог удержать язык за зубами и довел Кларингтона буквально до тряски, до белого лица и до крайней стадии бешенства. Себастиан даже не успел испугаться, как лицо уже было перепачкано в крови, костяшки пальцев саднило, дыхание было безнадежно сбито, а Хантер вылизывал его перепачканную кровью шею, с силой вжимая в забор. У Себастиана был особый талант выражать свою любовь. Он всегда носил во внутреннем кармане запасную зажигалку, зная, что Хантер вечно забывает свою. Хотя Кларингтон никогда ее не забывал, она просто каждый раз заранее пряталась Смайтом, а потом он, с совершенно уставшим видом от забывчивости Хантера, подавал запасную. Себастиан делал вид, что ему чертовски приятно терпеть приставания парня с военной кафедры, на которой учился Кларингтон, чтобы потом с упоением дома выслушивать, какая он сволочь, но сволочь исключительно хантеровская, ничья другая сволочь, чтобы потом с упоением дома разглядывать оставленные на шее засосы, на плечах - ссадины, на ребрах - синяки. Обводить их тонкими длинными пальцами, довольно улыбаясь, слегка надавливать, чтобы легкая тянущая боль напоминала ему о том, что Кларингтону совершенно, глубоко и безнадежно не плевать. У Хантера был особый талант уходить в самый неподходящий для этого момент: из Далтона, сразу после закрытия дела о стероидах, обратно в училище; из общей квартиры, сразу после горячего секса, который Смайт наивно считал примирительным, прямо в бар; из дома, когда Себастиан приготовил большой ужин в честь перемирия после крупной ссоры, на войну. Черт знает, что Хантер там забыл, но он даже не успел поужинать. У Себастина был особый талант сдерживать слезы, который он опроверг в тот же вечер, кусая подушку и скуля в нее, выхлестывавший все домашние запасы алкоголя. И хотя о том вечере он никогда и никому не говорил, от этого в груди болело не меньше. Себастиан прежде никогда не чувствовал себя таким беззащитным и брошенным, никогда так не жалел, что не сказал каких-то слов. Хантер, конечно, считал их просто пустыми звуками, но для Смайта они значили целую жизнь. Пройдя достаточно километров, наглотавшись достаточно пыли и получив достаточное количество болезненных ранений, шрамы от которых остались по всему телу, Хантер наконец понял, с чем действительно можно сравнить Себастиана. Совершенно невыносимый, как кость поперек горла, отвратительный и горький. Болезненный, нарывающий, как банка соли на незаживающих ранах. Безнадежный, с которым и поделать-то ничего нельзя, кроме как залезть к нему под одеяло, с большим усилием вырвав кусочек колючего одеяла, и уткнуться носом в растрепанные волосы. Забывчивый, неаккуратный. С совершенно исключительным, особым талантом выражать свою любовь.