Смерть не разлучит нас

Кажется, он съезжал с катушек. Особенно обидным было то, что на этот раз Джоунси отнюдь не заплутал в проделках собственного разума, непомерно расширенного его способностями. Виной всему были не голоса друзей, живых и мёртвых, и не назойливое чувство того, что он точно знает, что и где творится в этом сонном городке. Нет, в этот раз причина была до противного заурядной. Джоунси доконала собственная жизнь. Пятнадцать минут назад, в 00:51, его младший отпрыск Ноэль решил, что он уже давно не устраивал родителям весёлую ночку, и закатил скандал. Жена Джоунси, Карла, теперь сидела около его кроватки и правдами и неправдами уговаривала сына вести себя как все хорошие мальчики - то есть спать. Сын сопротивлялся и монотонно ревел. Голова Джоунси напоминала котёл с горящими углями. Пытаясь не обращать внимания на плач, Джоунси сонно изучал глазами Карлу. Что ж, хоть годы и давали о себе знать, она всё ещё была, как бы выразился Бивер, "той ещё девочкой". Да, именно так он и назвал её в день их с Джоунси свадьбы... Боже, как же давно это было! Кажется, не меньше сотни лет назад. Солнечный, радостный день, когда Джоунси чувствовал себя одним из самых счастливых людей на свете. Там были и его лучшие друзья - вся когда-то неразлучная четвёрка никогда не упускала случая повеселиться на гулянке, если её устраивал один из них. Генри, Пит, Бивер - все в костюмах, до чего же непривычно было на них смотреть; и он сам, Гэри Джоунс, для друзей - только Джоунси и никак иначе, в дорогом чёрном фраке, неизменно в обнимку со своей самой прекрасной на Земле невестой. "Теперь ты должен быть счастлив, - шепнул Бив ему на ухо во время застолья, - счастлив за нас всех". И действительно, тогда Джоунси казалось, что ему повезло чуть больше в этой жизни, чем его друзьям. Рядом с ним сидела Карла, восхитительная в своём белом платье, открывавшем спину и грудь, наверное, немного больше, чем следовало бы на таком официальном мероприятии. Они любили друг друга, действительно любили. А если вам и этого недостаточно, то стоит вспомнить об уютных городских апартаментах Джоунси и его должности в университете, и вот теперь-то вы точно должны понять, что у него были все основания считать себя счастливым. К тому же Джоунси, в отличие от Пита, Бива и Генри, вряд ли мог припомнить, когда он в последний раз сидел в Богом забытом кабаке и надирался в хлам в полном одиночестве. А это, согласитесь, один из важных показателей в сложном уравнении, именуемом, так её и разэтак, жизнью. Однако, как говорится, хорошенького понемножку. Карлу подкосили наркотики, и, хотя она прилежно посещала Общество Анонимных Наркоманов, Джоунси знал, что она нет-нет да потакает своей слабости. В университете, как и на любой мало-мальски приличной работе, появились не только приятели, но и враги. Но если раньше справляться с растущим грузом рутины ему помогали друзья, то теперь и этот спасательный корабль, лишившись половины своих движков, быстро погружался в тёмные пучины. И хуже всего была царившая на палубе тишина. Ни сводок погоды, ни новостей. Глухо. Настолько глухо, что с недавнего времени Джоунси начал подумывать о том, чтобы положить этой тишине конец одним-единственным выстрелом, который размазал бы его мозги по обшарпанным обоям. Была только одна проблема, не дававшая ему покоя и вместе с тем поддерживавшая на плаву. Бивер. В последнее время он всё чаще приходил к Джоунси. И если раньше, до того, как начался этот кошмар с серыми человечками (которые были? не были?), что-то вроде телепатии с Бивом, да и с Питом и Генри тоже, было для Джоунси абсолютно нормальным, то теперь, когда связь уже много лет как заглохла, визиты мёртвого друга в его голову явно были чем-то ненормальным. Джоунси не мог связаться даже с живым и относительно здоровым Генри, не говоря уже о Пите. Но Бивер, который был явно ничуть не менее мёртв, чем Питер Мур, появлялся в его жизни снова и снова. Сначала это были лишь обрывки фраз, которые раздавались где-то на самом краю сознания Джоунси; в местах столь туманных, что их и сознанием-то можно назвать с большой оговоркой. Как и всегда, Бив сквернословил и нёс несуразицу. Джоунси списал это на привычку слышать биверовы ругательства даже там, где их нет. "Как собака Павлова, пускающая слюни на свет лампочки", - думал он. Эта теория разлетелась в пух и прах, когда Джоунси впервые увидел Бива. Тот возник напротив него, когда Джоунси (в это время дня - адъюнкт-профессор Джоунс) сидел за столиком в университетской столовой, попивая свой послеполуденный чай. Надо сказать, Джоунси в любом случае запомнил бы тот день, даже если бы не внезапный визит Бива Кларендона. Это был день, когда ему впервые пришла в голову мысль о том, что дела идут скверно - пожалуй, слишком скверно, чтобы продолжать это терпеть. За несколько дней до этого он снова поймал Карлу с "допингом". Она сидела на захлопнутой крышке унитаза, готовилась ширнуться и через две комнаты орала на Ноэля, который ушиб коленку и теперь заливался слезами, усевшись на пол рядом со злополучным стулом. Джоунси тогда приехал домой пораньше, надеясь приятно удивить семью. Господь Всемогущий, как же он жалел, что не задержался по дороге перехватить бутерброд с беконом! После нелёгкого дня в университете (новый декан, сменивший его приятеля, был настоящим психом) действия Карлы стали последней каплей. Джоунси разразился одной из своих нечастых истерик, отголоски которой, как икота, до сих пор нет-нет да всплывали в нём. Во время одного из таких моментов к нему и заявился Бив. "Ну и в дерьмо же ты вляпался", - услышал Джоунси знакомый голос. Он изумлённо поднял взгляд от чашки с чаем - как раз вовремя, чтобы заметить Бивера. С его обликом творилась какая-то чертовщина, однако это определённо был Бив. Его одежда постоянно менялась, будто кадры киноленты по ошибке составили из разных дублей: Джоунси узнал излюбленную косуху Бивера с огромным количеством молний, клетчатую рубашку, в которой тот обычно посещал занятия старшей школы, и ещё пару знакомых нарядов. Только ботинки "Доктор Мартенс" оставались неизменными - Джоунси был в этом уверен, хоть и не мог видеть ног Бива из-за стола. Бивер улыбнулся, уставившись на Джоунси из-под спадавших на лицо прядей. И затем исчез. Остаток дня Джоунси остервенело пытался связаться с Генри. Нет ответа, глухая стена. Та самая стена, что медленно, но неумолимо строилась после смерти Даддитса и вскоре окончательно отрезала их друг от друга, впервые за много лет подарив роскошь единолично владеть своими мыслями. Роскошь, которая показалась им проклятием. Джоунси будто ослеп на один глаз. Он не мог, не хотел верить в то, что связь с Бивом (если всё это, конечно, ему не померещилось) была односторонней. Джоунси поймал себя на том, что жадно заглотил эту подачку в виде нескольких секунд контакта и с нетерпением ждёт следующей. Да что там ждёт - Джоунси просто с ума сходил от каждой минуты тишины в собственной голове. Он начинал осознавать, как сильно ему не хватает Бива. Всех этих его шуточек, поцелуй-меня-в-задницу-приколов, резких, срубленных с плеча, но всегда самых точных слов. Разум твердил, что это, мать его, невозможно. Мёртвые не говорят. Он же всё видел своими глазами. Стоял и смотрел на то, как Бив в конвульсиях бьёт каблуками "Мартенсов" по залитому кровью полу, пока инопланетная тварь уродует его лицо, и всё ради того, чтобы... "Чтобы спасти твою растреклятую задницу, - вновь заговорил Бив. - Так что не смей, понял меня, не смей так просто сдаваться". Голову Джоунси пронзило раскалённое копьё боли. Он заплакал. Всю неделю после этого Джоунси жил, как на иголках. Его существование вдруг перестало казаться ему таким уж безысходным. Он вставал по будильнику, шёл в университет, читал студентам лекции и не забывал звонить жене и детям. Он даже заметил, что Карла стала чаще улыбаться, а студентов на его занятиях прибавилось. Но всё это было лишь фоном. Главной целью Джоунси стали поиски Бивера. Он примечал ситуации, в которых чаще всего слышит язвительные комментарии Бива - казалось, они раздаются где-то за правым ухом. Запоминал места, где видел его. Искал во всём этом систему, не находил её и радовался тому, что не находит. Это давало возможность надеяться на то, что призрак Бива - не плод его воображения. Короткие, не дольше минуты встречи - но больше ему и не нужно было. При виде физиономии Бивера (и неизменной зубочистки во рту) он сразу чувствовал себя помолодевшим лет на десять. Было видно, что и Бив рад его видеть. "Наверное, не очень-то здорово там, верно?" - спросил как-то раз Джоунси. Бивер хотел что-то ответить, но запнулся. Он исчез почти сразу, успев наградить Джоунси неопределённым взглядом. Насколько Джоунси сумел понять, с Питом Бив так и не смог связаться. "Не хватает..." - начал Бивер, но тут ему самому, по-видимому, не хватило времени. Он всегда исчезал неожиданно, будто канал связи прерывался, когда порывом ветра валит линию электропередач. Джоунси мог только гадать о том, каких ухищрений стоят Биву эти кратковременные прорывы к нему. А уж о том, откуда Бив предпринимает эти вылазки, он старался и вовсе не думать. Впрочем, после того, как он побывал запертым в собственной голове, неизвестно почему принявшей вид старого офиса братьев Треккер, для Джоунси перестали существовать необычные места. "Интересно, не связывался ли он с Генри", - подумал Джоунси вечером четверга и набрал номер Генри Девлина. Он не добился от телефона ничего, кроме гудков. Вернее, так он тогда подумал. И после этого Бивер пропал. Джоунси словно проснулся от занимательного, но совершенно бредового сна. Он дозвонился до Генри на следующий же день, но тот не сообщил ничего необычного, а Джоунси почему-то не осмелился рассказать ему о Биве. Сейчас ему как никогда пригодилась бы их странная телепатия, но его мозг не принимал никаких сигналов ни от Генри, ни от кого-либо ещё. Джоунси на всякий случай прощупал почву, но наткнулся на ту же стену. Пусто. Как в цирке, закрытом на бесконечные летние каникулы: окна зашторены, на реквизит иллюзиониста наброшен брезент, клетки пустуют и покрываются пылью. Год за годом, день за днём... Джоунси почти почувствовал, как и он сам покрывается слоем пыли. Постепенно он снова вернулся к мыслям о том, чтобы покончить со своим существованием. Тринадцатого апреля он чистил окна в своём кабинете. Основная часть работы - самой скучной на свете работы - была уже проделана, оставалось только смахнуть остатки моющего средства небольшим скребком, и вы получите кристально чистые окна от компании "Плюс" - качество гарантировано, или мы вернём вам деньги. Джоунси поудобнее усаживался на подоконнике, когда вдруг что-то привлекло его внимание. Позабыв о скребке, он уставился на серый прямоугольник асфальта далеко внизу. Такой чистый и ухоженный, что так и хотелось посадить на этой картине кляксу - в виде распластанного аккурат посередине Джоунси, например. А чтобы не было совсем грустно, можно будет взять в руку флажок с надписью "Привет с восьмого этажа". Отойти со вкусом, так, чтобы тебя запомнили. Кто же об этом не мечтает? - Только попробуй, говнюк, - чётко и ясно сказал голос Бивера. И в следующий миг сам Бивер, внезапно материализовавшийся рядом с Джоунси, с силой захлопнул раму окна, прищемив ему палец. Всё мгновенно отступило на второй план: и наркотики Карлы, и заунывный плач Ноэля, и новый декан факультета, и даже Бив, бесплотный Бив, который каким-то образом сумел сдвинуть вполне реально существующую раму. Во всей Вселенной остался только несчастный палец Джоунси, согнутый под странным углом и разрывавшийся невыносимой болью. "Ты сломал мне палец, кретин!" - мысленно взвыл Джоунси. Бив не отвечал. Быть может, понял, что момент не лучший, но, вероятнее всего, просто снова отключился. Вполголоса проклиная всё на свете, Джоунси повернулся спиной к окну, в которое едва не выпорхнул, и побежал на кухню за пакетом льда. Палец действительно оказался сломанным. Джоунси наложили неуклюжий гипс, навеявший воспоминания об аварии четырёхлетней давности. В унисон мрачным мыслям заныло сломанное в той же аварии бедро. Что-то подсказывало Джоунси, что все две недели, пока на его руке пробудет эта уродливая белая штуковина, от которой несёт как минимум отделением химиотерапии, хромота будет азартно его преследовать. Однако на следующий день гипс уже не казался ему чем-то в высшей степени отвратительным. Он, конечно, замедлял его обычные утренние сборы, но, как Джоунси заключил, взглянув на часы, всего на несколько минут. Что ж, перелом пальца - это не смертельно. По крайней мере, после этого не нужно заново учиться ходить. И, кстати о "ходить", - Джоунси пора было выходить на работу. Улица встретила его свежим утренним запахом выхлопных газов. Даже удивительно, откуда бы ему здесь взяться: насколько Джоунси помнил, их тихую улочку автомобили навещали не так уж часто и по большим праздникам. О том, что, кроме мыслей и картинок, он когда-то умел чувствовать и запахи, которых не существовало, Джоунси не вспомнил. Слишком долгая тишина притупляет слух, даже телепатический. Лишь мельком оглянувшись по сторонам, Джоунси уверенно зашагал через дорогу. Он и не подозревал, что в этот момент Бивер отчаянно пытается к нему пробиться. "Я тебя не вижу, приятель", - готовится сказать он. - "Одна темнота, чёрт её дери, и, чувствую я, это не к добру. Не высовываться бы тебе из дома..." Но Бивер опоздал. Опоздал на доли секунды. Гэри Джоунса во второй раз в жизни сбила машина, и на сей раз приговор был вынесен окончательно. *** Джоунси открывает глаза. Над ним - дощатый потолок, в центре которого свисает одна-единственная лампочка, накрытая, впрочем, цветастым абажуром. Комната небольшая и определённо ему знакомая. Джоунси переводит глаза на окно, фокусирует взгляд на том, что за ним, и сразу понимает, где он. В гостевой спальне охотничьего домика, принадлежавшего когда-то отцу Бива (между собой они называют это местечко "Дырой в стене"), по-утреннему прохладно. За окном стелется туман, из которого то тут, то там выглядывают верхушки деревьев: ржаво-красные осенние клёны и чёрные позвонки елей. Красный цвет на деревьях неприятно царапает глаз: уж слишком много связано с ним горьких воспоминаний. Была бы на то его воля, Джоунси запретил бы красный цвет совсем. Неужели кому-то может нравиться этот отвратительный оттенок? Джоунси приподнимается на локтях. Ощущения в теле странные, будто давно забытые. По многолетней привычке Джоунси разминает шею: наклоняет голову вперёд, назад, из стороны в сторону. Даже это обыденное действие кажется непривычным. Должно быть, потому, что ни одно из этих движений не приносит боли. Джоунси наконец решает осмотреться. Обстановка комнаты ничуть не изменилась. Будто и не сгорал этот славный дом дотла, подожжённый Генри Девлином. Джоунси продолжает неторопливо изучать комнату, растягивая это удовольствие; он понимает, что сон может прерваться в любой момент. Его взгляд наконец перемещается на кровать... и тут всё кувыркается с ног на голову. - Нет, - жалобно выговаривает Джоунси, отворачиваясь к заштукатуренной стене. "Ты умер, умер, умер, умер", - бормочет он себе под нос и крепко жмурится, что нисколько ему не помогает. - Ты тоже, - спокойно отвечает лежащий рядом Бив. Шаг вперёд, нарастающее жужжание справа, удар - Джоунси вдруг разом вспоминает. - Ярко-красный "бьюик", чтоб ему пусто было, - говорит Бивер. Его голос звучит виновато. Он спас Джоунси от самоубийства, но не сумел предупредить о том, что, когда ступаешь на дорогу, надо и по сторонам глядеть, не зевать. Но Джоунси на него не обижается. У него слишком много вопросов, чтобы обижаться. - Где мы? - спрашивает он. - Это не "Дыра в стене", не так ли? - Не совсем, - качает головой Бив. - Ты был... здесь всё это время? Кивок. - А Пит? Даддитс? Ты видел кого-нибудь из них? - Их здесь нет, - говорит Бив, зубочистка прыгает в уголке его рта, уже совсем измочаленная. - Я пытался до них добраться, но не могу. Я чувствую Даддитса, он близко, очень близко... В известном смысле слова, везде. Как и был всегда. С Питом сложнее. Я думаю, мне открыты не все пути. И не будут открыты, пока часть нас здесь, а часть ещё жива. Но теперь, когда ты с нами, возможно, мы сможем добраться до Пита. "Даддитс нам поможет", - слышит Джоунси, хотя губы Бива больше не двигаются. От этого ощущения по его коже пробегают мурашки. Гиблая тишина наконец нарушена, сметена обилием мыслей, образов, чувств. Джоунси ощущает, как с каждой секундой его связи с миром растут, становятся всё шире и глубже. Давно забытое наслаждение объёмной картиной мира, где многое остаётся невысказанным вслух, но от этого становится лишь более осмысленным. Слова не могут вместить всех этих измерений; никогда не могли. Джоунси безмолвно спрашивает у Бивера о Генри. Бивер хмурится. "Не могу. Может, у тебя получится". - "Там не получалось". - "Без Даддитса очень трудно..." Но не могут же они бросить Генри одного! И Бивер соглашается: не могут. И будут стараться связаться с ним. В конце концов, их призрачная сеть, потусторонний Ловец снов уже почти завершён. Осталось вплести в него один, последний узор - Генри Девлина. Джоунси откидывается на подушки, удовлетворённый этим ответом. И прежде, чем он успевает вновь обрести над собой контроль, у него вырывается давно брезжащий в голове вопрос: - Почему мы, чёрт возьми, в одной кровати? Бивер, спохватившись, тотчас же мысленно посылает ему картинку: четверо мальчишек, пёстрой стайкой расположившись на диване посреди просторной кухни-гостиной охотничьего домика, тянут жребий. Короткие соломинки достаются Генри и Питу, который тут же корчит недовольную мину. Оставшиеся двое, Джоунси и Бив, довольно переглядываются. Домик старика Ламара Кларендона не назовёшь маленьким, но всё же спален в нём только две, одна из которых принадлежит самому Ламару. Во второй же стоит всего одна кровать, вмещающая двоих победителей. Двойке неудачников придётся мёрзнуть на полу, и они разочарованно пыхтят. Но жребий вытянут по-честному, с ним не поспоришь. В этот раз кровать достаётся Джоунси с Бивом. И, хотя это объяснение представляется вполне правдоподобным - в конце концов, они действительно занимались такой ерундой, как делёж кровати, в те бесконечно далёкие годы, когда Ламар брал их с собой на охоту, - Бив стремительно пунцовеет. И в этот момент Джоунси замечает ещё одну деталь: он видит перед собой не того Бивера, с которым они отправились на оказавшуюся последней в их жизни охоту. Этот Бив - подросток, не старше пятнадцати, и Джоунси - теперешний Джоунси - такой же. Только его разум по-прежнему отсчитывает пятый десяток. - Сколько нам лет, Бив? - Четырнадцать, - отвечает тот. "Четырнадцать, помнишь?" - вспыхивает и тут же гаснет мысль - Джоунси даже не успевает понять, чья именно. Но он помнит. Помнит, что случилось в ту самую осень. Четырнадцатилетние, они вчетвером (хотя, будет правильнее сказать, впятером), даже не просыпаясь, расправились с Ричи Гренадо. Зрелище перевёрнутой машины и мёртвого тела Ричи ("голова, голова, Джоунси, у него не было головы") оказалось настолько кошмарным, что заставило их всех почти одновременно вскочить с постели, жадно хватая ртами воздух. Они не думали, не хотели, но всё-таки смогли. "По счетам приходится платить" - простая истина, которую усвоил даже Даддитс, ученик Академии Дебилов. О том, что в убийстве Гренадо (да-да, убийстве, несчастный случай тут совершенно ни при чём) главную роль сыграл именно Даддитс, они тогда не знали, и не узнают ещё долгих двадцать четыре года. Но бремя вины легло на мальчиков такой тяжёлой ношей, что даже Ламар не переставал сокрушаться тому, что "парни всю неделю ходят, как в воду опущенные". Но грязная история с Ричи Гренадо осталась там, в другой жизни (или просто в жизни?). Здесь, этим прохладным утром, - а Джоунси почему-то совершенно уверен, что это то самое утро, - нет кошмарных снов, нет отрезанной головы Ричи с глазами, забитыми грязью. Они заплатили по счетам, и теперь их оставили в покое. Джоунси знает, что и Бивер чувствует то же самое. Вот просто знает, и всё. Как в старые добрые времена, когда они воспринимали свой дар, как нечто само собой разумеющееся. И в этом телепатическом единении, не омрачённом отныне ни чувством вины, ни страхом, вдруг отчётливо вспыхивает нечто новое. Оно сродни интересу и смеху - счастливому смеху - и легко вливается в их дружбу, занимая то место, которое, без сомнения, предназначалось именно для него. Джоунси открывается этому чувству, позволяет ему вести себя. Он берёт Бивера за подбородок, чуть приподнимает его лицо и целует. Язык Джоунси пробегает по его губам, затем проникает дальше, в доверчиво приоткрывшийся рот, и находит язык Бива, мягкий и гладкий, и никаких, хвала тебе, Господи, следов байрума. В каком-то смысле ты счастливчик, Бивер, думает Джоунси, отбросил коньки ещё до того, как грибок начал вовсю расти на людях. Как бы тебе понравились ходячие красные кусты? "Никакого больше байрума", - отвечает Бивер. И Джоунси с облегчением отпускает воспоминания обо всём этом красно-буром кошмаре, позволяя смотрителям хранилища задвинуть ящики с этими файлами в дальний угол. Никакого больше байрума, никаких больше инопланетян. Все счета оплачены, и отныне их Ловец снов не поймает ни одного кошмара. И тут, словно шевельнувшийся под ветром индейский талисман, мир показывает Джоунси ещё одну свою грань - ту, на которую Джоунси так редко обращал внимание. Перед его мысленным взором появляется один-единственный, но очень важный вопрос. И Джоунси знает, для кого он важнее всего. Бивер - здешний, умерший, но живой Бивер - говорил, что может чувствовать Даддитса, и теперь Джоунси понимает, что он имел в виду. Чистое, немножко детское сознание Даддитса пыталось найти ответ на свой наивный и вместе с тем мудрый вопрос. - Мы в Раю, Бив? В ответ Бивер беззлобно смеётся. Что-то меняется в его облике: в уголках глаз появляются морщинки, волосы чуть светлеют. Перед Джоунси уже не четырнадцатилетний Бив, а взрослый Джозеф Кларендон, каким он был, должно быть, всего за пару лет до того, как в последний раз пристроил между зубов зубочистку. И тут же его сменяет другой Бивер, Бивер-выпускник старших классов, откалывавший свои вечные непристойности об идиотских мантиях и шапках с кисточками. Джоунси ощущает, что и он сам неосознанно меняется вслед за Бивом. Десятилетия сплелись в одну сеть, в причудливую паутину Ловца снов, и если раньше он с трудом нащупывал путь в этом лабиринте, то сейчас его разум будто освободился от мешавших обзору шор, и Джоунси свободно скользил по переплетениям нитей. Для Даддитса так, похоже, было всегда, но Даддитс был особенным. А им это открывается лишь сейчас. Что ж, Бивер, браво. Достойный ответ. Если они и не на небесах, то в месте, ничуть не худшем. Любопытно, такое случается со всеми, или и здесь им открывалось что-то, недоступное другим? Он этого никогда не узнает. И, кажется, совсем не желает узнавать. К чёрту других. Он наконец-то нашёл друзей, которых не переставал оплакивать. Нашёл Бива. - Джоунси, я... Бивер бросает быстрый взгляд на свои ноги - вернее, вовсе не на ноги. Главный недостаток юных тел, главное преимущество юных тел - быстрота реакции во всех смыслах этого слова. Всегда был лёгок на подъём, а, Бив? Сейчас всё целомудренно скрывают складки одеяла, но биверово лицо выдаёт его с головой. И не только лицо. Джоунси слышит его. Слышит его мысли. Их непостижимая связь, обрывочная телепатия, сошедшая на нет после смерти Даддитса, вновь заработала исправно, и Джоунси окунается в поток образов и ощущений. Щёки, виски и уши Бива пылают краской, но Джоунси знает, чего он хочет. Джоунси проводит пальцами по его щеке, убрав за ухо непослушную прядь тёмных волос. Это сон, твердит голос в его голове. Конечно же, сон, иначе и быть не может. Они оба, словно насекомые в паутине, навечно запутались в Ловце снов. Но против такого сна Джоунси совсем не возражает. - Если это Рай, посмотрим, за какие грехи отсюда изгоняют, - говорит он.