Ты сотворил меня

Он помнил этот огромный рост. Тяжелые шаги, непривычная, но ставшая неотъемлемой чертой сила и прочность. Металлический скрежет, отзывающийся где-то внутри каждый раз, когда на него нападают. Кровавая печать, начертанная собственной жизнью, Стальной не видел ее, но чувствовал, что она есть. Знал, как знают, что на смену солнцу придет черная ночь. На смену которой после снова придет солнце. Сумасшедшая гонка за философским камнем, знак уробороса при виде которого все сжимается, который, кажется, навсегда впечатался в подкорку мозга. Спустя столько лет все наконец вернулось на круги своя. И первая ночь после; сумасшедшая, лихорадочная, первый кошмар — крик стынет на губах. И теплая ладонь на плече. Мягкая и тонкая с длинными осторожными пальцами. Тихий голос: «Нии-сан? Все в порядке?» Дыхание сбивается окончательно, внутри разгорается нечто похожее на огонь только более яркое и яростное. И ледяная мысль Острая, как нож: Как раньше уже не будет. Никогда. Эдвард раскидывает руки и ноги, открывает глаза и смотрит на часы на тумбочке, стоящей радом с его одноместной кроватью. Черные стрелки категорично показывают начало десятого. Он вздыхает и сворачивается клубочком: — К черту. Никуда не пойду, – бормочет сам себе и заворачивается обратно в одеяло. — Мы опоздаем, нии-сан. Вставай, через час нам уходить, – приглушенный одеялом и стеной голос Альфонса заставляет разве что демонстративно и громко зевнуть. — Я никуда не пойду, – ворчит Эд и поглубже зарывается в подушку и одеяло. — Нии-сан, хватит капризничать, – Ал входит в комнату – голос становится громче – и приближается к кровати. Решительно стягивает с брата одеяло. Тот сжимается от внезапного холода: — Ал! У тебя есть хоть капля жалости? Младший смеется, склоняется к Эдварду и начинает его расталкивать: — Жалость тут не причем. Надо было вчера раньше ложиться спать. — Да-да, ты как всегда прав, – Эд закатывает прикрытые наполовину глаза и вдруг резко поворачивается, обхватывает Альфонса за шею и опрокидывает на себя. — Попался! И тут же жалеет о порыве. Тяжесть чужого тела, ладони, упирающиеся в подушку по обе стороны от головы, задевающие его волосы. И долгий взгляд. Испуганный и глубокий. Эдвард облизывает пересохшие губы, замечает, как брат провожает движение языка взглядом, и торопливо вдыхает: — Прости, – только сейчас понимает, что его руки все еще на шее младшего. Ал моргает, растерянность и испуг в глазах сменяются незнакомым выражением, граничащим с болью. — Все в порядке, – тихо отвечает он и отодвигается. Скользит ладонями по примятой подушке, выпрямляется и случайно проводит коленом по внутренней стороне бедра старшего. Резкий вздох, вспышка за мгновенно зажмурившимися веками и мучительное тепло. Туго расходящееся по телу. От бедер до самых кончиков пальцев ног. — Черт… — Эд вжимается затылком в подушку, запрокидывает подбородок и сглатывает. — Нии-сан? – словно сомневаясь, зовет Ал. Тот открывает глаза, руки падают на одеяло, соскользнув с шеи брата. И отворачивает голову: — Не смотри. Альфонс, все еще недвижный, замерший, моргает и снова склоняется. Совсем немного. — Почему? Что случилось? Тебе больно? — он придвигается. Неловкое движение, и он снова задевает Эда. Только на этот раз касание не обрывается. — Ох… — светло-карие глаза распахиваются, и Ал закусывает губу. Эдвард вжимается горящей щекой в подушку: — Это утро, – теперь от неумелой отговорки горят уже и уши, и шея. – Иди. Я сейчас оденусь, – комок в горле только крепче стягивается. Слова выходят с трудом. Спустя полчаса Эдвард торопливо выходит из квартиры. «Догонит», — решает он и вытягивает из кармана перчатки. — Стальной! – знакомый окрик с дороги, и Эд вскидывает голову: — Огненный, – откликается он ровно. Мустанг выходит из машины, притормозившей у поворота: — Куда так торопливо бежишь? – в голосе привычные насмешка и ирония. Старший Элрик встряхивает перчатки и натягивает одну на правую ладонь: — Я не обязан тебе отчитываться, господин фюрер, – добавляет он и с вызовом смотрит в черные глаза. Тем временем упрямая левая перчатка никак не хочет налезать на другую ладонь. Ткань заворачивается и путается меж пальцев. — Проклятье. — Дай, – коротко практически приказывает бывший шеф и подходит вплотную. Ловкие пальцы снимают перчатку, расправляют и аккуратно натягивают обратно. Эдвард сжимает губы и поправляет ткань: — Благодарю. Что я теперь тебе должен? Мустанг кривит край рта: — Уволь. Мне претит одна лишь мысль о том, что мне будет чем-то обязан мальчишка. Элрик подается вперед: — Мальчишке уже девятнадцать. Рой подается в ответ и тихо проговаривает: — Докажешь? Тот не краснеет: — Запросто. Только я занят. Уж извини, дела, – притворно огорченно добавляет Эдвард. Фюрер хватает его за предплечье, наталкивает на себя: — Твои игры мне до сих пор поперек горла. Картинка перед глазами смазывается, появляется другая, годичной давности… — Не играй со мной! – яростный шепот, почти рычание. Пальцы, стискивающие мускулистые руки за плечи, ноги, безотчетно обхватывающие за бедра. И светлые волосы распущенные, длинные, волной рассыпавшиеся по жесткому столу. — Иначе я убью тебя. Глубокие толчки, отзывающиеся саднящей болью, безудержным огнем. Красные следы от ногтей на светлой коже и прерывистое дыхание. Тяжелое, лихорадочное, как биение сердца. — Отпусти, – глухо просит Эдвард и силится вырвать руку. Железная хватка не ослабевает. — Ты уже трахнул его, Эд? – вкрадчиво произносит Рой. Элрик дергается и застывает. Вскидывает глаза, в которых ярость. — Пошел ты, – он рывком отнимает руку и трет предплечье. Дверь за спиной хлопает. Эд вздрагивает и опускает глаза. — О! Мустанг-сан! Доброе утро! – весело приветствует фюрера Альфонс и закрывает дверь на ключ. Тот хмыкает и скользит глазами по своему бывшему лучшему цепному псу: — Очевидно, нет, – он с гадливой усмешкой хлопает Эда по плечу. – Ну что ж, удачи, Стальной. Непринужденная болтовня брата выключает мозги, и Эдвард уже не смотрит, куда идет. Слова Мустанга ударили под дых. Не услышать их было невозможно. Они проходят в центральную библиотеку, в которую уже давно имеется спецдопуск, поднимаются на второй этаж, сворачивают в уже привычную секцию истории алхимии. «Исследование во имя исследования», — мрачно решил старший Элрик, и после они практически каждый день сидели здесь. Отложенная стопка книг высится на столе. Эдвард стоит у окна, погружаясь в текст, и не замечает, как Ал вдруг замолкает. Бесконечный поток веселых и непринужденных слов затихает. Старший, не поднимая голову, зовет: — Ал, чего вдруг… — Что он говорил? – обрывает его тихо Альфонс. — М? Кто? – Эд перелистывает страницу, разглаживает уголки. — Ты знаешь кто, – голос еще тише. Стальной пожимает плечами: — Он всегда несет всякую чушь. — Почему ты позволяешь ему так к себе прикасаться? – шепот становится громче. Обида в голосе заставляет вскинуть, наконец, голову. — Ал? Младший сидит за столом, судорожно сцепив пальцы. — Что на тебя нашло? – Эдвард закладывает книгу пальцем и хмурится. — Ничего! – отрезает тот и упирается взглядом в стол. — Тогда я не вижу смысла этого мини-скандала, – с легким раздражением отзывается Стальной и снова раскрывает книгу. — Жестокий ты, нии-сан. Если бы знал только, что так будет, то пожалел бы, что ты вернул мое тело! – пронзительный крик смешивается с грохотом опрокинутого стула. Ал отшатывается к книжному шкафу, уходящему под потолок, и опускает голову. – Зачем тогда было… Звенящая тишина напитывает своим эфемерным телом воздух. Эдвард с треском захлопывает книгу — Альфонс вздрагивает от звука и закусывает губу – и аккуратно кладет фолиант на стол, громко выдыхает ртом: — Жалел бы, – повторяет он. — И сейчас жалеешь?… Ал молчит, в мыслях абсолютная пустота. И горящее лицо, выдающее обиду и злость. — Ясно… — Ничего тебе не ясно, брат! Если приходится это терпеть, то уж лучше бы ты оставил меня грудой пустого железа! Глухой удар кулака в книги с правой стороны от головы прерывает срывающийся крик. — Тогда раньше думать надо было. Слышишь?! Раньше! – зло бросает Эдвард. Правая рука больше не автоброня, и боль от удара разбегается от ребра ладони вдоль пальцев. — Как ты можешь… — зажмуривается Альфонс. — Я? Как можешь ты?! Откуда только взялись подобные мысли … Он скользит ладонью, сжатой в кулак, по примятым ударом корешкам книг и задевает шею Ала. Тот вздрагивает и отшатывается. Дорогу перекрывает вторая рука, теперь упирающаяся с левой стороны. — Пропусти, – младший отводит глаза. — Сначала Мустанг, следом наши тела… теперь это, – продолжает Эдвард. — Прекрати, – Ал резко отворачивает голову. — В тихом омуте черти водятся, а? – едва уловимая, похожая на фирменную фюрерскую, улыбка изгибает губы. Стальной склоняется. Эта разница в росте, когда, как и положено, старший брат хоть и ненамного, но выше младшего, до сих пор кажется непривычной. Но такой приятной… Он, не отрывая ладоней от книг, опускает лицо на уровень подбородка младшего, заглядывает в светло-карие глаза: — Ал. Тоска и обида в глазах сменяется незнакомым выражением. — Ал… Эдвард подается вперед и вверх, заглядывает в лицо, ловит взгляд: — Если ты хочешь что-то сказать, говори. Я пойму. Младший сглатывает, светлые брови изламываются у переносицы, и он хватается за руку брата: — Мне нечего сказать. Пропусти... Эд не дает договорить, толкает в плечо Альфонса к стеллажу и прижимается губами его к губам. Пальцы младшего судорожно стискивают руку Эдварда, запоздалый вдох мешает тишину. — Не надо! – испуг в голосе и мучительно теплеющие щеки. Стальной обхватывает брата свободной рукой за талию: — Поздно, – и углубляет поцелуй. Сдавленный стон, пальцы, царапающие рукав кровавого плаща, и слабеющие коленки. — Нии-сан, не здесь. Остановись… — Ал отворачивает голову, упирается ладонями в плечи брата. Эд кое-как стаскивает перчатки, швыряет за спину и перехватывает тонкие запястья, прижимает к стеллажу. Приглушенный вскрик, когда горячие губы прикасаются к шее, и всхлипывающий стон, когда язык чертит тонкую линию до ямки между ключиц. — Нии-сан, не надо! — Тише, Ал, – Эдвард раздвигает коленом ноги Ала, тот вздрагивает и жгуче краснеет. – Нас ведь могут услышать, – он почти мурлычет, шепча непристойные слова, задевая губами припухшие полураскрытые губы. Стальной отпускает запястья, обхватывает Альфонса за пояс и начинает расстегивать первые пуговицы. Ответная дрожь чужого тела отдается в низу живота, прерывистое дыхание и тяжело, судорожно стучащее сердце. Что ты собираешься делать, не надо, не спеши, постой… Сорванные пуговицы летят в стороны, Эдвард прихватывает зубами теплую кожу ниже ключицы, тянет, стаскивает рубашку с Альфонса до локтей. — Не дрожи, я не сделаю больно, – хриплый шепот, и светло-карие глаза зажмуриваются. Руки крепче обхватывают за плечи. Он вздрагивает всем телом, когда рука брата берется за ремень брюк. — Нии-сан!… Поцелуй заглушает вскрик, отчаянный, испуганный. Теплые пальцы скользят по обнаженному животу, обводят подушечками контуры бедер, ведут вдоль линии спины. Ал съезжает спиной по шкафу, увлекая за собой Эда, тот опускается на колени, опрокидывает его на пол, не убирая ладони с бедра. Брюки летят в сторону, тяжелая пряжка ударяется об пол, острый звук врезается в воздух вокруг. Альфонс закусывает губу и закрывает глаза локтем. Стыд, горящие щеки, прикосновения, о которых думалось только во сне, тихий шепот на ухо, когда из одежды остается одна лишь рубашка. Жаркое дыхание, спускающееся по животу, и снова вскрик, всхлипывающий, пронзительный, как осколок хрусталя. — Нет! – свободная рука упирается в плечо Эдварда, затылок вжимается в жесткий пол, рот судорожно ловит воздух, – подожди, я же… Протяжный стон и вспыхивающий огонь за закрытыми веками. Рассудок накрывает тяжелой душащей волной, которая толкает на самый край дозволенного. На самый край границ, начертанных на краешке лезвия. Тело выгибается и обмякает, способность дышать возвращается не сразу. По венам словно бежит раскаленная ртуть. — Ал… Тихий голос, входящий в мысли, восприятие, повторяющий имя еще раз. Рука, осторожно отодвигающая локоть с лица. — Открой глаза. Тот отрицательно мотает головой, зажмуривая глаза еще крепче. Жгучая краска стыда не сходит со скул. — Альфонс… Откровенное прикосновение там, в самом низу, громкий стон, потрясенный и испуганный врывается в остатки меркнущего сознания. — Посмотри на меня, – хриплый шепот на ухо. — Нии-сан, больно! – он обхватывает брата за шею, вжимается лбом в плечо. Палец, следом второй входят медленно, осторожно. Тело напрягается, сжимается. — Расслабься. Расслабься, ну же… — Не могу! Нии-сан! Он целует его в висок, в скулу, в уголок губ и подбородок, гладит языком по сомкнутым губам. Прерывистое дыхание, намокшие ресницы, длинные, черные, загнутые на концах. Кольцо мышц туго поддается горячей плоти. Сердце бьется у самого горла торопливыми сбившимися прыжками. Ал откидывается на спину, утягивая за собой брата, проникновение становится глубже, неловкое движение, и ладонь, прижимающаяся тыльной стороной к губам, заглушает стон. — Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, – Эдвард обхватывает рукой его бедра, — другой, согнутой в локте, упирается в пол над головой брата. – Слышишь? – он прижимается к влажному лбу Ала своим лбом. – Смотри только на меня. Стройные ноги обвивают за пояс, руки обхватывают за светловолосую голову. Резинка давным-давно соскользнула с волос и длинные золотистые пряди касаются обнаженных плеч Альфонса, щек, шеи. Толчки, глубокие и тягучие, отдаются в каждой клетке. Боль, гаснущая и разгорающаяся, как феникс, кричащая на затворках, за закрытыми дверьми, где захлопнуты все «нельзя». Поцелуй, еще один, вкус слез на языке, тонкая нетронутая прежде кожа шеи вся красная от укусов. — Люблю тебя. Только тебя… — задыхаясь, шепчет Эд. Время словно замедляет свои шаги. Там за дверьми все снова станет как прежде. И никто не узнает, что последнее «не надо» было перечеркнуто простым «люблю». Никто не узнает, и это не их дело… Наслаждение острое, граничащее с сумасшествием и боль, насаживающая словно на иголку, на самый конец, острие. Как проколотая бабочка — крови не будет. Будет только немного болеть… Совсем немного… — Эдвард! – вскрик на самой грани, вышибающий из головы последние крохи рассудка, пальцы впиваются в смятую ткань черной рубашки, красный верхний плащ валяется где-то за спиной. Сознание раскалывается, двоится, как зеркало, обращается в пыль, ничто, рваные зазубренные края, ведущие по всему телу невидимым лезвием. И… …Способность дышать возвращается не сразу. По венам словно бежит остывающая ртуть. Прижавшись всем телом, обняв и положив голову на грудь брата, Эдвард проводит языком по пересохшим губам. — Ты просто невероятен, – говорит в тишину Альфонс, а в голосе смех, – нас могли услышать. Эд усмехается и трется носом о теплую кожу: — Нас и услышали. Ал смеется вслух и закрывает лицо ладонью: — Ты просто безнадежен, нии-сан. Эдвард хмыкает и вдыхает: — Это ты сделал меня таким.