* * *
Стоило Джону переступить порог, как навстречу ему тут же вышла миссис Хадсон. — Мистер Ватсон, как хорошо, что вы, наконец, пришли! — всплеснула руками пожилая женщина. — Когда вы ушли, Мистер Холмс тут же заперся у себя. Я все понимаю и уже давно привыкла, но он сегодня явно перестарался. Просто сам не свой! Сначала из-под двери повалил густой дым, так что мне пришлось приложить к лицу влажный платок, чтобы я могла дышать и распахнуть окна. Потом он вроде как успокоился, и я уже вздохнула с облегчением, пока эту дымовую завесу не прорезали вопли его скрипки. Кажется, их можно было услышать в районе доков… Ватсон выслушал ее с молчаливым оцепенением и, резко сорвавшись с места и превозмогая боль в ноге, через две ступеньки поднялся наверх, дергая на себя дверь. — Вы уж повлияйте на него, доктор, — взмолилась миссис Хадсон, и он молчаливо кивнул, заходя в гостиную. В комнате стоял едкий запах химикалий, и доктор распахнул пошире окно, чтобы проветрить помещение. В гостиной Холмса не было, так же как и скрипки, и Ватсон без труда вычислил, что он у себя в комнате. Доктор уже приготовился к тому, что придется отбивать кулак о твердое, словно камень, дерево, и все же на удачу толкнул дверь на себя. К нескрываемому удивлению Ватсона, комната была открыта. Повсюду царил сущий бардак, однако хозяин отсутствовал. — Не мог же он, в самом деле, через окно выбраться на улицу? — вслух размышлял он себе под нос. — Вернее мог. Но не в его теперешнем состоянии. Я решительно не вижу причин для такого поведения… Ватсон решил снять пиджак и еще раз здраво рассудить, куда исчез его друг, но стоило распахнуть дверь своей спальни, как в ноздри ударил едкий запах табака, который курил Холмс. Марево дыма разъедало глаза, он сощурился и, разгоняя его ладонью перед собой и бесконечно кашляя, открыл окно, жадно глотнув свежего воздуха. — Холмс! — продолжая кашлять, тут же возмутился Ватсон, заметив своего друга, развалившегося у него на кровати. — Что вы себе позволяе… — его гневную тираду прервала пустая ампула, равнодушно к возмущению доктора покоящаяся на его прикроватной тумбочке. Ватсон тревожно перевел взгляд на Холмса. Завеса дыма растворялась на глазах, и он тяжело вздохнул, подняв с пола упавший из обессиленных рук Холмса шприц, и положил его рядом с ампулой. Холмс лежал неподвижно, закрыв глаза, точь-в-точь как на кушетке перед его уходом, с одним лишь отличием. Ватсон только сейчас заметил, как осунулось лицо его друга, и как он сильно похудел за последние дни. Тут же на тумбочке Ватсон заметил и пепельницу, доверху переполненную окурками и пеплом. Это было еще одним тревожным сигналом, подтверждающим очевидное. Ватсон уже давно заметил разницу в Холмсе, курящего трубку, и Холмсе, курящего сигареты. Трубка для Ватсона с давних времен символизировала азарт погони, очередное приключение. Он с обреченной улыбкой вспоминал, как Холмса можно было застать в гостиной перед камином попыхивающего трубкой и ломающего голову над очередной головоломкой. Сигареты же сулили упадничество и абсолютное бездействие. Ватсон осторожно сел на край кровати, прекрасно понимая, что его очередная лекция о вреде наркотиков будет прочитана пустоте, и дрожащей рукой взял ладонь Холмса в свою. Он мрачно винил себя за то, что все же позволил себе подумать о запрещенной теме. Мысли материальны, теперь он понимал это как никто другой. Словно дал Холмсу негласное разрешение. До этого он недели запрещал себе даже подумать о том, что будет, если Холмс вновь возьмется за старое, и поэтому отчаянно прогонял непрошеные мысли о кокаине. И Холмс послушно контролировал себя. Контролировал до тех пор, пока Ватсон не смог четко оформить свои худшие ожидания в четкие предложения. — Холмс, вы меня слышите? — спросил доктор Ватсон, уже не особо рассчитывая на ответ, но неожиданно услышал согласное мычание Холмса. Джон старательно контролировал свои эмоции, но позволил себе чуть улыбнуться. — Можете что-нибудь сказать? Скажите мне, Холмс… что угодно, — взмолился Ватсон, зябко ежась от холодного воздуха, заполнившего его спальню вместо дымовой табачной завесы. Холмс напоминал труп своим полнейшим нежеланием шевелиться. Посеревшее лицо, изможденность и отсутствие свежего воздуха и солнечного света сказались на его друге. Холмс не вставал к завтраку, обедать забывал, а ужин он проводил со скрипкой и сигаретами. Джон невольно ругал всех преступников последними словами, которых себе никогда не позволит истинный джентльмен, а скорее грубый мужлан из Собачьего острова. Ватсон с ужасом осознавал, что с радостью услышал бы об очередном бесчинстве в Лондоне, грабеже, убийстве, лишь бы вернуть прежнего Холмса. — Давайте, друг мой, очнитесь. Прошу вас. Холмс никак не отреагировал. Ватсон вскочил с кровати и, найдя пачку сигарет, нервно закурил и закрыл окно, понимая, что холод, воцарившийся в его спальне, не отрезвит Холмса, и ему лишь прибавится проблем его лечить. Судорожно порывшись в медикаментах, Ватсон наперед понял, что ничего подходящего все равно у себя не отыщет и остается лишь ждать. Он обреченно прошелся по комнате, не находя себе места и бесконечно виня себя за то, что оставил Холмса в таком состоянии, потом ушел в гостиную, закрыл окно и там и уселся перед камином. Бросив взгляд на часы на каминной полке, Джон вновь закурил и уставился на беззаботно играющее с поленьями пламя. Из его спальни не доносилось и шороха пробуждения Холмса, он сидел в гнетущем молчании, и когда вновь взглянул на часы, то отметил, что прошло всего пять минут. Пять минут, показавшиеся ему вечностью. От отчаяния он сам уже был готов вколоть себе кокаин, и эти мысли пугали его. Он знал, что должен оставаться в здравом уме и добром рассудке, когда Холмс придет в себя, чтобы вновь сидеть с ним как нянька. Работать сейчас он не мог, уйти спать в комнату Холмса тем более. Ватсон бросил очередной окурок в камин, и пламя с радостью подхватило тлеющую сигарету, превращая ее в пепел. Он должен что-то сделать. В конце концов, он же его друг! Он должен поддержать его! Вернувшись в свою спальню, Джон застал Холмса в той же позе, и гнев на себя вскипел внутри. Он понял, что должен поднять своего друга, падающего в бездну, любой ценой. — Холмс, очнитесь! — Ватсон схватил Холмса за плечи и хорошенько встряхнул, но голова друга лишь безвольно откинулась назад. Подскочив к своему столу, Джон нашел фонарик и, открыв Холмсу один глаз, проверил реакцию зрачка на свет. Радужная оболочка сжалась вокруг зрачка, чтобы обезопасить сетчатку от переизбытка света, и Ватсон удрученно кинул фонарик на кровать рядом с ногой Холмса. С трудом подавив в себе приступ вспыльчивости, Джон взял скрипку Холмса и сел, усмирив желание выбросить ее в окно, и стал бездумно перебирать струны, закрыв глаза и погрузившись в давящее молчание. Ему казалось, что прошла целая ночь, а он все так и продолжал с закрытыми глазами извлекать из несчастного инструмента тихую какофонию звуков, пока не услышал тихое замечание: — Вам плохо? Или мне казалось, это кошка застряла в трубе?* * *
Джон замер, пытаясь понять, не галлюцинации ли это, или он, правда, слышал голос возвращающегося в реальность друга. Будучи уже ни в чем не уверенным, он распахнул глаза и увидел Холмса, все так же лежащего на его кровати. Ватсон поднялся, положив скрипку на стул, подошел к кровати и увидел бессмысленный взгляд, вперившийся в потолок. — Холмс, вы очнулись, — Ватсон обеспокоено сел рядом с ним, снова беря своего друга за руку. Холмс лишь улыбнулся уголками губ, снова закрывая глаза, и Ватсон уж было снова решил, что потерял того на добрых пару часов, когда услышал тихий безжизненный голос: — Я в полном здравии, мой друг. Джон, не веря в происходящее, хотел броситься на шею Холмсу от облегчения, но лишь сильнее сжал его ладонь в своей. — Право же, еще немного, и вы сломаете мне руку, — усмехнулся Холмс, пытаясь подняться, так и не открывая глаза. — Я уж было решил, что потерял вас, — обессилено прошептал Ватсон, ослабляя хватку, но, не выпуская ладонь Холмса, будто если он его отпустит, то тот вновь провалится в дрему эйфории. — Это хорошо, что вы зашли и нашли меня, я немного отчаялся, когда Ватсон запропастился со своим очередным больным, забыв, что истинно больной сейчас находится рядом с ним в комнате. Джон немного удивился, что Холмс говорит о нем в третьем лице, да еще и откровенничает, и совесть вновь больно уколола его сердце. — Теперь я снова с вами. И я позабочусь о вас, мой друг, — попытался он оправдаться, смущенно улыбнувшись, и Холмс, наконец, открыл глаза. — Вы так на него похожи… — Холмс протянул ладонь и коснулся щеки Джона, большим пальцем чуть поглаживая усы, и Ватсон невольно вздрогнул от этого интимного прикосновения. — На кого? — в мгновение охрипшим голосом, спросил Ватсон, поглаживая в ответ запястье Холмса. Откровенность за откровенность. — На моего доброго друга… Право же, сейчас ему не до меня. У него много работы. В отличие от некоторых, — пожаловался Холмс, поворачиваясь на бок, и Ватсон снова вздрогнул, на этот раз уже не столько от удивления на внезапно прорезавшуюся честность, сколько от досады. — Ваш друг? — почти с упреком переспросил Джон. Что это может быть за друг? Разумеется, он ни на что не претендовал, но ревность, что у Холмса есть еще друзья, причем друзья близкие, о которых он не знает, уколола сердце побольнее совести. С преступным удовольствием он отметил, что этот друг все же виновен, может даже и более самого Ватсона в том, что бросил Холмса. — Да. Доктор Ватсон. Джон оторопел от такого заявления, и Холмс как некстати убрал свою руку от его лица. — Но Ватсон с вами! Он здесь! — Оставьте пустое, дорогой мой Чарльз, Джон бы никогда не сидел со мной вот так как вы. Ватсон предпочитает молча закрывать глаза, делая вид, что ничего не происходит. Может, оно и к лучшему. Джон внезапно возненавидел этого таинственного Чарльза, проклиная себя за невнимательность и равнодушие. Негласный закон между джентльменами, чтобы держаться отстранено и не выпускать проблемы на рассмотрение общественности, давал о себе знать, и Ватсон корил себя за эту холодность. Но, ей богу, почему Холмс его не узнает? Это, в сложившейся ситуации, было еще обиднее, и он уж подумал, что лучше оставить Холмса спать и тем самым подорвать репутацию этого самого мистера Чарльза, но обреченно понял, что просто не сможет оставить сейчас Холмса, даже после заявления, что Альбион идет на дно Атлантического океана. Ватсон умрет вместе с Холмсом. — Расскажите мне… расскажите, Холмс, — Джон отчаянно подбирал слова, испытывая крайнюю неловкость за то, что собирается воспользоваться ситуацией, но уже не мог себя остановить. — Что же такого сотворил этот мистер Ватсон? — О, Чарльз… — неохотно протянул Холмс, приподнявшись на кровати и потянувшись за сигаретами. Ватсон, заметив поползновение его руки, любезно прикурил и протянул сигарету Холмсу, и тот благодарно затянулся. — Не думаю, что история моя того стоит. Однако же, если вы обещаете хранить секрет, а, зная вас, я знаю, что сохраните его, я могу поделиться с вами. Но, что же вы сидите? В комнате дикий холод! Вы, вероятно замерзли? Ложитесь, я пододвинусь. Так будет куда теплее. Растерянный Ватсон послушно лег рядом, пытаясь сохранить дистанцию и одновременно не свалиться с кровати, но Холмс сам прижался к нему плечом, дымя в потолок, и было уже глупо возмущаться в такую минуту. К вящему сожалению, Ватсон не мог припомнить кого-либо из знакомых Холмса по имени Чарльз, поскольку подозревал, что они были знакомы еще до того, как он поселился на Бэйкер стрит, а что-либо о молодости его друга Джон узнавал совершенно случайно, поскольку Холмс никогда ему ничего не рассказывал. — Вы удобно устроились? — полюбопытствовал Холмс, смахивая столбик пепла прямо на пол, и, не дожидаясь ответа, продолжил. — Тогда я, пожалуй, поведаю вам эту тайну. Видите ли, мой дорогой Чарльз, — и Ватсон невольно поежился, но Холмс это заметил. — Бросьте, сколько лет я вас знаю, а вы все никак не можете привыкнуть, — усмехнулся Холмс, затягиваясь и ерзая на кровати. — Вы, вероятно, уже достаточно слышали от меня о моем мнении касательно чувств и любви. Что они мешают холодному рассудку здраво смотреть на вещь. Это меня, мой друг, и приводит в смятение. — Вы влюбились? — высказал свою гипотезу Ватсон, перебивая и досадуя о том, что Холмс ничего ему не рассказал. Вероятно, это была та самая женщина. «Эта женщина», как любил говорить Холмс. Ирэн Адлер. Но тогда Ватсон решительно не понимал, при чем тут он сам. Холмс лишь тихо засмеялся, и этот смех до дрожи пробрал доктора. — Именно, мой друг. Влюбился. Влюбился! Можете себе представить? Казалось, Холмс хотел вскочить на ноги и картинно всплеснуть руками, если бы не его слабость. — Величайший ум, у которого в чердаке царит полнейший порядок!.. Теперь этот чердак напоминает мою комнату, там такой же хаос из-за поселившегося во мне смятения. Это была непростительная привязанность, и я всегда думал, что в одиночку сильнее и неуязвимее, но когда знаешь, что есть на кого опереться… когда знаешь, что мне всегда готовы прийти на помощь, не бросив в битве с преступностью. В конце концов, я постоянно забываю мой револьвер. Кто, черт возьми, примчится мне на помощь? Ответ очевиден – Ватсон. Джон закрыл глаза, пытаясь справиться с обуревавшими его мыслями. Холмс откровенно рассказывал о своих чувствах ему, выкладывая все карты, припрятанные в его рукаве, как у полковника Морана. И Ватсон не нашел ничего лучше, кроме как вновь сжать ладонь Холмса, ища поддержки. — Знали бы вы, мой дорогой Чарльз, что испытываю я, когда остаюсь теперь один. Я ревную! Представьте себе, я ревную Ватсона к его бесконечным пациентам, когда он уходит к ним! Я ревную его к его невесте, которую ни разу не видел до сих пор и с которой просто панически боюсь встречаться, потому что боюсь теперь за свое королевское спокойствие и невозмутимость. Холмс бросил окурок и закрыл глаза, погрузившись в размышления. — Я люблю его. Джон лежал рядом с Холмсом как громом пораженный и мечтал провалиться под землю или утопиться в Темзе. — Думаю, Ватсон тоже любит вас, — философски заметил он, наконец, найдя в себе силы заговорить. — Ватсон? — удивился Холмс. — Любит, не спорю. От моего внимательного взгляда не может ускользнуть ни одна мелочь, однако есть материи, относительно которых я могу пока выстроить лишь гипотезы, так и не подкрепив их очевидными фактами. Ватсон уже жалел, что завел эту тему, однако уверял себя, что для Холмса будет лишь только на пользу высказаться, а не бесконечно хранить все в себе. Пусть даже после этого он сам не сможет относиться к своему другу как и прежде. — Видимо, мы с вами говорим о разной любви, она имеет множество проявлений. И одно из них – любить как любовники. Холмс повернулся к Ватсону и прижал их сцепленные ладони к груди. — Иногда меня одолевает безумие, — продолжил Холмс, шепча на ухо Ватсону, и тот проваливался в темноту, не решаясь посмотреть в глаза своему другу. — Я хочу сделать его безраздельно своим. Заболеть настолько опасно и мучительно, чтобы для него не существовало более никаких пациентов, кроме меня. Моя натура мучительно ищет выхода через внешний облик, сухой, черствый и саркастичный. Иногда я хочу назло себе, чтобы Ватсон, придя на Бэйкер стрит, нашел меня в гостиной с томиком поэзии. Я хочу показать, что тоже умею чувствовать, но видимо слишком привык отгораживаться ото всех, что просто разучился быть открытым. — Уверен, он знает, что вы умеете чувствовать. И что все это – лишь внешняя оболочка. Ватсон не знал, зачем это говорит. Он вообще не представлял, как смог сейчас сказать хоть слово своему разоткровенничавшемуся другу, но с оцепенелым облегчением понимал, что дорог ему. Даже больше, чем он смел надеяться. И это его пугало. Он всегда знал, что любит Холмса, но никогда не ловил себя на подспудных содомитских мыслях. — Вы очень добры, мой друг, — Холмс улыбнулся в шею Ватсона, все отчаяннее прижимая его ладонь к себе, и Ватсон понял, что сейчас сам лежит обездвиженный, как некогда Холмс. Только вместо опиатов ему служила исповедь Холмса. — А ведь знаете… я не могу смотреть, как он бреется. Мне всегда отчаянно хочется выхватить у него бритву и сделать это самому, хочется, чтобы он дрожал в моих руках и доверял мне. Дрожал и доверял, — повторил Холмс, пробуя слова на вкус. И глубокомысленно добавил. — И не только, когда бы я его брил. Джона пробил озноб, когда его воображение живо нарисовало эту картину, понимая, что теперь никогда не сможет бриться спокойно, особенно в присутствии Холмса. Ватсон повернулся на бок, нос к носу с Холмсом, и тот чуть улыбнулся, на что Ватсон ответил ему едва сдерживаемой и нервной улыбкой. Казалось, Холмс что-то напряженно просчитывает в голове, оценивая каждый шаг и возможный ход развития событий. — Добрый вечер, Джон, — вновь улыбнувшись, заметил Холмс, и Ватсон тут же дернулся, но Холмс и не думал выпускать его ладонь, так что Джон так и остался лежать напротив Холмса, не решаясь отвести взгляд. Он понимал, что пропал, понимал, что совершил ужасную глупость, пойдя на поводу у собственного любопытства, понимал, что ему невыносимо смотреть в глубину карих глаз, засасывающих на дно и с любопытством изучающих, гадая, как же все-таки поведет себя его доктор. Ватсон не знал, что сказать, поэтому начал свое коронное: — Холмс, я… — Ш-ш-ш… — он приложил палец к губам Джона, и Ватсона затопило нестерпимое чувство déjà vu. — Но… — веско заметил он, когда губы Холмса прижались к его рту, и тот усмехнулся. — Что? — Джон удивленно уставился на Холмса, вызывая в нем новую улыбку. — Вы очень красноречивы сегодня, мой дорогой Ватсон. Ваши усы, они щекочут меня. Джон судорожно выдохнул, неожиданно расслабившись, и Холмс, воспользовавшись заминкой друга, поцеловал его, отчаянно прижимая к себе, и сам от себя того не ожидая, Ватсон горячо и столь же отчаянно ответил ему, остро чувствуя крепость сигарет, которые курил Холмс, и тоже усмехнулся. — В чем дело? — почти по-детски удивился Холмс, и Ватсон решил не уступать другу. — Мой дорогой Холмс, ваша щетина. Она колется. В эту секунду Холмс видел его насквозь как никогда прежде. Он чуть улыбнулся ему. Ватсон улыбнулся в ответ. Губы Холмса растянулись в широкой смеющейся улыбке, вызвав смущение Ватсона, и он накинулся на шею своего доктора под его судорожный вздох. — Холмс, вы безумны… — прошептал Ватсон; его пальцы перебирали темные отросшие локоны, и он невольно прогнулся в спине, когда зубы прикусили кожу на шее. — Я знаю, мой дорогой Джон, — горячо ответил Холмс, усмехаясь ему в шею. — Знаю, и ничего не могу поделать с этим. Он будто пытался оправдать свое безумство, взявшее, наконец, верх над расчетливым разумом, подаваясь вперед всем телом и позволяя себе потерять голову. — Холмс, я… — вновь красноречиво заметил Ватсон, сжимая пальцами простыню, и Холмс не выдержал: — Джон, во имя королевы, замолчите! Он держал себя на весу, и Ватсон, затуманенным сознанием, пробежался взглядом по осунувшемуся и давно не видевшему бритвы лицу, взъерошенным волосам, большим карим глазам. Позволив сейчас забыть себе обо всем, он загадочно улыбнулся, облизав нижнюю губу, и подался вперед, подминая ухмыляющегося Холмса под себя. Сейчас Ватсон чувствовал себя так, будто они снова ломают голову над сложной загадкой. Будто и не было тех дней томящейся тревоги и оцепенения. Джон чувствовал азарт, чувствовал, что Холмс возвращается, возбужденный их детской перепалкой. Благо подтяжки Холмса как всегда были спущены, так что Ватсону было еще проще раздеть своего пока все еще друга. Он кинул одежду Холмса на пол, и ладони жадно прошлись вверх от живота к груди по тренированным мышцам. Перед глазами Ватсона все еще стоял честный и открытый взгляд Холмса, когда он больше не пытался играть в отчужденную холодность или сквозящий в каждом слове сарказм. Ватсон стал целовать его шею, попутно расстегивая пуговицы на рубашке, и почувствовал пальцы Холмса, помогающие ему. Джон невольно бросил взгляд на сгиб локтя и заметил бусину крови, вытекшую после последней инъекции. Руки Холмса нетерпеливо стягивали рубашку Ватсона, когда он заметил его тяжелый взгляд и замер. — Что такое, Джон? — Холмс подался вперед, целуя обнаженную грудь, но Ватсон положил руку ему на плечо и отстранил от себя. — Обещайте мне… Обещай мне, Шерлок, что ты прекратишь колоть себе кокаин, — Ватсон хмуро посмотрел на него, и Холмс чуть улыбнулся, притягивая своего доктора к себе и жарко шепча ему на ухо. — Мой дорогой Джон, пока ты рядом – я за себя спокоен. Слова Холмса напрягали, тонко намекая, что все теперь зависит только от него. И этот же самый Холмс отвлек Ватсона, расстегнув кальсоны и накрыв его член ладонью. Ватсон застонал в ответ на прикосновения бесстыжей руки, толкаясь в нее, желая раствориться в томительном ощущении. Холмс обхватил его ногами, давая волю рукам, и прикусил мочку, так что Ватсон готов был упасть замертво от ирреальности происходящего. Но выкипающий в крови адреналин вперемешку с азартом, бурлил в крови, и Джон, скинув с себя оставшуюся одежду, прижался горячим возбужденным телом к Холмсу, быстрыми поцелуями покрывая его грудь, царапая ногтями и без того покрытую шрамами кожу и наслаждаясь стонами, которые он извлекал, словно из скрипки. Холмс схватил Ватсона за запястье, беря пальцы в рот и облизывая их, и воображение тут же подсказало Джону проникнуть в него влажными от слюны пальцами и запечатать рот любовника поцелуем, глотая сбивающееся дыхание и слетающие с губ стоны. Холмс выгнулся под ним, прижимаясь к груди доктора, и Ватсон, едва контролируя собственные эмоции и безуспешно пытаясь сохранить самообладание, вошел в него, заставляя Холмса хрипло стонать под ним. После нескольких толчков, Холмс обхватил Ватсона за плечи, и Джон, замерев, вновь провалился в манящую глубину карих глаз. Холмс пошло повел бедрами навстречу ему, и Ватсон, обезумев, вошел на всю длину, впиваясь зубами в плечо любовника. Холод ночного Лондона не чувствовался в спальне уже давно, и их тела полыхали, словно на адской сковородке. Холмс невольно подумал, что был бы и не прочь после гореть в аду, лишь бы при жизни эти минуты близости растянулись на годы, чтобы Ватсон снова поглядывал на него поверх газеты, словно сварливая жена, стремясь оградить его от пагубных привычек. Циник в нем смеялся над собой, издеваясь за то, что теперь у него было слабое место. И этим слабым местом был Ватсон, но теперь ему было глубоко плевать. Он из последних сил отдавался своему доктору, который, казалось, может исцелить от любых болезней, и, в очередной раз, двинув бедрами, кончил, подтолкнув к разрядке Ватсона. Джон обессилено упал на грудь Холмсу, зарываясь носом в непослушные волосы и целуя в висок. — Теперь вы верите, что ваш дорогой Ватсон вас любит? — усмехнулся он, и Холмс потянулся за сигаретами. — Я этого и не отрицал, — Холмс блаженно затянулся и расплылся в улыбке, словно чеширский кот. — Но вы сказали… А кто такой Чарльз? — спохватился Ватсон, удобнее устраиваясь рядом с Холмсом. — Не знаю, я его выдумал, — беззаботно отозвался Холмс, выдыхая дым, и Ватсон тут же напрягся. — Хотите сказать, — возмутился Ватсон, понимая, что его обвели вокруг пальца. — Что с самого начала были в здравом уме? И все было притворство? Спектакль?! — Отчасти, — Холмс задумчиво почесал заросший подбородок, прикидывая, через сколько секунд Ватсон набросится на него в кулаками, и все же продолжил. — То, что я вас не узнал – это было притворство, мой дорогой Джон. В остальном же я не лгал. Пока Ватсон прикидывал, что же ему все же стоит ответить, напряженно вглядываясь в раннее утро, опустившееся на Лондон, Холмс приподнялся на локте, ища глазами пепельницу. — Но я, пожалуй, пойду, — бодро заметил Холмс, поднимаясь. — Это ведь ваша комната. — Наша комната, — чуть улыбнувшись заметил Ватсон, положив ладонь на грудь Холмса и тот, плюнув на приличия, бросил окурок на пол и покорно лег назад, когда очень некстати в гостиной раздались шаги и за ними последовал голос миссис Хадсон: — Мистер Холмс, Мистер Ватсон, к вам инспектор Лейстрейд с каким-то загадочным ритуальным убийством девушки. Он говорит, что это срочно. — Подъем, мой дорогой Ватсон! Я чувствую большие перемены.— Холмс демонстративно вскочил с кровати, оглядываясь по сторонам. — Вы, случаем, не видели мою трубку? А, Ватсон?