На удачу

В такие моменты кажется, будто я, будто мы все, тут собравшиеся и обсуждающие только нам кажущиеся важными планы о свержении злодеев, все мы лишь... герои манги. Как иначе объяснить, почему он появился именно сейчас, ни минутой позже, ни минутой раньше. Не иначе, чтобы произвести лучшее впечатление, поджидал, подслушивал и явился во всей своей красе. Чернота раскроившего неба портала таила в себе отнюдь не ключ к разгадке или к успеху, она как всегда впустила в этот мир монстра. Просто на этот раз, впервые за всю историю, никто не препятствовал проникновению столь темной сущности в этот мир. Можно сказать, бывшие защитники Каракуры сами её и призвали. Меня никто об этом не предупреждал, я в таком замешательстве, что совершенно не по-геройски стою с раскрытым ртом, пока на языке вертится имя моего заклятого врага. Позже оно срывается с губ, душа неловкое молчание. – Ну, здаров, – Гриммджо переступает порожек Гарганты, явно наслаждаясь произведенным эффектом. – Давно не виделись, Куросаки. Мне с первой секунды, как воздух полоснула искра знакомого реяцу, тяжело сохранять спокойствие. Тяжело не взывать к мечу, солидарному со мной во всех опасениях. Встречи с Гриммджо имеют свойство заканчиваться поножовщиной. А он-то, он... держится молодцом, несмотря на явный стыд и желание отправить каждого из присутствующих на тот свет. Возможно, он играет со мной как кот с мышью, в любой момент готовый нарушить хоть десяток поставленных перед ним условий за одну возможность отомстить. Я готов к такому повороту, но ни за что не дам ему повод, схватившись первым за оружие. Так и знал, что ты жив, хочу сказать и... солгать. Ввиду последних событий, вскруживших мне голову, не так уж часто доводилось вспоминать о Гриммджо ровно с тех пор, как я остановил удар по его душу. И сейчас боль от давно заживших шрамов и здравый рассудок не позволяют воспринимать Гриммджо иначе как ещё одну угрозу. Впрочем, он – не только моя головная боль, и за тем, как арранкар поведет себя, наблюдает каждый. Пока я, покинув нашу пёструю черно-белую толпу, собирался с духом, затачивая мозги под новый безумный план, Гриммджо вновь подобрался ко мне. На его недовольной харе читалось презрение ко всему сущему. – Тот палит, другой палит... Хуль они вылупились? – очевидно, жаловался он на пристально следящих за ним... всех. – А чего ты ожидал? – вопрошаю я, – Никто не доверяет тебе. – Эта овца за меня поручится, если нужно, – заверяет Гриммджо, неохотно упоминая свою бывшую соратницу. – Нелл? – уточняю я. – Удивительно, что она на стёрла тебя в порошок после того, как ты обращался с ней, пока она была соплячкой. – Ты ничего не путаешь, Куросаки? – фыркнул Гриммджо, – В отличие от конченных отбросов, я не бью детей и женщин. – Но с радостью беру их в заложники и просто зову "овцами"? – закончил я за него. Гриммджо бы мог оскорбиться, если бы в нём было чему оскорбляться. Он захохотал, проглотив этот подкол, и не стал со мной спорить. До меня не сразу доходит, что всё это время я гляжу на него снизу вверх, сидя верхом на прогретом солнцем камне. Гриммджо тоже это замечает за мной, и топчется котом, который не может найти себе место, поднимая вокруг пыль. – Да сядь ты уже, – устало прошу я. – И сяду, – ощетинился Гриммджо на моё приглашение. Которое, кажется, ещё больше тормозило его. – И тебя не спрошу, понял? – Понял, понял. Минутой позже мы сидели совсем-совсем рядом, глазея в мутный закат и подбирая нужные слова. Казалось, что они непременно найдутся, всплывут, как на страницах манги. Героям всегда есть что сказать друг другу, но такое чувство, будто эта история происходит за кулисами, и помочь нам никто не спешил. – Как же тебя угораздило? – озвучиваю я до странного бессмысленный вопрос. Тут же находя отклик у своего собеседника: – Прикинь, сам в ахуе. Нет, ну, это точно не разговор, достойный манги. А с точностью наоборот. От этой мысли как-то сразу легче, и я позволяю себе улыбнуться на, возможно, самое нелепое объяснение сюжетного поворота в истории. Не мы сейчас в центре внимания, не мы – главные герои, за которыми, затаив дыхание, пристально следят поклонники. Можно позволить себе что угодно: откинув колючие пряди со лба, подуть на бирюзовые ресницы, крепко стиснуть в ладонях точёные скулы с острыми костяными клыками, зарыться лицом в широкий черный ворот... Или что там обычно приходит в голову в такие моменты? – Что за нелепые на тебе шмотки? – смешливо спрашиваю я, находя довольно странный предлог для того, чтобы стянуть с его плеч куртку. Гриммджо смотрит шальными глазами, оглядывается воровато по сторонам, гадая, не зайдет ли в следующем фрейме та женщина-кошка или ещё какая овца... – Тряпки как тряпки, – огрызается он. – Ну-ну! Ремни от Версаче не трожь! – Гриммджо со всей дури лупит по моим протянутым рукам. – Сам-то, сам-то, вона что нацепил на себя! – Гриммджо подцепляет пальцами скрещенные ремни на моей груди, пробует на зуб пластины, украдкой выдыхая колючий поцелуй в мою шею. – Это прокачка, придурок, – я протестующе отбрыкиваюсь, пока моё тело насквозь пронзает дрожь. – А ты просто последнюю куртку доносил образца восьмидесятых. – Щас ответишь мне за восьмидесятые! – грозно рыкает Гриммджо. В следующей фрейме мы бы с карикатурным пыльным облачком упали с приютившего нас валуна наземь. По-прежнему вцепившись друг в друга, перепачканные в пыли, мы берегли силы для схватки в другой главе. Если, конечно, ей суждено случиться. – Это всё? – скучающе спросил Гриммджо. – Что, всё? – искренне недоумеваю я. – Не спросишь, почему я тут? И зачем? – Разве ты не объяснил всё в прошлой сцене? – в недоумении вопрошаю я своего товарища, под весом которого не так чтобы слишком уютно лежать, распластавшись по земле. Возможно, своим вопросом я спугнул тень какой-то уродливо правдивой истины, которая случайно проскользнула между нами, единственный шанс докопаться до неё, прорвавшись через тонны напускного бахвальства и разговоров о мести. Каким бы он ни был, момент навсегда упущен. Привычная безумная улыбка налезает на него, как влитая: – Точно. Ну тогда жалей о том, что спас меня в тот раз, – Гриммджо скалится так, и сжимает кулаки с такой силой, что кажется, будто он в любой момент готов размазать меня об камни, и никто не будет этой сцене свидетелем. Это пугало бы в любой другой момент, но сейчас это больше похоже на репетицию и задел для чего-то, что нам лишь предстоит пройти. Я без страха, на отвяжись отвечаю ему своей-не своей репликой: – Мне жаль. – Жалей как следует, – распаляется Гриммджо, тряхнув меня на ворот и познакомив мой затылок с валуном, на котором мы не так давно развились. – Мне. Очень. Жаль, – цежу я сквозь сжатые зубы. – Так-то лучше, – унимается он и, отсаживаясь поодаль, больше не нависает надо мной грозной тучей. Я не сразу нахожу силы на то, чтобы подняться следом. Гриммджо уже не бесится, а отрешенно глазеет в небо, словно гадая, куда бить, чтобы поскорее покончить с сюжетной аркой, которая ему откровенно не всралась. Чтоб поскорее вернуться к той, в которой он снова будет в центре внимания, он и его месть, которую он столько времени холил и лелеял, к которой, очевидно, готовился, не жалея сил. Я же, если бы кто меня спросил, хочу как можно дольше задержаться тут, хочу, чтобы следующий за закатом ночной холод никогда не наступил, и закатные лучи окрашивали шевелюру моего отрешённого спутника в этот немыслимый и немного безумный изумрудный оттенок. – Хочешь совет? – прерывает череду моих абсурдных мыслей чужой голос. – Ты сражался с Ннойторой как фигло, – не дожидаясь ответа, выдает он, примеряя личину мудреца. – Какой же это совет, – сомневаюсь я, – Это факт. Гриммджо молча соглашается. – Я стал сильнее. – Как и я, – заверяет меня Гриммджо в ответ. – Не терпится проверить, не трёп ли это часом. Цацки от Версаче заслужить надо. Арранкар расплывается в дьявольски довольной усмешке. Такой, которая стала бы украшением целой главы, но была подарена мне одному, здесь, на страницах не запечатленной никем истории. – Чертовски верно, шинигами, – В его голосе звучит похвала и былой задор, а его взгляд привычно неистово пламенеет. В этой суматохе абсурда я случайно замечаю тянущийся серпом по его плечу шрам, подбирающийся почти к основанию шеи. Это было так близко, кто бы мог подумать... Ещё бы чуть-чуть, и спасать в тот раз было бы некого. – На что уставился? – замечает Гриммджо и гордо вздёргивает подбородок, словно говоря мне: гляди. Так гордиться не зажившими ранами может только безумец под стать ему. Свои-то у меня давно затянулись, может оттого не осталось ни капли злости и желания принимать бой, я не знаю. Его тело как сплошное напоминание о поражениях и противниках, которых следует отправить в преисподнюю. К несчастью, с одним уже разобрались до него, но второй-то ещё имеет наглость жить на белом свете. – Да так, – отчего-то я смутился и не стал встречаться с ним взглядом. Не стоило поднимать эту тему и подпитывать ту тьму, что питает его. Не дает ни упокоиться, ни жить. – Задрал уже мяться, – неожиданно резко отвечает Гриммджо и, двумя шагами преодолев расстояние между нами, упирается грудью в выставленные мною руки. – Проверь, потрогай, – шепнул он ядовито и голодно. – Я помнил о тебе, я не мог забыть. – Не мог умереть, – продолжаю я за него, и, идя на поводу его желаний, провожу сухой ладонью по шее, оглаживаю кончиками пальцев ключицы и упираюсь в разрез ворота. Пуговицы расходятся на удивление легко, позволяя мне убедиться в том, что каждый сантиметр увечья, нанесенного моей рукой или по моей вине, на месте. Меня пронзает мысль, которой я делюсь, словно озарением: – Твоя жизнь принадлежит мне, так что, подохнешь – считай, всё было напрасно от сих, – оцарапываю я кожу под ребрами, – И до сих, – сжимаю я вспотевшей ладонью основание шеи, в которую отдает бешеный пульс. Глубоко восхищенный мною и оскорбленный Гриммджо не противится моим рукам, словно признавая власть, которую я имел смелость взвалить на свои плечи. – Зря стараешься, этой главе не увидеть свет. – Плевать, – прижимаюсь я к опаленным песком губам, успевая поймать последний луч заходящего солнца в кадр с поцелуем на удачу.