The Good Wife

Меня разбудила телефонная трель. Чувствую, что с трудом могу оторвать от подушки свою тяжелую голову. До самой макушки меня накрывает гора одеял, которыми завалена вся моя сторона кровати. Я будто бы в маленьком теплом гнездышке. Вот только объятий Пита, успокоительных и тесных, я уже не чувствую. Пытаюсь отыскать его под одеялами, чтобы уткнуться головой ему в грудь и спрятаться от назойливых звуков. Но его надежного, теплого и такого знакомого мне тела уже нет рядом. И только поняв это, я окончательно просыпаюсь и прихожу в себя. Сегодня его День рождения, а я-то умудрилась проспать. Первый его день рождения, который мы будем праздновать как муж и жена, а я успела напортачить. Потому что он уже ушел, чтобы поработать в пекарне, так что все мои планы на сегодняшнее утро пошли насмарку. Конечно, он не знал об этих планах. Он даже не знал, в курсе ли я, какой сегодня день. От этой мысли меня передёргивает. Все-таки я его жена. И меня беспокоит, что все думают, будто я действительно не в курсе. Может быть, я морально и сломлена, но я, по крайней мере, пытаюсь что-то делать. Хотя, очевидно, выходит не очень. Телефон все звонит и звонит, а я не хочу брать трубку. Хотя должна — ведь это же я устроила этот звонок, и я знаю, кто там на проводе. Если я не отвечу, она будет звонить и дальше. С большим усилием я отбрасываю одеяла и вылезаю из постели. Натягиваю одну из его рубашек и медленно, ощущая пульсирующую головную боль, бреду на первый этаж к телефону. Опираясь на мой небогатый опыт, ужасные ощущения после этой ночи, проведенной в рыданиях, удивительно схожи с последствиями хорошей пьянки. Разница лишь в том, что с похмелья еще и тошнит. Сны же все равно были ужасны. Думаю, ни я, ни Пит, не спали в итоге больше четырех часов. С тех пор как мы поженились, кошмары немного поутихли, но прошлой ночью они вернулись с удвоенной силой, так что я проснулась, рыдая в его объятьях, и ему пришлось вновь и вновь повторять, что это был лишь сон. Мой разум оставался в плену этого кошмара, хоть тело и проснулось. Пит успокаивал меня почти час, а когда я, наконец, уснула, я погрузилась в такую тяжелую беспросветную бездну дремы, что могла проспать все на свете. Когда я проваливаюсь в такой вот сон, бывает, могу не выбираться из кровати целыми днями. И если бы я не злилась на себя сейчас так сильно, может быть, я и дальше предпочла бы валяться в забытьи, прикованная к простыням воспоминаниями, будто цепями. Но вот я встала и очень недовольна собой, ведь именно сегодня я собиралась подскочить с постели первой и нежно разбудить Пита поцелуями и ласковым шепотом. Ведь это всегда он говорит мне нежные слова, это он такой… романтичный. А у меня просто нет предрасположенности к таким вещам, но мне бы тоже хотелось хоть разок устроить это для него, в честь его Дня рождения. Я приберегала для этого утра все, что я много недель подряд не решалась произнести вслух от смущения. Я собиралась поцеловать его ресницы и прошептать… Но это уже не имеет значения, потому что я все проспала. И то, как он уходил в пекарню, и даже тот час, когда обычно ухожу на охоту сама. А ведь у меня были обширные планы на сегодня, о них-то мне и напомнил этот несмолкающий телефонный звон.  — Привет, безмозглая, — говорит мне Джоанна, когда я, наконец, снимаю трубку, смачно причмокивая на том конце провода. Вероятно, она доедает свой завтрак. И это тем более меня бесит, что служит напоминанием: я сама собиралась приготовить сегодня завтрак для Пита.  — Привет, Джоанна, — отвечаю я безрадостно.  — Давай, зови его к телефону уже! Я тренировалась. Я даже уверена, что как только он услышит мой голос, сразу бросит тебя, и прибежит ко мне. Это было частью плана. Конечно, не то, что Пит бросит меня, а сам этот звонок. Ведь они, Пит и Джоанна, очень близки, и я-то знаю: услышав ее пение поутру, он бы долго смеялся. Так что я просила ее позвонить сразу после того, как мы вместе позавтракаем. Но вышло так, что завтракал он в одиночестве и даже, скорее всего, приберег что-то для меня. Первый же взгляд, брошенный на кухню, полностью подтверждает мои предположения. Там, рядом с парой круассанов, стоит тарелка с фруктами, а дополняет все это записка из двух слов, набросанная его аккуратным почерком. Чувство вины заставляет меня злиться на него, хотя я знаю, что это несправедливо, но…  — Его здесь нет, — признаюсь я, потирая переносицу и пытаясь отогнать приступ головной боли. Джоанна сначала осекается, но потом орет мне в ухо:  — Что значит «его нет»? У тебя же был план! И ты говоришь мне это после того, как я провела всю ночь с малышом Ником, чтобы Энни могла хоть немного поспать. Я встала в такую жуткую рань только чтобы спеть твоему мужу, а его там нет? Мне тут же вспоминается ее лицо во время Квартальной Бойни, забрызганное кровью и пылающее яростью, но такие мысли всегда загоняют меня в кровать, так что я от них отмахиваюсь.  — Я проспала. Я не… Она меня перебывает:  — …не очень хорошая жена. Игнорируя факт, что именно это я сама хотела сказать, я заканчиваю фразу по-другому:  — …не знаю, что же мне теперь делать. Она хмыкает так, как будто я сморозила невероятную глупость.  — Ну, хоть мой сон и пошел псу под хвост, ты можешь все очень легко исправить. Ведь у него же не было до этого дня рождения, который он провел бы с тобой, так что ему не с чем сравнивать.  — Вообще-то был, просто я не знала об этом.  — Тогда вы не были женаты. Так что он ничего не ждал. Хотя нет, ждал… — она замолкает, и я обеспокоена, не собирается ли она снова кричать. Вместо этого она просто спрашивает: — А что ты приготовишь для него сегодня вечером? — в ее голосе звучит озабоченность, что не удивительно, учитывая, как я сегодня уже прокололась. — Я сделала для него чернила из ягод и коры и еще кое-чего, что нашла в лесу, — отвечаю я поспешно, в надежде, что хоть мой подарок покажет, как много я на самом деле думаю о Пите. — Вик выяснил, как надо их изготавливать, но дальше я все сделала сама. И у нас будет маленькая вечеринка-сюрприз. Приедет кое-кто из Капитолия и…  — Нет, нет, ты — идиотка. Я говорю не о подарках. То есть о подарках, но не таких… О, этот приглушенный голос может означать только, что она на что-то намекает.  — Я…  — У тебя есть что-то этакое, чтоб надеть? — задает она наводящий вопрос так, как будто я недоразвитый ребенок. Нет. Ничего у меня нет. Я об этом даже не думала…  — Я… побрила ноги… — говорю я с неохотой. Кто мог предполагать, что на кону такие ожидания. Конечно, я хочу доставить ему удовольствие, особенно в его День рождения, но я не планировала ничего из того, на что она намекает. Честно говоря, даже мысль о том, что я должна решить, где и как поцеловать Пита, напоминает мне о той поре нашей жизни, когда я под страхом смерти вынуждена была только об этом и думать. Сейчас мы зашли гораздо дальше поцелуев, но в эту сферу мысль о камерах даже не вторгалась, и мне не хотелось бы это разрушить. Это происходит, и это великолепно, но всегда по наитию, и кроме мощного и удивительного желания, которое уже невозможно игнорировать, я ни о чем не думаю заранее. Это просто случается. Более того, я вынуждена признать, что, несмотря на довольно обширную практику, я действительно не знаю, что делаю, когда дело доходит до… этого. Я даже не могу утверждать, что знаю как это называть. «Секс» звучит слишком бесстрастно. «Занятие любовью» — слишком романтически. Слово «интим» из разряда того, что произносит мой врач-психиатр. Кстати, уж он бы разглядел нечто примечательное в том, что я даже не могу вслух обсуждать физическую сторону моих личных взаимоотношений. Несмотря на такую мою неспособность, мы с Питом довольно сильно продвинулись по части «этого». Это у нас всегда потрясающе в физическом плане и очень насыщенно в эмоциональном. Иногда даже слишком, так что сносит крышу, но обычно это просто великолепно, так что я думаю, мы зашли на этом пути гораздо дальше, чем до «довольно хорошо«… Хотя мы занимаемся этим уже много месяцев, и особенно много в последние полгода, я все еще не вполне уверена в себе, когда дело касается чисто технических аспектов сексуальных взаимоотношений — особенно при свете дня, вне стен нашей спальни и рамок моих фантазий. Должна ли я делать в постели что-то еще? Можно ли надеяться лишь на естественный прогресс, который был и прежде? Или это неправильно? Может быть, он хотел бы, чтобы я как-то для этого наряжалась?  — Ладно, забудем о нижнем белье, — вздыхает Джоанна досадливо. — Что ты намерена сделать такого только для него? Ну, знаешь… скажем…  — Ему может не понравиться! — резко обрываю я. Пит никогда не хотел, чтобы я делала что-то лишь ради его удовольствия. Он даже отказывается кончить сам, если у меня не выходит, а такое порой бывает. Тогда он просто обнимает меня и гладит по волосам. Его самоконтроль достоин восхищения, но меня он расстраивает, потому что иногда я не могу справиться со своими навязчивыми мыслями и словно попадаю к ним в плен. Когда это случается, я не могу расслабиться в постели, как бы он ни старался, но ведь он-то совершенно не виноват. Джоанна обо всем этом, конечно, не знает. Мы никогда прежде не вели с ней таких бесед. На самом деле, я вообще ни с кем их не вела. Даже с Питом. Когда мы говорим с ним о сексе, все сводится лишь к нашим чувствам или, быть может, к восхищённым возгласам о том, как же это было хорошо. Но это и всё.  — Ты издеваешься? — усмехается она. — Он девятнадцатилетний парень. Ему не может не понравиться. Густо краснею, пытаясь ей ответить, хотя моя собеседница сейчас и в сотнях километров от меня.  — Иногда я пытаюсь… просто потрогать его, но он при этом не перестает трогать меня. А потом я отвлекаюсь, и, сама не знаю как, но дальше….  — Вы трахаетесь!  — Да! — выпаливаю я. — Я не… Я должна что-то делать иначе? Тут Джоанна неожиданно вздыхает, и вместо ожидаемого потока назойливых советов выдает лишь:  — Будь я проклята, если знаю… Я бы сказала, делай так, как кажется правильным. Не думаю, что он считает, что он в накладе, — на заднем фоне слышен детский плач, и голос Джоанны становится напряженным. - Ну, хорошо, послушай. Мне надо идти. Набери номер Энни попозже, и, думаю, я буду тут, чтоб спеть моему старому приятелю с железной ножкой.  — Хорошо. И вообще спасибо, что позвонила.  — Да всегда пожалуйста. И… Китнисс.  — Да?  — То, что этоможет стать лучше, не отменяет того, что это уже очень классно! И затем она бросает трубку, оставляя меня в растрепанных чувствах: я разом ощущаю себя и лучше, и гораздо хуже, чем до нашей беседы. Думаю обо всем сказанном, пока поглощаю завтрак, и даже потом, когда берусь за нелегкое дело приготовления для Пита праздничного пирога. Вик Хоторн, который сейчас помогает управляться в пекарне, показал мне как его делать уже недели две назад. Ему нравится самому создавать что-то, неважно даже, что именно, но это отнюдь не значит, что он лучший в мире учитель. Ведь ему всего четырнадцать. Вик сам невероятно умен и сообразителен, и он не понимает, как можно не схватывать всё с лёту. Пит справился бы с обучением гораздо лучше, но я не хотела портить ему сюрприз. Вик обещал притащить на вечеринку, где соберутся гости, кексы и еще кучу всяких вкусностей. Пусть так, но я ведь все-таки жена Пита, и, будь я проклята, если не разберусь, как приготовить для него всего один дурацкий пирог. Когда я, наконец, закругляюсь, дело уже к обеду. То, что у меня вышло в итоге, выглядит довольно замызганно и жалко, но на вкус это лучше, чем я могла надеяться. Впрочем, особо хвалиться мне не стоит — думаю, довольно сложно совсем уж загубить простой шоколадный пирог. Я даже не пытаюсь написать его имя глазурью, лишь втыкаю в центр пирога одну тощую оранжевую свечку, прежде чем спрятать свое творение в буфет. Когда я уже заканчиваю отмывать кухню, гордясь в душе тем, как я преуспела в предпраздничных хлопотах, Хеймитч вламывается к нам через заднюю дверь.  — С Днем рожденья! — успевает он проорать, выражая в равной степени сарказм и искренность, прежде чем понимает, что Пита здесь нет. Он смотрит на меня подозрительно, и я могу сказать, что, несмотря на мои настойчивые просьбы, он все-таки принял на грудь. При этом он притащил с собой бутылку чего-то вроде игристого вина, которого мы пробовали в Капитолии во время Тура Победителей.  — Где мальчишка? — требовательно интересуется он, с размаху водружая бутылку на стол. Вокруг его шеи завязан бантиком грязноватый шнурок из бечевки. Мне остается лишь сглотнуть неприятный комок в горле. Даже Хеймитч смог проснуться и прийти вовремя. Ведь, как было задумано, после обеда он должен был отвлекать Пита, пока я готовлю пирог и все прочее для вечеринки. Понятия не имею, как он собирался это делать, но он как минимум явился, как было уговорено, чтобы выполнить свою часть сделки.  — Он в пекарне, — говорю я. На лице Хеймича читается немой укор, он ждет объяснений. — Я проспала, — приходится мне признаться в конце концов. И тут уж он заходится неприлично долгим смехом.  — Ты ужасная жена, солнышко. Худшее сказано. Он, как обычно, прав, я не могу не согласиться, но то, что мне говорят подобное уже второй раз за день, заставляет меня разрыдаться… Может, я вся на эмоциях, потому что так мало спала? А, может, до меня и впрямь дошло, что сказанное Хеймитчем — чистая правда. Я падаю на кухонный стул и даю волю слезам, схватившись за голову. Я из рук вон плохая жена. И понятия не имею, как стать хорошей. Я не смотрела по сторонам, пока вокруг были люди, на которых можно было равняться, а теперь уже и смотреть не на кого. Было бы проще, если бы меня не волновало, что думает Пит, но меня это волнует. И очень сильно. Он заслуживает гораздо большего, чем этот убогий пирог в буфете, приготовленный женой, которая даже не может встать вовремя в его День рождения. Теперь я хочу только вернуться в кровать, выключить свет и спрятаться от всего мира. Хеймитч не знает, что предпринять. Он привык справляться со мной, если я кидаюсь на него или впадаю в прострацию, или даже если прячусь где-то в секретном месте. Но безудержно рыдать на кухне, как нормальные женщины, тем более что сейчас речь не идет о «жизни или смерти» — для меня это так нетипично, что полностью выбивает его из колеи.  — Ты беременна? — спрашивает он обеспокоенно, и в его голосе слышна нешуточная тревога. Неудивительно, что он об этом подумал, ведь я веду себя, будто я — не я, но сама эта мысль неприятно скручивает мои внутренности. Отрицательно мотаю головой, все еще вцепившись себе в волосы, и пытаюсь прийти в себя, но пока безуспешно.  — Ты думаешь, мы слишком рано поженились? — вдруг спрашиваю я, икая от слез на каждом слове. Я знала, что люблю Пита, что никогда не захочу быть ни с кем другим. Но, может быть, нам нужно было подождать. Нам было всего по восемнадцать. Но чего же еще было ждать? — интересуется тонкий голосок в голове. Пока ты станешь лучше? Ведь этого никогда не случится. Меня, кстати, очень беспокоит, что мой внутренний голос на удивление солидарен с тем, что говорит Хеймитч. Тем временем сам же Хеймитч плюхается на стул напротив.  — Солнышко, я собираюсь сказать тебе это всего один раз, так что слушай внимательно. С вами обоими произошло слишком много всего. Для вас обоих все всегда было либо слишком рано, либо слишком поздно, вне зависимости от того, что каждый из вас делал. Так что думать об этом бессмысленно, — он неловко гладит меня по голове. — Но ведь прошло всего три месяца, и эта проблема — самая обычная из всех, которые у тебя бывали прежде. Так что нет, я так не думаю.  — Я испортила ему День рождения, — говорю я, всхлипывая и чувствуя себя тем более глупо, что разнюнилась при Хеймитче. Он же еще имеет наглость подтрунивать:  — Он проснулся рядом с тобой и пошел на работу, которую любит. Не думаю, что этот день так уж испорчен. Тем более, что еще не вечер. Или теперь и вечеринка отменяется из-за твоего желания поспать?  — Я хотела, чтобы все было особенным. Весь день, — бормочу я, чувствуя, что вместо боли и смущения во мне теперь растет сварливость. А Хеймитчу, похоже, все хоть бы хны — уж к моей-то раздражительности ему не привыкать. Он только смеется. — Да, хотела. Но для кого? Ведь ты не спрашивала о его желаниях, и даже не дала понять, что знаешь, что сегодня за день. Мальчишка был бы в восторге от всего, что бы ты ни сделала. Но как только все пошло не так, ты видишь в этом угрозу своей репутации хорошей жены, а не его празднику, — он так резко встает, так, что ножки стула оставляют царапины на полу.  — Но ведь это ты говорил, что я его не заслуживаю, — бормочу я сдавленным голосом. Когда я поднимаю голову, слезы уже высохли, а глаза, верно, сверкают от ярости. Хеймитч замечает это и ухмыляется, делая шаг в сторону двери.  — Знаешь, ты довольно бойко взялась за все эти обязанности жены, если припомнить, как ты клялась, что никогда не выйдешь замуж. Я кидаю в него яблоком, но он, посмеиваясь, успевает покинуть дом и оказаться вне моей досягаемости.  — Уверена, что он тебя еще не обрюхатил? — кричит он напоследок достаточно громко, чтобы вся округа слышала, и удаляется.  — Ты пьян! — ору я ему вслед.  — Увидимся на вечеринке, солнышко, — отзывается он игриво, а потом спотыкается об одного из своих гусей и разражается проклятиями. Хлопаю входной дверью со всей силы. Так ему и надо. Всего через минуту после ухода Хеймитча, когда я еще стою, сжимая в гневе кулаки, раздается стук в дверь. Дергаю за ручку, готовая задать ему перцу, но это всего лишь Рори. И с чего я взяла, что Хеймитч стал бы стучаться. Рори явно смешался, увидев тень безумия на моем лице, так что я выдыхаю и киваю на дом Хеймитча. И мой гость сразу понимает, в чем тут дело.  — Я принес все, что ты просила, — говорит он мягко, протягивая мою охотничью сумку, — три белки и индюшку. А еще там немного ягод. Рори в последнее время стал незаменим. Мы охотимся с ним одновременно, хотя и не вместе, не так, как я привыкла делать с его братом. Мы просто проверяем в течение дня как обстоят дела друг у друга. Теперь, когда шахты заброшены, провалы в земле начинают появляться то тут, то там. И хоть угрозы быть запоротым за браконьерство больше нет, охота сейчас стала куда более опасным делом, чем раньше. У Рори нет особого дара Гейла ставить силки, но он лучше всех движется по пересеченной местности и может добыть что-нибудь практически с любым оружием. Так что в итоге дичи у него бывает не меньше, чем у меня самой.  — Спасибо, — говорю я. — Я у тебя в долгу. Он кивает, уже как будто собираясь уходить, но потом поворачивается ко мне и кидает взгляд, более пристальный, чем обычно.  — Все в порядке, Китнисс? — спрашивает он. И это действительно странно. Рори ведь никогда не спрашивает, как кто-то поживает. Думаю, он и сам не больно расположен отвечать на такие вопросы. Так как ответ был бы все тот же. Не шибко здорово. Причина, по которой он так надломлен, и меня опускает на землю. Пусть я ужасная жена, есть вещи и похуже. Гораздо хуже. Я вся съеживаюсь, обхватив себя руками, и делаю глубокий вдох.  — Со мной все будет хорошо. Спасибо. Увидимся сегодня вечером? Он пожимает плечами. Рори не любитель большого скопления народу. Подозреваю, никогда им не был.  — Может быть, приду закусить индейкой. Или твоим пирогом, — на секунду мелькает его редкая улыбка.  — Вик тебе сказал… — говорю я тухлым с досады голосом.  — Сказал, ты безнадежна, — хихикает Рори, открывая дверь. — Но я в тебя верю. Его слова меня странным образом вдохновляют. И остаток дня я с неожиданным рвением готовлю дичь, которую Рори принес. Может, я и испортила все утром, но я еще могу это загладить. Уверена, что могу. Ведь есть причина, по которой я подняла себя с постели, и гораздо более важная, чем мои попытки доказать, что я достойна своего мужа. И если я о ней забуду, вообще не будет смысла что-то делать. Пока дичь готовится, я спешу украсить дом, хотя эстетического вкуса и умения в таких делах у меня, полагаю, не больше, чем у мертвой белки. Стоя на стуле, вся опутанная оранжевыми гирляндами, слышу резкий стук в дверь. Через окно доносится чья-то болтовня. И есть только один человек, который может щебетать на столь высокой ноте.  — Входи! — выкрикиваю я. Делли врывается внутрь, сияя широченной улыбкой.  — Мы сюда прямо со станции. Он нас не видел! — вот она уже рядом со мной и обнимает меня за бедра, прижавшись щекой к животу и почти свалив со стула.  — Дорогая, ты ей так ноги сломаешь, — возмущенно выпаливает ее спутница, высокая и темнокожая, входя вслед за Делли в дом. В руках у нее две дорожные сумки, а на лице снисходительная улыбка. Пытаюсь осторожно слезть со стула, но гирлянды здорово мне мешают.  — Китнисс, что ты устроила там наверху? — интересуется Делли, наблюдая мои попытки выпутаться.  — Украшаю, — цежу сквозь зубы.  — О, дорогая, — стонет Делли, — тебе понадобится помощь. В отличие от меня, Делли и её довольно грозная капитолийская подруга знают толк в том, как следует украсить дом. Над дверными проемами они водружают плакаты, а по краям — неброские банты. Вазы теперь наполнены цветами из нашего сада и со вкусом расставлены по дому, при этом как-то удалось украсить вечеринку для парня не слишком по-девчачьи. Когда прибывают первые гости, им предлагают приготовленные мной блюда, сервированные просто, но изысканно. Друзья Пита (и мои, полагаю) постепенно наполняют весь дом. На самом деле, я пригласила весь Дистрикт — ведь Пит общается здесь со всеми, а в Двенадцатом пока совсем немного жителей. Гости не устают повторять, как они рады приглашению. И я перекидываюсь словечком с каждым, стараясь не зацикливаться на том, насколько мне не по себе. А на другом конце гостиной Хеймитч посмеивается над моими потугами быть радушной хозяйкой. Том и его жена Сьюзи приходят прямо к началу вечеринки — ко времени, когда Пит каждый божий день возвращается домой из пекарни, всегда вовремя. Разглядев, что Делли с Джулией сотворили с нашим домом, Том даже присвистывает: — Ну, Китнисс. Я и не знал, что ты так можешь… Но, прежде чем я успеваю его поправить, Делли уже стоит рядом, сияя улыбкой:  — Точно! Правда, она здорово потрудилась? И пока она распинается, из ниоткуда появляется Эффи, таща за собой крепко набравшегося Хеймитча.  — Это все ты сделала, Китнисс? — вопрошает она удивленно. — Я и представить себе такого не могла! Все так изысканно! Так артистично, но возвышенно и при этом в мужском стиле. Идеально подходит Питу. Ты все же отточила свое чувство прекрасного в последние годы, дорогая! А в это время Хеймитч за ее спиной пародирует каждое слово Эффи, уморительно кривляясь и размахивая руками.  — Как ты полагаешь, Хеймитч… — болтая взахлеб, она оборачивается к нему. Застигнутый врасплох, он может только быстро превратить свою насмешку в преувеличенный восторг и будто бы вдумчиво кивает:  — О да… изысканно и по-мужски! Эффи тянет его дальше в сторону Хэйзелл, которая одна только и удерживает его от полной деградации с тех пор, как вернулась в Дистрикт. А я поворачиваюсь к Делли, и мы обмениваемся смущенными взглядами.  — Она везла ему в поезде целый сундук с элитным алкоголем, — звенит за моей спиной уверенный голос Джулии. — Но он пока под замком, и она не даст ему выпить ни капли оттуда, пока сама не уедет. Думаю, это ее гарантия, что он пока что будет паинькой. Так что она гораздо умнее, чем кажется. Делли и я взрываемся от смеха и не можем остановиться. Джулия без спросу берет нас обеих за руки и ведет в гостиную, где и сажает меня на диван между собой и Делли. Последняя приносит каждой из нас по бокалу шампанского — именно так называлось игристое вино в бутылке, которую притащил мне Хеймитч. Та-то бутылка припрятана, чтобы она могла дождаться Пита, но вместе с Эффи прибило множество другой выпивки, чтобы на всех хватило. Видимо, Эффи расстроилась, когда ее бывшие трибуты поженились тихонько, безо всяких торжеств, так что сейчас она решила наверстать упущенное. Каждая из нас выпивает свой бокал, берем еще по одному. Чувствую, как тепло от алкоголя разливается по телу, а ноги и руки становятся немножко ватными. И это гораздо приятнее, чем в тот раз, когда я набралась на пару с Хеймитчем. - Ну, а теперь мы ужасно хотим узнать, — говорит Делли почти шепотом, — что ты приготовила ему на День рожденья. Ну, вот опять. Это все, о чем можно поговорить, раз уж теперь я замужем?  — Не знаю. Просто… ну… как обычно… Похоже, ему это нравится. Даже очень. Набрав воздуха в легкие, решаю про себя, что раз уж меня об этом все время спрашивают, то и я сама могу спросить:  — А что еще я могу сделать? Делли ободряюще улыбается.  — Давай начнем с того, что же, по-твоему, это «как обычно». Я поворачиваюсь к Джулии, рассчитывая на ее поддержку, но она окидывает меня оценивающим, профессиональным взглядом и ждет, пока я сама продолжу. Когда же я не спешу этого сделать, она добавляет:  — Может быть, будет проще обсуждать это, если начать с того, какие части тела вы используете.  — Руки… и… ну… разве это не очевидно? — надеюсь, они поняли, о чем я. Делаю большой глоток шампанского. Вот уж что может развязать язык в такой беседе.  — Таким образом, это мастурбация и вагинальное проникновение, — прямолинейно транслирует Джулия, от чего я чуть было не поперхнулась шампанским. Делли смотрит на меня с тревогой, но Джулия явно ждет ответа. — Нет, я имела в виду, что трогаю его, а не себя, — поясняю я, все еще пытаясь прочистить горло. — Он никогда не видел, как я это делаю, — бормочу я. — Ну, термин здесь тот же, к сожалению, — говорит она невозмутимо. Делли улыбается все так же ободряюще. И это немного нервирует, как будто мы обсуждаем лучший рецепт для рагу.  — Так ты никогда не пробовала… губами? — начинает она, не зная как продолжить, и я подозреваю, что она просто не хочет меня расстраивать. Может быть, я не очень хорошо осведомлена, но я знаю, куда она клонит.  — Он однажды спросил, может ли он сам сделать так со мной, но мне тогда это показалось… И я ему не позволила, — неохотно заканчиваю я свою мысль. Мне тогда, честно говоря, показалось, что так он будет от меня слишком далеко. Я беспокоилась, что окажусь один на один со всем, что роится у меня в голове, и без него мне будет не справиться.  — ПОЗВОЛЬ ЕМУ ЭТО! — восклицают они одновременно с пугающим напором. После минуты неловкого молчания Делли добавляет, нервно посмеиваясь:  — Конечно, если для тебя это приемлемо.  — Потому что если нет, то дискомфорт может очень сильно помешать, — продолжает Джулия.  — Но если ты сможешь заранее решить для себя, что все в порядке, — Делли умолкает.  — Ты не пожалеешь! — уверенно подводит итог Джулия. Кажется, будто у меня в голове что-то прояснилось. Должно быть, это от шампанского. В таком состоянии мне чудится, что обсуждать такую тему вполне возможно. Дивясь себе, я говорю:  — Да, но дело не только во мне. Он ведь не даст мне сделать это для него, если я ему не позволяю ответить тем же. Уверена, он не позволит. Но даже если бы позволил… Я не знаю точно, как это сделать, — не уверена, что они уловили, о чем я, ведь я слишком смущена, чтобы употребить те особые слова, которые обозначают предмет беседы.  — Я думаю, ты переоцениваешь его стремление делать кое-что всегда взаимно, — пожимает плечами Делли. — Хотя, насколько мне известно, это не так уж и сложно.  — Хочешь сказать, что сама так делала? — спрашиваю я, стараясь не глядеть на Джулию. Надеюсь, я их не перессорю. Делли смеется.  — Да, было дело. В Тринадцатом-то чем еще заняться во время «Анализа дня»? Там было немало симпатичных парней, и при этом довольно скучно, если, конечно, ты не готовилась стать солдатом. Джулия спешит вмешаться:  — Хотя у меня самой и нет практического опыта, говорю тебе как невролог: в этой части мужского тела есть участки, стимулируя которые можно достичь весьма удовлетворительного результата, особенно если сосредоточиться. Оглянувшись вокруг, она берет хлебную палочку с ближайшей тарелки и показывает на ней.  — Вот здесь. Скажем, если принять это за головку, а это за мошонку с яичками…  — Ох, Лия, — прерывает Делли, мотнув головой в сторону владельца тарелки, который только что присел в соседнее кресло. Челюсть бедного Вика, который все это видел, отвисла чуть не до колен. Он неловко вскакивает и бежит на кухню, а его смуглое лицо багровеет как переспелый помидор. Но ничуть не смущенная Джулия продолжает: — Как я говорила… Прежде чем она успевает зайти слишком далеко, ее вновь прерывают, на этот раз Пози, которая весь вечер провела на стреме у парадного входа. Дрожа от возбуждения, малышка объявляет:  — Он идет! как только все ее услышали, в доме воцаряется тишина. Гости прячутся по углам, за мебелью, а многие скрываются на кухне, которую с главного входа не видно. Я же остаюсь сидеть на диване, держа в руке бокал с шампанским. Дверь медленно открывается, и в нее входит весь перепачканный мукою Пит.  — Ты не представляешь, что у меня сегодня был за день, — начинает он устало, глядя лишь на меня, так, будто только мое присутствие может сделать его день лучше. — Вик смылся на полтора часа раньше обычного, и мне пришлось в одиночку убирать весь беспорядок, который он оставил. И вообще сегодня весь день никто не заходил, так что у меня в пекарне полно хлеба, который завтра зачерствеет и станет несъедобным. Постой-ка. У тебя распущены волосы… Почему у тебя распущены волосы?  — С Днем рождения, Пит, — говорю я ему.  — Откуда ты узнала? — он хватает ртом воздух от изумления, наконец, замечая украшения. И тут внезапный крик «СЮРПРИЗ», в котором сливаются голоса всех наших гостей, повергает его в еще более глубокий шок, и он вылетает за дверь и шлепается на крыльцо.

***

 — Я и не думал, что ты знаешь про мой День рождения, — произносит он, стоя позади меня и уткнувшись мне в шею, а его руки крепко держат меня за талию. Вечеринка проходит отлично. Пит, такой улыбчивый даже в обычные дни, сейчас просто сияет. Думаю, он успел не меньше часа провести в беседах с глазу на глаз с каждым из гостей, даже с Пози. И три раза погонять мяч на свежем воздухе в компании шумных мужчин, восстановивших пекарню. И вовсю рассыпаться в комплиментах испеченному мной пирогу. В общем, он выглядит безумно взволнованным, как ребенок, который прежде никогда не праздновал свой День рождения. А когда вечеринка близится к завершению, он все время оказывается рядом со мной, ища любого повода коснуться моей руки, поцеловать в лоб и прильнуть поближе. А когда гости окончательно расходятся, он прижимает меня еще ближе. Все, кто приехал издалека, кроме, разве что, Эффи, остановились в моем прежнем доме. Он уже стал к этому моменту чем-то вроде гостиницы. Приезжие щепетильны в том, чтобы не вторгаться в наше личное пространство. Когда они затрагивают этот вопрос, мне всегда немного не по себе, так как я знаю, что он подразумевает. Хотя прямо сейчас я им благодарна, так как мы одни, а губы Пита скользят по моей коже, заставляя меня почувствовать, как по всему телу бегут мурашки. Пит благоухает дрожжами и корицей.  — Ты явно меня недооцениваешь, Пит, — фыркаю я в ответ на его предыдущий комментарий, пытаясь не дать ему затянуть меня поцелуями в чувственный водоворот. Он усмехается:  — Ты лучшая жена на свете.  — Я единственная жена, которая у тебя была, и пока всего только три месяца. Так что не перехвали. Его руки перебираются с моей талии на плечи, и он поворачивает меня к себе, чтобы заглянуть в глаза.  — Китнисс, я серьезно. Это было потрясающе, все это. Вечеринка с сюрпризом… встреча со всеми друзьями… эти чернила, которые ты сделала для меня… и маленький вкусный пирог… украшения. Все идеально. Не могу представить, чтобы могло быть лучше.  — Украшали Делли и Джулия, — признаюсь я смущенно. Он ухмыляется:  — О, я в курсе. То, что это он уже выяснил и вроде бы не возражает, хотя бы немного облегчает мою ношу. Не знаю даже, почему я так опасалась этого раньше. Ведь он же заранее знал, на ком женится. И что умение украшать дом отнюдь не входит в перечень моих достоинств.  — Дичь принес Рори, а Том и Сьюзи вырастили зелень для салата, — продолжаю я, в то время как он подается вперед и поднимает мои волосы так, чтобы коснуться губами местечка за ухом. Я тихо ахаю.  — А иначе, откуда бы у тебя взялось время испечь этот чудесный пирог? — бормочет он между поцелуями.  — Вик научил меня, как его печь, — шепчу я. Мне надо его срочно остановить, иначе я скорей всего забуду, что собиралась сделать в этот вечер. Он немного отстраняется и смотрит на меня с усмешкой:  — Могу поспорить, что вы оба быстро бросили это занятие, когда изрядно намучились друг с другом. Я слегка смущена:  — Тебя даже не волнует, что я справилась со всем в итоге сама? Он смотрит на меня тем недоверчивым и вместе с тем довольным взглядом, который обычно дает мне понять, что я не замечаю чего-то очевидного. — Китнисс, я знаю, как тебе сложно просить кого-то о помощи. И то, что ты это сделала, впечатляет гораздо больше, чем твоя способность справляться со всем самой, — он крепко обхватывает меня и прижимает к себе еще поближе. — Спасибо тебе огромное за все, за этот вечер.  — Это еще не все, и вечер не кончился, — откидываюсь я назад, подняв брови, не в силах стереть с лица слегка самодовольную ухмылку. И тут атмосфера в комнате вдруг резко накаляется. Меня будто пронзают электрические разряды, искря в каждой точке, где наши тела касаются друг друга. Я вижу, как набухают его зрачки, и слышу, как он прочищает горло:  — Да? — спрашивает он вдруг осипшим голосом, а его руки крепче сжимают мою талию. Уверенным жестом я толкаю его в кресло, стоящее позади него. А он смотрит на меня с вожделением, но и с оттенком любопытства.  — Закрой глаза, — говорю я. Он без возражений мне подчиняется. Тогда я иду к телефону и звоню в Четвертый Дистрикт в дом Энни.  — Резиденция семьи Одэйр, — отвечает Джоанна скучающим голосом всего после нескольких гудков. Надеюсь, она не ждала этого звонка весь вечер.  — Начинай петь, — просто говорю я и подношу телефонную трубку к уху Пита. А когда я убеждаюсь, что его глаза все еще закрыты, я иду в другой конец комнаты к выключателю, по пути сбрасывая с себя одежду. И когда я приглушаю свет, я уже только в нижнем белье. Джоанна поет «С Днем рожденья» так громко и фальшиво, что я почти уверена — Пит больше не в состоянии расслышать ничего. Он смеется, но я вижу, что он, заинтригованный поворотом событий, пытается понять, в какой стороне я сейчас нахожусь. А я шагаю обратно к нему и падаю на колени рядом с креслом, в котором он сидит. Джоанна почти заканчивает петь, когда я начинаю расстегивать его ремень. Пит же слишком вежлив, чтобы оборвать ее песню или даже перебить, но я отчетливо слышу его внезапный глубокий вздох.  — Не вздумай открывать глаза, Пит, — говорю я очень серьезно и тяну за молнию на его брюках. Я все еще чувствую тепло и головокружение от шампанского. Но всё же ясно сознаю, что эта идея сделать что-то только для его удовольствия, доставляет удовольствие, и очень сильное, и мне самой. Я даже не нервничаю. Может быть, когда-нибудь мы с ним сможем говорить о сексе. Не о том, что мы чувствуем эмоционально, мы говорили об этом много раз, а о… практических моментах. Громкий смех Джоанны из телефонной трубки разносится по всей комнате, когда я освобождаю его из складок нижнего белья. За то короткое время, что мне потребовалось, чтобы снять с Пита штаны, он налился в полную мощь. Я нежно пробегаю пальцами вниз и вверх по всей его длине, неспешно и обстоятельно рассматривая его в неярком свете лампы. Обычно у нас все происходит так неистово и страстно или так ярко и чувственно, что у меня и возможности-то не бывает на него поглядеть. Но пока глаза Пита закрыты, я могу не беспокоиться о том, как он отреагирует на мое любопытство. Его кожа такая нежная, что на ощупь она как лепестки цветов, покрывающие камень. Джоанна самозабвенно болтает о чем-то… Может быть, не так уж самозабвенно, ведь Питу не всегда удается подавить тихие стоны, когда он произносит в трубку: «Угу-ммм.. Да. Конечно», и пытается следить за тем, о чем же она говорит. Я слышу, как она смеется, произнося:  — Ну, все, булочник, продолжай без меня свой вечер. Надеюсь, он тебе запомнится, — тут ее смех обрывается, и она вешает трубку. А через миг что-то громко ломается, когда Пит роняет телефон на пол. И напряженная тишина. Он замер в ожидании того, что я собираюсь сделать. Сейчас или никогда. Не сказав ни слова, я наклоняюсь и обхватываю губами его головку, а потом провожу по ней языком. У него солоноватый вкус. Немного странный, но не отталкивающий. Он стонет от моего прикосновения, и я чувствую, как его бедра в инстинктивном порыве чуть подались вперед.  — Китнисс? — спрашивает он слабым голосом, все еще держа глаза закрытыми, как я ему велела. Я двигаюсь вперед и захватываю ртом еще немного. Он у него весьма не маленький, а рот у меня совсем не такой большой, так что я не уверена, что справлюсь, но я очень стараюсь.  — Эй… что… это ты? — он пытается задать вопрос, но не может. Я лишь на секунду отстраняюсь, чтобы сказать:  — А теперь открой глаза. Голубые искры вспыхивают из-под ресниц. Он разжимает веки как раз вовремя, чтобы увидеть, как мой рот снова опускается, чтобы вобрать в себя еще больше его плоти, чем раньше. Он издает звуки, которые так и не могут превратиться в слова, во всяком случае, не того языка, который мне знаком. Я не отвожу взгляда от его глаз, пока медленно двигаюсь вверх и вниз. Его бедра дрожат от моих движений, а руки вцепились в подлокотники кресла, будто он отчаянно пытается держать себя в руках.  — Это не… ты не должна… Я снова открываю рот, чтобы ответить, пробегаюсь языком по нему вверх и вниз. Он хныкает.  — Мне это нравится, Пит, — уверяю я, прежде чем снова захватить его полностью. И абсолютно очевидно, что и ему это тоже нравится. Он задыхается и стонет, пока я играю сним. Нежно посасываю головку, а потом быстро вожу языком по кругу. Я целую его бедра, когда освобождаю рот, чтобы доставить ему удовольствие с помощью рук. Провожу опыты с разными видами давления и скорости. Все это время он смотрит на меня потрясенно, бормоча что-то невнятное, что я и не пытаюсь разобрать. Его бедра размеренно покачиваются взад и вперед. Чем дальше я продвигаюсь, тем сильнее дрожат его руки на подлокотниках кресла. И вот он уже не в силах удержать их и нежно зарывается пальцами мне в волосы. Он мягко, но настойчиво направляет мою голову вниз, тогда как его бедра идут вверх, толкается мне в рот глубже, чем, как я полагала, вообще возможно. Это на миг перекрывает мне доступ воздуха, и, почувствовав это, он полностью замирает, вцепившись в подлокотники так сильно, что костяшки пальцев белеют.  — Прости. Прости. Прости, — бормочет он снова и снова. — Я просто… не мог терпеть… это слишком хорошо. Тогда я беру его руку и возвращаю обратно себе на затылок.  — Просто расслабься, ладно? Я справлюсь.  — Я так тебя люблю, — говорит он в неистовстве, и толчки возобновляются, но теперь он движется медленнее и, рассчитывая движения, дает мне больше времени, чтобы приспособиться. Уже все его тело дрожит, и я знаю, что осталось уже совсем немного. Чувствую, как его член подергивается у меня во рту, и я уже не разбираю, что именно — вино, возбуждение или еще что — толкнули меня начать так ласкать его. И это мне больше не кажется странным, а даже вполне себе приемлемым. Он предупреждающе сжимает мое плечо, но я не отстраняюсь. Чувствую, как все его тело напрягается, а потом он запрокидывает голову, выкрикивает мое имя, и резко подается вперед в порыве, который он вряд ли может контролировать. И тогда струйка горячей жидкости несколько раз ударяет в заднюю стенку моей глотки. Инстинктивно сглотнув, я спешу встать, чтобы снова почувствовать свои ноги, и вытираю рот рукой. Колени немного ноют, но жаловаться я и не думаю. Его тело будто растеклось в кресле, целиком и полностью насытившись, а на лице застыло выражение шока и удивления. Он тянет ко мне ослабевшую руку, а, когда я ее беру, рывком усаживает меня к себе на колени.  — Ты не обязана была это делать, — наконец, произносит он, глядя мне в глаза с выражением такого обожания и благодарности, что я едва могу это вынести. Тихонько убрав его влажные волосы, упавшие на лоб, я нежно его целую. Мы целую вечность сидим молча. Мое тело гудит от желания, но я даю страстному порыву просто медленно растаять в его объятьях.  — Знаю, — наконец бормочу я в ответ. — Мне захотелось. И еще до того, как я успеваю это осознать, я уже рассказываю ему все:  — Я хотела разбудить тебя сегодня утром и просто… пообниматься, — слово, слетев с губ, оставляет странный привкус, но я правда не знаю, как еще это можно назвать, — но после прошлой ночи я проспала так долго, что ты уже успел с утра уйти. Я строила столько планов на этот день. И никто не пришел к тебе в пекарню потому, что я всех предупредила, что тебя не будет. Вик собирался работать там один. А Хеймитч хотел занять тебя чем-то после обеда, даже не знаю, чем. Я планировала приготовить тебе завтрак, но тебе пришлось завтракать в свой День рождения в одиночестве и…  — Китнисс, я ненавижу свой День рождения, — прерывает меня Пит, выпрямившись в кресле и гладя на меня уже серьезно, а не устало. Вот уж чего не ожидала. Он рассеянно проводит рукой по моим волосам и продолжает. — Моя мама не была добра ко мне даже в этот день. Никогда. Даже несмотря на то, что этот день был близок к Жатве. Когда Уиллу стукнуло двенадцать, мы даже перестали упоминать о моем Дне рождения, пока Жатва не пройдет, и все не окажутся в безопасности еще на год. Про мой День рождения вспоминали только мой папа и братья. Они совали мне украдкой печенье, пока мама еще спала, а иногда дарили наполовину исписанный альбом или еще что-нибудь. Ну, и все. Так что я мало что могу припомнить о своем Дне рождения, кроме ощущения общей тревоги… — он умолкает.  — Прости, — шепчу я, обнимая его покрепче. Он тихо смеется.  — Почему ты извиняешься? Нынешний День рождения был лучшим в моей жизни.  — Да, но я хотела бы быть тебе хорошей женой… как обещала.  —  Но, Китнисс, ты уже хорошая, даже безо всего этого, — он нежно прижимается лицом к моей щеке. Не хочу разрушать очарование этого мига, тем более что это его День рождения, но уже не могу больше держать это в себе.  — Не такая хорошая, как ты. Ты-то всегда знаешь, что нужно сделать, что сказать, как разговаривать о своих чувствах, а я — совсем наоборот. Ну и, кроме того, я так долго мучила тебя до всего этого.  — А я тебе дважды солгал, и оба раза весьма серьезно, — отвечает он, как ни в чем не бывало. — Кроме того, хватает примеров, когда я делал тебе больно, даже почти убил тебя.  — Это был не ты. Меня всегда расстраивает, когда он говорит об охморе так, будто мог это контролировать. Надеюсь, однажды мы сможет прожить хотя бы месяц без того, чтобы не поднимать эту тему.  — А я… ведь тоже морочила тебя на арене, разве нет, но ты все равно не бросал меня. Ты все равно был со мной, даже когда я… запуталась, даже на Квартальной Бойне, когда должен был хотеть выжить сам, даже в Капитолии, когда твой собственный разум боролся против тебя. Он пытается меня прервать, бормоча, что мы оба прошли через столько всего, но я сердито мотаю головой. Мне совсем не нравится вываливать все это разом, но я хочу расставить все точки на «i», так что я повторяю вслух то, что постоянно теперь вертится у меня в голове:  — Я могла бы прожить сотню жизней, и все равно не заслужила бы тебя. Он садится и странно на меня косится.  — Знаешь, это самая дурацкая и мелодраматичная фраза, которую я когда-либо слышал из твоих уст. Что на тебя нашло? Ты что, насмотрелась дневных ток-шоу нашего Плутарха, пока я был в пекарне?  — Нет, — я досадливо кусаю губы. Он должен был отнестись к этому серьёзно. Это ведь правда, в конце концов.  — И у кого, скажи на милость, ты набралась таких идей? — он все время пытается заглянуть мне в глаза, но я избегаю его взгляда. Не хочу говорить ему, потому что знаю его реакцию: «Да ладно, Китнисс. Мы должны с тобой обсуждать такие вещи».  — У Хеймитча, — сдаваясь, бормочу я. Его черты становятся жестче.  — Какого черта он вбил тебе такое в голову? Конечно, ты достойна меня. Я вообще-то одноногий и психически больной. Вот уж подфартило тебе с мужем…  — Он сказал мне это давным-давно, еще перед Квартальной Бойней. Пит вздыхает. — Китнисс, тогда все было по-другому. Не нужно постоянно винить себя за прошлое, иначе… ничего не выйдет. От его слов кровь стынет у меня в жилах. Ничего не выйдет? Что это значит? Он что, собирается покинуть меня, если станет слишком тяжко? Он что, готов сдаться, прямо как Гейл? И как моя мама? Я пытаюсь встать и убраться отсюда подальше. Если это возможно, мне надо бежать. Ощутив мой страх, он крепче сжимает кольцо рук у меня на талии.  — Прости. Я неверно выразился. Я никуда не собираюсь от тебя, Китнисс. Никогда! — успокаивает он меня. — Но я не хочу, чтобы ты постоянно чувствовала себя в ответе за то, что было. Хочу, чтобы наша с тобой жизнь вместе была чем-то большим, чем постоянным искуплением того, что случилось прежде. Я пытаюсь успокоиться и снова виню себя — уже за то, что смела даже предположить, что Пит когда-либо меня покинет. Но как бы я ни пыталась это отрицать, проблема кроется именно в этом.  — Я все время себя виню. Не только из-за тебя. Я натворила столько всего ужасного, я не смогла защитить стольких людей, и один из них – ты.  — Война окончена, Китнисс. Мы не можем жить так больше. Прим, — я напрягаюсь при звуке ее имени, но Пит продолжает, — Прим умерла, делая то, во что верила. Я знаю, это было бессмысленно и ужасно, но для нее это что-то значило. И так же поступали Финник, Боггс, Цинна и все остальные. И я не был бы готов умереть за тебя, если бы это ничего для меня не значило. И мы не позволяли тебе защищать нас. Тебе даже не стоило пытаться. Ведь ты не можешь защитить людей, ограждая их от самой жизни. И иногда это значит, что они не возвращаются. Видно, я уже далеко продвинулась, раз прямо сейчас не ору и не стучу ему кулаками в грудь. Просто не знаю, что сказать. Не хочу, чтобы он оказался прав, но ведь, если вдуматься, единственный человек, который пытался защитить меня именно так, как он описал, это и есть сам Пит, а я сама много раз была готова полностью отринуть его защиту. Если постоянно об этом думать, на сердце становится тяжело, и часть меня жаждет убежать и спрятаться. Мир, в котором мы жили, был опасен, и жесток. И его природа - и даже возможность того, что твои любимые могут погибнуть - не изменилась с падением Капитолия. Так что же мне делать в таком мире? В мире, где я могу потерять единственного оставшегося со мной любимого человека? У меня нет выбора. Потому что нет другого мира.  — Я больше не хочу об этом говорить, Пит, — произношу я тихо. И когда он начинает спорить, прерываю его и продолжаю. — Я не хочу сказать — вообще никогда. Но сейчас я так устала, и вообще сегодня твой День рождения, так что я просто хочу, чтобы день кончился счастливо. Хорошо? О, доктор Аврелий, вы будете так мной гордиться, когда я рассажу вам об этом на следующем сеансе. Пит нежно улыбается мне и кивает.  — Хорошо. А потом без предупреждения встает и подхватывает меня на руки так легко, будто я вообще ничего не вешу. Пытаюсь оттолкнуться от его груди, но он держит меня крепко, и моя попытка ни к чему не приводит. Тогда я прекращаю бороться и смотрю на него хмуро. А он довольно скалится в ответ и наклоняется, чтобы чмокнуть меня в щеку.  — У меня есть одна просьба в честь Дня рождения, — говорит он буднично, пока несет меня вверх по лестнице и распахивает дверь в нашу комнату ногой.  — Думаю, я могла бы исполнить её на этот раз, — я резко выдыхаю, когда он аккуратно сажает меня на кровать. До меня вдруг доходит, что на мне по-прежнему ничего, кроме белья, тогда как он полностью одет, хотя его ремень и расстегнут. И то, как он сейчас глядит на меня, заставляет мое сердце забиться чаще. Похоже, он готов меня проглотить, и я чувствую, что вовсе не против. Его взгляд темен и полон желания, и он говорит мне:  — Закрой глаза.