Формочки для льда

- Завидую твоей вере. Эдгар поморщился. Ему казалось, что двенадцать часов назад после этих слов Джонни все же удалось опустить рубильник смертельной машины, будто не произошло осечки, которую Варгас назвал про себя божьей волей, осечки, которая не допустила того, чтобы его тело превратилось в паштет с металлической стружкой вместо специй. Помешивая ржавым гвоздем бобы в жестяной банке, Эдгар напомнил себе, что "воля божья" не значит избавление от мук, а, скорее, наоборот. Может быть, это испытание. Искупление. Тест. Экзамен. Проверка. Как на работе. Жизнь - это работа, это служение богу, вот, что придает ей какой-то смысл. И, конечно же, любовь. Безусловная, бескорыстная любовь, которой старательно, запугивая и угрожая, в красочных подробностях расписывая ужасные последствия непослушания, учила Библия. Эдгар не знал, любил ли его кто-нибудь кроме Иисуса, и любит ли кого-нибудь он сам. Эдгар не знал, что сейчас подвергается испытанию в больше степени - его вера или его рассудок. Судя по всему, и то, и другое, и легче от этого не становилось. Эдгар уже ничего не знал, а может, не и знал никогда. Он продолжал помешивать бобы в банке, стоящей на обгоревшей электроплитке. В воздухе скапливался кислый, прогорклый запах. Варгас грел бобы для человека, который хотел порубить его на куски пугающего вида механизмом, а кровь использовать для покраски стены. Если быть точным, для удержания за этой стеной монстра. Эдгар верил в Бога - белого бородатого мужчину в простыне, и допускал, что Джонни может верить в чудовище. Ему казалась странной зависть маньяка, который утверждал, что сам ни во что не верит. Ведь у него нет доказательств существования твари по-ту-сторону? Бобы, конечно, Варгас грел в первую очередь для себя, но ведь Библия учит делиться с ближним, даже если ближний - маньяк-убийца, говорящий с головой кролика, пробитой гвоздем. Иисус неоднократно говорил о равенстве и терпимости. Эдгар подумал, что чуть не кончил, как он, но устыдился кощунственных мыслей, пусть расположение наручников машины и придавало своей жертве сходство с распятием. Было ли это случайностью? Эдгар перестал доверять случайностям с момента, как оказался здесь. По ошибке. Было ли случайностью то, что банку бобов Эдгар нашел в одном из ящиков подвала, когда искал инструменты, которые потребовались Джонни для починки его машины смерти? Для его, Эдгара, смерти? - Но я знаю, как ее разрушить. Эдгар не понял, к нему обратился Джонни, к кроличьей голове с мутными сухими глазами или к паре разрисованных поварят из пенопласта, на которых он периодически натыкался в самых неожиданных частях дома номер 777, похоже на лабиринт и кошмар абстракциониста одновременно. "На кроличью нору, в которую я падаю все глубже и глубже, все страньше и страньше". - Я умру и встречусь с твоим Богом. Твоя вера не требует доказательств. Это ловушка. Мир состоит из ловушек, как сыр из дырок. Голос Джонни ломается, в нем слышится скрежет ногтей по стеклу и хруст костей. - Безусловное принятие - обратная сторона. Уязвимость. Брешь в броне. Я предоставлю тебе доказательства. Это уничтожит твою веру. И тогда... Эдгар размешал бобы в банке. Может быть, в теплом виде это будет больше похоже на еду. - Тогда я убью тебя. Джонни улыбнулся, и его осунувшееся лицо стало простодушным и почти дружелюбным. - Только помоги починить машину к этому моменту. Пожалуйста. *** - Ладушки. Эдгар решил, что ослышался. Когда пальцы Джонни сомкнулись вокруг рычага, ему показалось, что ошейник впился ему в горло с каким-то жадным восторгом, если, конечно, такой мог иметься в наличии у железки. Эдгару не было страшно - он не лгал, но смотреть на то, что его убивает, он не хотел. Ему потребовалась почти минута, чтобы открыть глаза - и увидеть маньяка прямо перед собой - воспаленные глаза и растрескавшиеся губы с покрасневшими уголками. Джонни возился с фиксаторами. - Что ты делаешь, Нни? "Ты можешь называть меня Нни. Звучит, как в слове "колеНИ", только пишется иначе", так он сказал, да? - Ты сказал, что предпочел бы не умирать. Ты передумал? - Что... Нет! Не передумал! - А-а, - разочарованно протянул Джонни, - люди - противоречивы, все им не так, то делай, то не делай, они говорят "прекрати", они говорят, что сделают все, что ты скажешь, а вместо этого начинают выкрикивать омерзительные вещи. Ты был прав - здесь слишком туго, видишь, остался след. Но ничего, у моего соседа есть антисептик, я принесу. У меня славный сосед, он все время визжит, а эти штуки не слишком чистые, у того парня, что был здесь до тебя была какая-то кожная дрянь и ЭТО БЫЛО ОМЕРЗИТЕЛЬНО! Эдгар вздрогнул и вжался в стену. Руки его оказались свободны и он прижал их к себе. Боли в саднящих запястьях он не чувствовал, зато ему показалось, что стена за его спиной шевельнулась от крика. - Ну... Я пойду? Он ожидал, что от маньяка будет нести вонью давно немытого тела, пота, грязных волос, может быть, тухлого мяса, но этого не было. Призраки карамельного попкорна и мятной жвачки сопровождали человека, который только что чуть его не прикончил. Джонни посмотрел на него с неприкрытым удивлением. - Конечно, нет. Никуда ты не пойдешь. Мне нужно срочно найти новую жертву, чтобы иметь возможность покрасить Стену. Ты же понимаешь, что если я не убью тебя сейчас, то придется умереть кому-то другому? Да? Да? Что скажешь на это? Но если я никого не найду - умрешь. Ну, ты все равно умрешь, мы все умрем, и, может, даже я умру, но ты можешь подавиться брокколи или бифштексом, или у меня будет плохое настроение, но... О чем это я? Мне пора! Эдгар задумался. Речь Джонни была быстрой, сбивчивой, с истерическими нотками, а он все никак не мог прийти в себя и половина слов точно тонули в каком-то вязком, мутном киселе. Готов ли он, чтобы вместо него ужасную смерть принял кто-то другой? Не противоречит ли это его вере? С одной стороны, самопожертвование - это хорошо. С другой - самоубийство - это страшный грех. А в третьих... - Ну, Иисус умер за мои грехи, почему бы кому-то не повторить этот подвиг? "Боже, это звучит ТАК цинично" Эдгар рассмеялся и тут ему стало страшно - впервые с того момента, как он очнулся в этом жутком доме, он испугался - звука собственного смеха. Джонни замер на пороге и медленно обернулся. Затылок. Профиль. Три четверти. Эдгар сглотнул. В легких кончился воздух. Сейчас. Сейчас это случится, и он сам все испортил своим весельем. Сам виноват. "Ты заслужил это. Мир справедлив" - С тунцом или ветчиной? - Что? - Я принесу тебе сандвич. Ну, если тебе все равно, это будет тако. Итак, Эдгар остался один - не считая адской машины мучительной смерти за его спиной, которой предстояло переживать и проглотить какого-то другого (или другую) бедолагу, выжать из него кровь, чтобы Джонни мог покрасить стену. Варгас всерьез рассчитывал, что этого он не увидит. Он ведь не сумасшедший, чтобы оставаться здесь. Выждав несколько минут, он бросился по ступеням наверх. Он оказался в подвале, но повыше. Пол здесь был уставлен деревянными ящиками. На некоторых из них было написано "гвозди", на некоторых не было ничего, а вдоль стен тянулись полками, и их ряды казались бесконечными и, более того, чем дальше, тем, казалось, сильнее искажалась перспектива. "Туннельное зрение. Случается в стрессовых ситуациях, а сейчас именно такая" Немного успокоившись, Эдгар поднялся выше - по хлипкой лесенке, к нижней ступени которой была прибита засохшая крыса. Дерево было немного скользким из-за тронувшей его плесени, от которой хотелось вымыть руки. Пара поворотов - и Варгас оказался в тупике. Коридор сначала показался очень длинным, и Эдгар даже было решил, что там, впереди, находится выход, но быстро понял, что ошибся. У него закружилась голова, ему показалось, что он внутри прямоугольной телескопической трубки, которую кто-то складывает рывок за рывком и будто даже услышал шум, лязг собирающегося коридора, ощутил давление исполинских рук снаружи, превративших бесконечный коридор в комнату без ничего. Стена будто выпрыгнула на него, набросилась, как тигр из куста, и осталось только руку протянуть, чтобы коснуться ее запекшейся поверхности, ведь то, что сначала он принял за ржавчину, оказалось кровью. Сырой, застывшей, кое-где свернувшейся комками - кровью. И Эдгар сомневался, что она была свиной, а запах не позволял заподозрить имитацию. Это не была просто стена, это была Стена, о которой рассказывал Джонни: "Я должен постоянно красить Стену кровью. Я нашел эту комнату вместе с другими занимательными штуковинами, когда очнулся здесь, в Доме. Стена должна оставаться влажной, знаешь, когда она подсыхает, то становится тоньше и МЯГЧЕ и то, что за этой стеной начинает здоровски толкаться. Оно явно хочет наружу. Я любопытный, но не психованный, чтобы знакомиться с ним ближе". Эдгар не верил в это, но с каким-то нездоровым любопытством прижал ладонь к тому месту, которое казалось ему посуше. Ощущение было гадким - слой крови был, наверное, в несколько сантиметров и рука начинала погружаться в нее. Это было... липко. Варгас хотел отдернуть руку, но не успел - и замер в ужасе. "Мне кажется" "Там что-то есть" Эдгар почувствовал вибрацию - точно за Стеной кто-то слушал на полную громкость музыку. Затем последовал толчок. Пудингоподобное покрытие из крови и раскисшей побелки подалось в ладонь Эдгара. С криком он бросился бежать, и комната снова вытянулась в коридор, как трубка телескопа. Он остановился только когда легкие начали гореть и с ужасом понял, что все еще стоит на пороге комнаты. Собрав силы для последнего рывка, он вырвался оттуда. За несколько часов он так и не нашел выход. Пару раз он попадал в гостиную, однажды - в запущенную кухню, пол которой хрустел от крошек и оберток от конфет. Эдгар побывал на чердаке и в нескольких подвальных помещениях, и все это вне зависимости от того, куда он шел, избегая лестниц, спускаясь или поднимаясь по ним. Эдгар устал, но не чувствовал ни голода, ни жажды, только отчаянное желание выбраться из дома маньяка, вернуться в собственную тесную квартиру и лечь спать, чтобы утром побриться, позавтракать тостами с арахисовым маслом и отправиться на свою бессмысленную работу. Работу, на которой едва ли заметили его отсутствие, работу, на которой его так легко заменить. Чем дольше Эдгар бродил по коридорам, тем больше дурацких тягостных мыслей зрели в его голове, распирая изнутри черепную коробку. "Кто я такой?" - Это несложно. Мужчина, менеджер, христианин, и, надеюсь, хороший человек. Эдгар остановился у лестницы, ведущей на чердак. Эти социальные признаки, описывали ли они его? В них ли заключалась его индивидуальность? Перестанет ли он быть Эдгаром Варгасом, если лишится работы, утратит веру, сделает операцию по смене пола? "Кто такой Эдгар Варгас?" Что делает его уникальным, непохожим на других, что отличает его личность? Неужели в нем ничего нет? Даже его кровь, его жизнь - они не были нужны маньяку, ему была нужна любая кровь, а он так, случайно подвернулся под руку. Человек-случайность, человек-трагическая-ошибка. Эдгар потерял счет времени, он чертовски устал, но уснуть при таких обстоятельствах было невозможно. Может быть, он не мог уснуть оттого, что происходящее уже было сном? Следующая дверь выглядела, как его собственная, ведущая в квартиру. Эдгар машинально сунул руку в карман и вытащил ключи, они звякнули так же, как и всегда. Только в этот раз за дверью послышались шаги и раздался голос: - Кто там? "Кто ты такой?" - Ты спишь в моем кресле. Моем любимом кресле. Не надо так. Джонни волок за собой увесистый мешок. Мешок корчился и звал на помощь, твердил что-то о том, что произошла ошибка, что он ничего не сделал. - Убей меня, - выпалил Эдгар. Наверное, это была секундная слабость. Сколько же прошло времени? "Зачем я только это сказал" - Может быть, в другой раз, - Джонни пыхтел, ноша его не была легкой. Он добрался до входа в подвал и столкнул ее вниз. - Все только начинается. Мешок с грохотом покатился по ступеням. Человек закричал, но крик оборвался, скорее всего тот, кто был внутри потерял сознание от очередного удара. Эдгар только сейчас понял, что не может вдохнуть. Голос из мешка был похож на его собственный. *** - Она пахнет дождём и карамелью, смотрит кино в смешных тапочках и цитирует фразы о любви, она разучилась плакать, но обожает слёзы неба. Она любит чай и молочный шоколад. Без ума от зеленых глаз и добрых сказок, - с выражением прочитал Джонни, сжимая в костлявых пальцах смартфон в чехле в виде панды. - Что? - Эдгар хотел протереть глаза, но наткнулся на очки. Он был так измучен, что не снял их перед тем, как отключился. Что ж, ему повезло, что он не очнулся с торчащими из глаз осколками. - Это неправда. Или же дождь какой-то говняный. Почему люди все время врут, когда говорят о себе? - Джонни вздохнул и продолжил читать: - Она любила читать книги и курить сигареты. У нее все было в полном порядке. Иногда ей даже казалось, что она счастлива. Иногда... А ты счастлив, Эдгар Варгас? Эдгар от неожиданного вопроса всполошился. А ведь он только подумал, что неплохо бы не подавать виду, что проснулся. - Я? "Особенно сейчас. Спасибо, что живой" - Смотря что понимать, под счастьем, разве нет? Счастье - это состояние души, и, наверное, счастье это... делать других счастливыми? - Ты хочешь сделать меня счастливым, Эдгар? Подлокотник дивана скрипнул, когда Джонни сел на него, склонившись над Варгасом, вглядываясь в его лицо. Люди так не смотрят, это животные, вроде котов, имеют дурную привычку пялиться не мигая вот таким странным взглядом. "Это звучит стремно. Я даже не знаю, что ответить" - Еще никто не хотел сделать меня счастливым. Джонни не стал ждать ответа, вместо этого он сунул под нос Варгаса смартфон и велел читать. - А еще… Где-то под слоем несбывшихся надежд она теплая, застенчивая, мягкая, и красивая, и самая-самая нежная, если только ей позволить, разрешить снова жить и мечтать... - неуверенно прочел Эдгар и сам не особо понял, что прочел. Откуда у маньяка вообще эта штука? - Ну это уж совсем враки, - протянул Джонни, забрав аппарат и скрестив руки за головой. Он потянулся так, что у него захрустел позвоночник, и Эдгар явственно представил себе, как вытягиваются позвонки Джонни и как со щелчками становятся на свои места. - Не знаю, где там у нее слой несбывшихся надежд, но под слоем кожи, мышц и жира я не нашел ничего такого. Никакой красоты, и тем более, никакой застенчивости. Тебе никогда не казалось, что люди внутри выглядят неприлично? - Да нет. Джонни нахмурился: - Да или нет? - Да! В смысле - нет! - выпалил Эдгар. - Мне кажется, это выглядит... естественно? "Естественно, он выпустит тебе кишки, если ему не будут нравиться твои ответы" - Пустоты там тоже нет. Люди говорят о внутренней пустоте, я чувствую ее в себе, другие говорят, что чувствуют ее тоже, но я ни разу ее не встречал. Внутри у людей много занимательных штук. Они скверно пахнут, это да. Я чувствителен к запахам. И мне кажется, что у меня, в отличие от них, внутри как раз достаточно пусто, - с этими словами Джонни задрал бесформенную застиранную кофту, обнажая серую кожу в свежих синяках и старых шрамах. Эдгар видел каждое ребро, а свод грудной клетки обрывался провалом. Живот у Джонни был таким впалым, что и вправду можно было подумать, будто в нем нет никаких внутренностей. - Может, поможешь мне ОТКРЫТЬ его? Думаю, тебе тоже будет любопытно взглянуть на ПУСТОТУ? - он не опускал кофту, пристально наблюдая, как его рассматривает Эдгар. - Сказать по правде, я бы хотел тебя накормить. Джонни не услышал. - Я иногда думаю, что я, как и все эти фальшивые люди, пустой внутри, только эта оболочка, и все. Именно поэтому я больше не могу рисовать. МАЛЬЧИК-ЛАПША! Это круто, конечно, но, понимаешь, это не то. Он выражает недостаточно. Это не то искусство, которым я могу выразить все мои умные мысли в полной мере. Так что, я схожу за ножом, и мы откроем мой живот? Эдгар часто замотал головой, пусть и лежа на спине делать это было не слишком удобно. - Ты ошибаешься, Нни. "Плохая формулировка. Плохая. Очень плохо, Эдгар. С безумцами нужно соглашаться" - Кажется, мне все-таки придется сходить за ножом... - Нет! Постой! "Не спорь с ним. Соглашайся" - Я хочу сказать, ты можешь, конечно, сходить за ножом... "Уже лучше" - Да. Я могу, - Джонни успокоился. - Но мне кажется, что когда люди говорят о внутренней пустоте, они могут иметь в виду не пустоту тут, - Эдгар приподнял руку и указал на впалый живот, не касаясь чужой кожи. - А в голове. - Они безмозглые? Вот это да! Похоже, ты прав. Но я-то точно не безмозглый. Однажды я был у доктора, после того как меня сбил какой-то ублюдок на велосипеде с одним колесом, и этот чудесный доктор просканировал мне голову. Так что я видел свой мозг! Это прозвучало самодовольно. - И это значит, что ты снова можешь пойти к тому доктору, чтобы он просканировал и твой живот, да? - Нет, - Джонни покачал головой, - Я четвертовал его. Ты что-то говорил о еде? Эдгар указал на смартфон. - Можно заказать пиццу или что-то вроде. - Лапшу! Закажи лапшу! - Джонни с готовностью протянул Варгасу аппарат. - Где ты его взял, Нни? Джонни не ответил. "Даже маньяк игнорирует тебя" Он включил телевизор. - ...на хирурга варежка не откроется, она же не раскусывает, а целиком глотает. А клоуны не дураки в рот лезть, а при наличии актинии у крылатки шансов вообще мало. Я хотел себе завести такую, но побоялся, как говорится, на грех и грабли стреляют и потом хрен знает, какого размера эта штука приедет, помнится,, носорога такого размера брал, так там такой лапоть приехал, я в шоке был... - настойчиво забубнил ящик. Джонни замер, уставившись в мерцающий экран. Эдгар пошевелился и приподнялся на локтях. Маньяк не реагировал. Эдгар встал с дивана. Медленно. Он вышел в соседнюю комнату и по памяти набрал номер службы доставки, а потом, с чувством глубокого стыда полез в чужой смартфон. Эта вещь определенно не могла принадлежать Джонни. Эдгар не рассматривал вариант звонка в полицию. Он пробыл в этом жутком месте уже неделю и знал, что сбежать не получится. - Видимо, дом пока не хочет тебя выпускать. Так бывает, просто смирись с этим. У меня тоже такое было. Как-то раз я не мог выйти отсюда полгода и мне пришлось кормить Стену Свидетелями Иеговы, коммивояжерами и теми странными людьми, которые проводят подозрительные опросы. Даже если ты выпрыгнешь из окна чердака, то попадешь, в лучшем случае, в уборную, а в худшем - в мою яму с кольями. Ты видел мою яму с кольями?.. Джонни быстро уставал от общества гостя. Это было и хорошо (Джонни мог уйти) и плохо (мог напасть). За неделю нападений было всего три штуки, но их хватило для того, чтобы дать толчок к развитию паранойи. Джонни не слышал Эдгара, он мог перебивать его, начать серьезный разговор и уснуть на середине фразы или перескакивать с темы на тему так резко, что Варгас переставал понимать что-либо, и тогда маньяк начинал раздражаться. Это было хуже всего. Эдгар пытался обнаружить закономерности в поведении Джонни, подстроиться под него - все, чтобы выжить, но тот казался совершенно непредсказуемым. Эдгар пытался вызвать полицию. В первый раз копы вломились в соседний дом - Варгас слышал сирены и вопли. На второй раз вызов приняли, но никто не приехал, а с третьим звонком ему грубо ответили, что если он не прекратит свои шуточки и будет направлять группы захвата в пустые, давно разрушенные дома, то до него доберутся и надерут зад по полной. Выхода не было. Оставалось только ждать и выживать в этом безумии, пытаться понять Джонни, пытаться не злить его, пытаться быть милым. - Когда вы берете на руки это маленькое чудо, о чем вы думаете? Что вы видите в его бездонных глазках? Каковы ваши ожидания от него и ваши страхи? - спросил телевизор, когда Эдгар вернулся в гостиную. - Я... вижу... БЕЗУМИЕ! - Джонни, казалось, совсем забыл о необходимости моргать. Эдгар вздохнул и сел рядом, пытаясь вникнуть в происходящее на экране. Получалось у него скверно. - Человек плодоядный, то есть его видовая пища - это плоды растений, в том виде, в котором они растут. Только потребляя ту пищу, для которой приспособлен организм человека, он будет максимально долгое время здоров и подвижен. Любая обработка пищи является неестественной. В природе не существует той еды, большинство которой употребляют люди. По долинам не текут ручьи из кока-колы, а на деревьях не растут конфеты, торты и булочки. А значит такая еда не может быть полезной для человека. Она будет вредной... - Я люблю кока-колу, - заметил Эдгар, - и мне не кажется, что этот парень прав. - Кока-колу? - Джонни моргнул и повернул голову, глядя на Эдгара так, словно пытался что-то вспомнить. - Я разрезал ей живот, и, видимо, задел желудок, потому что все вспенилось, как кола. Но она еще была жива, когда я ушел, это точно. - Еще жива?! Мысль о том, что в подвале сейчас находится страдающий от боли человек с вспоротым животом казалась невыносимой. С другой стороны, Эдгар провел здесь достаточно времени, чтобы его психика начала изменяться. Он и сам был жертвой, жертвой, которая не может найти выход из ситуации. В первые дни пребывания в доме Эдгар пытался сбежать и, однажды даже переступил через свои религиозные принципы и попытался придушить маньяка во сне подушкой - ничего не получилось, разумеется, а Джонни сказал, что это было очень смешно. Еще и попросил делать так время от времени, когда ему грустно или его достают Психоповарята или в доме закончилась вишневая газировка. Чтобы выжить, человек адаптируется. Чужие страдания мучительны, и постепенно чувствительность к ним начинает притупляться, сменяясь равнодушием или оправданиями. Жертвы Джонни для Эдгара теряли человеческий облик и становились объектами. Кроме того, его мозг придумывал самые разные причины тому, как все эти люди оказались здесь. "Они наверняка были плохими, они заслужили это" "Ничто не случается просто так, все взаимосвязано" Собственный опыт Эдгара только поддерживал спасительную иллюзию, ведь, по словам самого Джонни, Варгас попался ему случайно, просто потому, что нужна была кровь, потому, что тот оказался поблизости. И ведь механизм не сработал, маньяк отпустил его. Маньяк - да, а дом - нет, но, по словам Джонни, это было явление временное. Эдгар сомневался, что дело было в божьей воле. Эдгар сомневался в Боге. Эдгар сомневался. *** Он не заслуживал смерти, и вот, он продолжал жить. А все эти люди, попадающие в дом Джонни - они умирали. Иногда быстро, а иногда Варгас не мог уснуть от воплей, проклятий, ругательств и мольб. Человек должен высыпаться. Джонни рассказывал ему, что не может спать, что ненавидит спать, что во сне мир меняется, иногда - рассыпается на осколки и чинится заново, но всякий раз становится другим. - Поэтому ничего нельзя закончить, все начинается сначала, если не сделать сразу. - Хотел бы я, чтобы меня кто-нибудь починил. Эдгар считал, что что-то хорошее человек может сделать для себя только сам, а другие никогда тебе не помогут. Ну, разве что, кроме хирургов. Эдгару никто никогда не помогал. Из людей, конечно же, потому что Бог не раз приходил к нему на помощь в трудную минуту. А Иисус Христос, по сути, был его лучшим другом, как и учила Суперкнига. Других друзей у него не было. А хуже всего было то, что, кажется, маньяк постепенно начинал становиться его другом. У Варгаса в голове всплыло словосочетание "стокгольмский синдром". Всплыло и ушло обратно, к остальным бессмысленным словам вроде "травматическая связь" или "аутоидентификация с агрессором". Эдгару с трудом удавалось сосредоточиться на чем-то одном: постоянный стресс и тот поток сознания, что время от времени выплескивал на него Джонни, постепенно влияли на его восприятие, а тревога маньяка казалась заразительной. Эдгар начинал беспокоиться в том случае, если стена подсыхала, а Джонни никак не приводил новую жертву, если Гвоздекролик пропадал на чердаке, и приходилось искать его полдня или если подходили к концу пшенично-шоколадные звездочки "Космозавтрака" - коричневые и колючие. Следовало быть осторожным, насыпая их в миску, проверяя потом ее на наличие тараканов - толстеньких, с большими подвижными усами и гладкими блестящими панцирями. - Они похожи на мокриц. На гигантских рыжих мокриц. А мокрицы похожи на серые арбузы, когда сворачиваются в клубок. Эдгар волновался, когда Джонни начинал жаловаться на то, что скоро уснет. За неделю это случилось всего один раз. Перед этим маньяк утверждал, что сумел "продержаться" целых восемнадцать дней. Джонни выключился прямо на лестнице - Эдгар определил это по грохоту. В первую секунду ему стало страшно, ведь он почти поверил, что "дом перезагрузится" или, что еще хуже "весь мир перестанет существовать"... но ничего не случилось. Он вышел из комнаты и вскоре нашел Джонни на ступеньках. Он спал в такой неудобной позе, что казалось, будто все его кости переломаны. Смотреть было больно, поэтому Эдгар просто перенес его на диван. Он смотрел, как спит Джонни, пока ему не начало казаться, что в доме что-то меняется, неуловимо, но ощутимо. Невозможность сформулировать это-что то вызвала у него приступ паники. Когда Джонни проснулся, первым, что он сказал, было "я же говорил". - Дом перезагрузился. Я был в подвале, точно помню, а теперь я здесь. Все меняется. А ты не заметил, потому что тебя тоже не было. Все исчезло, перестроилось, знаешь, фигурки убрали с доски, сложили в коробку, потрясли и расставили заново. - Фигурки... Для шахмат? "Он вообще умеет играть в шахматы?" - Любые коробки. Я люблю коробки. У меня в подвале много коробок, иногда они исчезают и появляются новые, но, впрочем, почти всегда на них написано "ГВОЗДИ", хотя иногда там попадаются и человеческие конечности. Это как с людьми, на них может быть написано что угодно. - Я... Не понимаю. - Буквы, Эдгар, - Джонни вздохнул, будто удивлялся, как его "друг" может быть таким недотепой. - Буквы - это удобно, но они придуманы людьми. Или пришельцами - для нас. Из букв мы составляем слова. У слов много значений. Оттенков. Запахов. У них есть даже вкус! Преимущественно - отвратительный. Но слова - это как формочки для льда. Мы их заполняем, и часто - неудачно. Поэтому имя человека ни о чем не говорит. Имя - это не человек. То, как ты его назовешь, не изменит его сути и не покажет его. Если тебе покажется, что яблоко зеленое, и ты назовешь его таким - это не сделает его зеленым. Оно может быть красным, а ты - ты можешь просто дерьмово различать цвета. Понимаешь? Ты смотришь на вещь, ты называешь ее, но ты не делаешь ее. Это как футболка с надписью. Чтобы понять, что собой представляет человек или вещь, нужно открыть их, заглянуть внутрь. - Заглянуть внутрь? - Ну да. Смотри-ка, Эдгар, - Джонни поднялся с дивана и подошел к Варгасу. Наклонился, став чем-то похожим на тонконогого паука, готового к прыжку. Потянул за мост очков, стягивая их. - Ты был очкарик. Теперь нет, - он неумело надел очки, стараясь не лапать стекла. - Вау! Это ты так видишь мир? Знаешь, я будто не ел три дня и головой ударился! Эдгар, не веря своим ушам принялся объяснять про диоптрии, без очков чувствуя себя крайне некомфортно. Стало легче, когда Джонни вернул их. - Ты думал, я не знаю. Но ты не думал, что даже в твоих очках я не увижу мир так, как видишь его ты. Улавливаешь? Это один момент. Варгас очень старался уследить за мыслями Джонни. - Людей в очках называют "очкариками" и приписывают им разные глупые характеристики. Если я скажу "очкарик", у моего собеседника в голове появится картинка... Ботаник? Хипстер? Но будет ли она похожа на тебя или на меня, когда я, в твоих очках, пытаюсь понять, каким видит мир Эдгар Варгас? Каким он видит МОЙ мир, и мир, которого нет в то время, пока я сплю? Ты слушаешь, что я говорю, Эдгар? Потому что это важно. Варгас часто закивал, а Джонни, кажется, начал входить во вкус. - Я могу назвать тебя другим словом, записать тебя в категорию, ну, например... Кем ты работаешь? - Я - клерк, - тихо напомнил Эдгар. - Ты - не клерк, ты - Эдгар Варгас, и это тоже нихрена не значит! Я убил какого-то придурошного клерка больше недели назад, превратил его в фарш, а его кровью покрасил стену... "Чуть больше недели - это когда он пытался убить меня" - ... И что? Я убил Эдгара Варгаса? Это было ошибкой с самого начала, как и все эти поверхностные суждения! Люди смотрят на меня и судят, они засовывают меня в категории своих нелепых условностей... И что делаю я?! Засовываю их в мясорубку, пусть знают, что я чувствую! Я не хочу быть КЕМ-ТО по их убогому мнению, я - это я! Их названия не изменят меня, как бы ОНИ не пытались. Потому то они пустые! Формочки для льда! "Если он действительно убил клерка по имени Эдгар Варгас, то кто же тогда я?" Мир утратил фокус. Эдгар видел силуэт Джонни, черно-белый, как старое фото. Не настолько старое, чтобы быть сепией, а обычное ч/б. Джонни все еще был в его очках, хотя Эдгар мог поклясться, что тот вернул их ему. - Стереотипы. Пустые. Оскорбительные. Люди думают, что могут судить меня, выносить напоказ результаты своих убогих домыслов, домыслов, основанных на дерьме, которым заполнены их головы и собственных глаза. А я знать не хочу, ЧТО они видят, мои глаза, мой собственный взгляд меня устраивают полностью. "Кто я" Эдгару показалось, что что-то шевельнулось под его кожей, но это оказался таракан, которого он в ту же секунду сбросил на пол. Насекомое, издав рассерженное шипение, растворилось в нечетком мире без стекол. - Теперь ты понял, Эдгар? - Я понял, Нни. - Что именно ты понял? "О, нет" - Что... Что стереотипы... Это плохо? "Он не отвечает. Я должен добавить. Сказать что-то еще" - Стереотипы сужают наше сознание, подобно туннельному зрению. Они ограничивают, предлагая бесплатно и без смс готовые шаблоны, которые мы можем использовать в нашей жизни. Нам не приходится тратить ресурсы коры головного мозга на критический анализ и формирование собственного мнения или отношения к предмету, который попал под стереотип. Кроме того, многие из стереотипов могут быть оскорбительными или неприятными, а образы, созданные этими стереотипами, зачастую оказываются гипертрофированными, карикатурными и имеющими мало отношения к реальным людям. Когда мы заносим человека в категорию, мы дегуманизируем его, превращаем в объект, к которому сложнее проявлять сочувствие и другие эмоциональные реакции. Я умер, да? *** - Что? Все расплывалось. Он был без очков, и все расплывалось, и мутная пелена была тошнотворной. - Я умер? - Пока нет. Но тебе здорово досталось. Зато твои очки уцелели! Джонни что-то сделал и миру вернулась четкость. Очки сидели непривычно, видимо, погнулись дужки. - Что... произошло? - Эдгар попытался встать, но почему-то стало очень больно. Везде. "Дом перезагрузился" Что-то неуловимо изменилось в воздухе, и казалось, что скудная мебель была расставлена иначе. - Я рассказал тебе про девчонку, ты выразил желание спуститься в подвал. Эдгар молчал, так что Джонни, немного возмутившись отсутствием реакции, продолжил. - А потом ты упал с лестницы. Я подумал, что ты уснул и решил тебя не трогать, но потом мне понадобился гвоздемет, и пришлось пройти мимо тебя, я увидел кровь... - Кровь? - Ага. Ты голову разбил, когда свалился. Наверное... - в голосе Джонни скользнуло что-то, похожее на уродливую заботу. - Потерял сознание. Когда ты ел в последний раз? - Я... Не помню. Я хотел поесть космозвездочек, но в коробке было полно тараканов, и я не смог... - Космозвездочек? Я уже полгода не покупал их, даже представить не могу, откуда они там могли взяться! Так значит, ты потерял сознание! Ну я так и подумал, поэтому отнес на диван и отмыл от этой мерзкой, мерзкой крови... "Мерзкой? Ну да, он же испытывает отвращение к жидкостям физиологического характера" Телевизор снова был включен. Возможно, он был включен и до того, как Эдгар пришел в себя, но в момент пробуждения Варгасу казалось, что было тихо - не считая его собственной тирады. Хотя не исключено, что Эдгар просто не обратил внимания на это обстоятельство, пока его не привлек свет. На треснувшем экране тусклое желтоватое свечение охватывало убогую комнату с драными занавесками. В кровати копошилось огромное насекомое. У него было множество ножек, которые не переставали беспорядочно двигаться и с которыми он к тому же никак не мог совладать. Если он хотел какую-либо ножку согнуть, она первым делом вытягивалась; а если ему наконец удавалось выполнить этой ногой то, что он задумал, то другие, тем временем, словно вырвавшись на волю, приходили в самое мучительное волнение. - Только не задерживаться понапрасну в постели, - сказал себе жук. Сперва жук хотел выбраться из постели нижней частью своего туловища, но эта нижняя часть, которой он, кстати, еще не видел, да и не мог представить себе, оказалась малоподвижной; дело шло медленно. Поэтому он попытался выбраться сначала верхней частью туловища и стал осторожно поворачивать голову к краю кровати. Это ему легко удалось, и, несмотря на свою ширину и тяжесть, туловище его в конце концов медленно последовало за головой. Но когда голова, перевалившись наконец за край кровати, повисла, ему стало страшно продвигаться и дальше подобным образом. Ведь если бы он в конце концов упал, то разве что чудом не повредил бы себе голову. А терять сознание именно сейчас он ни в коем случае не должен был; лучше уж было остаться в постели. Но когда, переведя дух после стольких усилий, он принял прежнее положение, когда он увидел, что его ножки копошатся, пожалуй, еще неистовей, и не сумел внести в этот произвол покой и порядок, он снова сказал себе, что в кровати никак нельзя оставаться и что самое разумное - это рискнуть всем ради малейшей надежды освободить себя от кровати. - Кажется, у этого парня проблемы, - задумчиво произнес Джонни. - Он хотя бы не ударился головой, - Эдгар аккуратно коснулся затылка. Было липко. Джонни будто этого и ждал, потому что, увидев окровавленные пальцы Варгаса тут же радостно объявил: - У соседа есть антисептик. "Я это уже слышал" - У меня хороший сосед. Его зовут Визг. Вообще его зовут Тодд, но я зову его Визг, потому что он все время, как меня видит, очень смешно взвизгивает. "Я это уже слышал. Или даже говорил" Эдгару показалось, что имя "Визг" дает ему картинку в голове - маленького напуганного мальчика, прижавшего к себе побитого жизнью плюшевого медвежонка. - Ты не мог бы... Нни, я думаю, что обработать рану было бы неплохо. - Неплохо, это так, - согласился Джонни и начал рассматривать Эдгара. Помощь он предлагать не собирался. "Попроси его! Ну" - Т-ты не мог бы... "Я не могу" "Ты уже просил его тебя не убивать, и это сработало" - Ась? - Ты не мог бы принести антисептик и что-нибудь, чем можно закрыть рану? - Конечно. Что же ты сразу не попросил? Джонни принялся искать пульт, чтобы выключить телевизор. Он не разрешал Эдгару смотреть его без себя. - Поэтому, пожалуйста, открой дверь. Он уж великодушно извинит нас за беспорядок в комнате. - Доброе утро, господин Замза. - Ему нездоровится. Люди обращались к огромному жуку, но не видели, что он жук, они считали его человеком, и обращались к нему, потому что были уверены, что он - человек, и не ожидали увидеть за дверью из фанеры что-то еще. - Они думают, что знают, но ничегошеньки не знают, но уверены в том, что находится за дверью так, будто сами уже там. Ты правильно сказал - нужно смотреть только внутрь. За секунду до того, как Джонни выключил телевизор, из него полился женский плач. *** Когда Джонни ушел, Эдгар осуществил еще две попытки выбраться из дома, но тот по-прежнему держал его. Первый раз Варгас оказался на кухне, а второй - в кладовке около подвала. Тут он и вспомнил про девушку, которая, должно быть, все еще была там. Ту, которой принадлежал смартфон в чехле-панде. Что эта вещь говорила о своей обладательнице? О том, что у ее внутри? "Когда тебя увидела, у меня сердце остановилось. Я тогда поняла, что у меня жизнь изменится. Я тогда видела глаза твои и понимала, что покоя с тобой не будет. Но мне это было неважно... Я поняла... Что я тебя ждала. Всегда". Сердце у нее остановится очень скоро. Эдгар спускался в подвал. Лестница ощерилась ступеньками, как клыками и вытягивалась, становясь бесконечной. В какой-то момент Варгас перестал понимать, спускается он или идет вверх, а место, где он упал, обозначенное пятнами крови, он миновал по меньшей мере, трижды. Это был подвал, в котором он очнулся больше недели назад, подвал, в котором он чуть не умер. Угрожающего вида устройство - утыканная лезвиями машина была грязной, и невозможно было различить, где клинки покрыты ржавчиной, а где - запекшейся кровью. Подвал был пуст. - Ты бы лучше и дальше лежал, - раздался за спиной Эдгара голос Джонни. - Что? - Знаешь, я обратил внимание, что женщины почему-то освещаются исключительно в качестве предмета для мотивации мужского персонажа. - К-какого еще персонажа? - Любого. По факту - нет никакой женщины, у нее нет ни характера, ни истории, нет ничего - есть только ее беда или смерть или еще что-нибудь, с чем герой очень сильно не согласен, и это дает ему мотивацию. - Но почему... - Я положил ее в холодильник, конечно же. Ей там самое место. Джонни подошел к нему и взболтал бутылочку, на которую был наклеен грязный пластырь с надписью шариковой ручкой: "Я - антисептик. Не пей меня!". - Так и хочется, да? Послушай, возьмем простого парня, своего в доску. Думаешь, он будет отрывать задницу от дивана и действовать, если не дать ему пинка? Для этого мы хладнокровно берем девушку... Любую, на самом деле, ведь ее качества и умения не играют никакой роли, кульминацией ее существования станет смерть... И для нее не пожалеют кетчупа! Теперь у нашего хорошего парня есть благородная цель... - Так не было... Никакой девушки? - Эдгар вздрогнул, когда Джонни плеснул на ссаженную кожу антисептик. - Ты не слушаешь. Я сунул ее в холодильник. Это метафора, понимаешь? - Нет, - вырвалось у Эдгара. Ему было больно - Джонни действовал не слишком осторожно. - Значит, забудь об этом. Или тебе и правда было интересно, что у нее внутри? Знаешь, люди одинаковые, по большому счету, и разные одновременно. Ты любишь салат? - Я... - НЕВАЖНО. Человек - это салат. Каждый человек - салат, компоненты одни и те же, только пропорции отличаются. Говно, томаты, зелень, а вот крепдешина я не встречал. - Может... Корнишонов? - НЕВАЖНО! - Джонни поднял вверх окровавленный палец, а потом брезгливо вытер его о рубашку Эдгара. - Улови, пожалуйста, суть, чтобы мне не пришлось выпустить кишки тебе прямо сейчас. Это будет немного тупо после того, как я заклеил дырку в твоей голове пластырями с медвежатами, правда? Эдгар кивнул. - Одно и тоже. У людей есть все для того, чтобы быть равными - потому что они - салат. Но они сами считают, что если в них больше говна, а томатов меньше - это делает их не просто другими, а даже лучше. Ну как? Отличная метафора, правда? Хорошо, что Джонни снова не ожидал его ответа и продолжил сам. Его монологи были не так утомительны, как те редкие моменты, когда он хотел, чтобы Эдгар открыл рот. - Клерки, очкарики, кинозвезды, толстяки и те стремные ребята, которые могут съесть велосипед или спортивный самолет - у них могут быть разные потребности, но, в сути своей - они одинаковы. Кто-то, конечно, может быть капельку лучше других, особенно если сливает за собой воду в общественных уборных, но это не считается. У Эдгара закружилась голова. "Я обязательно выживу" - Конечно же, все они умрут. Просто кто-то раньше, особенно, если встретит меня. *** - Где я? Эдгар Варгас – клерк, верующий, пленник и человек с прогрессирующим стокгольмским синдромом открыл глаза. Его спина казалась выгнутой под углом, который может возникнуть, если спрыгнуть с небоскреба на крышу мусоровозки. В старом диване либо отсутствовала половина пружин, либо проклятые ржавые спирали были растыканы в хаотическом порядке безумным производителем или не менее безумной машиной, так что после неспокойного сна позвоночник чувствовал себя лестницей в небо. По крайней мере, у него ничего не болело. Ничего - значит, совсем ничего, даже синяк и разбитая губа после вчерашнего инцидента, когда они с Джонни попытались потрахаться. Спина же чувствовала себя прекрасно. Память возвращалась вместе с противным привкусом во рту и жаждой. Эдгар торчал в доме маньяка уже больше месяца и сам понимал, что его психика подвергается препаршивым изменениям, но поделать ничего не мог. Дом не выпускал его. Все еще не выпускал, и с каждым днем Эдгар терял надежду на то, что это когда-нибудь случится. Каждый вечер Джонни возвращал ему кусочки этой надежды, повторяя, что дом скоро устанет и точно-наверняка-вот-увидишь-ЭдгарВаргас выпустит его из себя. За это Эдгар делал все, чтобы Джонни его не убил. Это давало ему не захлебнуться в собственной зависимости и беспомощности, давало жалкую иллюзию контроля. Все, что у него было – эта иллюзия, хлипкая, как заветрившийся чипс. Или хрупкая, как покрытая плесенью слоеная булочка. В доме всегда было полно испорченной еды, так что у Варгаса не было недостатка в подобных метафорах. Испорченная еда, как и многие другие вещи, казалось, появлялась в доме сама по себе. Эдгар не мог представить Джонни, копающегося в мусорнике, чтобы принести домой склизкие тухлые гамбургеры. Особенно если учитывать, что некоторый фастфуд может не портиться и не гнить годами. Да и Джонни был дико брезглив, до лицемерия. Если, конечно, человека со сдвигом по фазе можно назвать лицемерным. В глубине души Эдгар понимал, что от него ничего не зависит, что Джонни непредсказуем, что его невозможно просчитать, и действия Эдгара едва ли влияют на психопата, но эти мысли он заталкивал как можно глубже, чтобы не лишиться остатков рассудка. Чтобы не лишиться слабой надежды. Которая, в конце концов, тоже отчасти зависела от Джонни и его бестолковых утешений и заверений, что все будет «ужасно-ужасающе-кошмарно-чудовищно, а потом уии-и-и-и!» Варгас, конечно, вверил себя в руки Божьи, но, как говорится, «на Бога надейся, а сам не плошай», и как бы сильна ни была вера Эдгара, одно дело – достойно продержаться несколько часов до предполагаемой точки смерти, а совсем другое – медленно ехать крышей в обители этого безбожника. Эдгару бы очень хотелось переложить на Бога ответственность за свою жизнь и дальнейшее происходящее, но чем больше проходило времени, тем больше он понимал, что Бог тут не при чем. Вполне возможно, что Бог вообще не при чем. Сатана наверняка был как-то замешан в этом дерьме, но у Варгаса не было доказательств. Во всяком случае, как-то раз он видел мальчика, подозрительно похожего на Антихриста, просто на улице через дорогу. Эдгар видел, как он направляется к дому соседа Джонни. Варгаса утешало, что Иисус ничего не сказал о гомосексуалах. Несмотря на то, что христианство в большинстве своих течений осуждает ЛГБТ и делало это на протяжении всей истории своего существования, беспристрастное чтение святых текстов дает понимание того, что Бог любит всех, вне зависимости от гендера, пола, ориентации, сексуальности и прочих непостижимых штуковин. Если так подумать, у асексуалов было некоторое преимущество перед Богом, ведь половое воздержание считалось благом. Эдгар был не из тех христиан, которые имели слабое представление о собственной вере и Церкви. Варгас любил во всем основательность и предпочитал докапываться до сути. Он знал, что в Новом Завете, по мнению квир-исследователей, есть полно отсылок к самым разным видам человеческих отношений, а апостол Петр был просто задницей. Эдгар не считал себя геем, но он был человеком с ничтожным опытом сексуальных контактов и хронически отсутствующими «личной жизнью», друзьями и просто близкими людьми. В своем мировоззрении Варгас склонялся к тому, что если любят все-таки человека, а не его гениталии, то секс не так уж и важен, если, конечно, не хочешь заводить детей. Детей Эдгар не хотел. Он любил смотреть на них, но не более того. Раз к ним в офис пришла женщина с ребенком. Это было мило, особенно когда он блеванул на стол старшего менеджера. Блевотина пахла карамельками и напоминала сперму. Эдгар считал, что дети – это плод любви, ее живое воплощение, даже если это воплощение сперва гадит под себя, а потом – в бессмертную душу родителей. Душа – частица Бога, засрать ее нельзя. Эдгар считал, что неспособен дать кому-либо что-то по-настоящему хорошее или полезное. Тем более, детям. Эдгар считал, что любит Бога, а любить кого-то еще ему казалось сложным. С Богом все было безусловным, а с другими людьми постоянно возникали какие-то условности. Возможно, он просто не умел любить. То, что происходило между Эдгаром и Джонни, было чем угодно, но не любовью. И уж точно не было проявлением гомосексуальности. Возможно, апостол Петр своими гомофобными словами именно это и имел ввиду. Возможно, он осуждал гомосексуальный секс между гетеросексуалами. Если, конечно, речь не шла о храмовой проституции, о педофилии или о изнасилованиях, которые вообще не являются сексом. Если Петр имел в виду гетеросексуалов, полезших друг другу в штаны от безысходности... Но даже в этом у Эдгара не было уверенности. Ни в своих предпочтениях, ни, тем более, в предпочтениях Джонни. В безысходности у него тоже не было уверенности. Ему казалось, что все гораздо хуже. Глубже и сложнее. Сначала маньяк попытался его поцеловать. Было так – они сидели на диване, телевизор вещал о том, что лучший друг Матвея - Иисусья тряпка способна изменить мир, вытирая всякую хуйню. Джонни при этом продолжал что-то объяснять. Эдгар давно перестал внимать каждому слову маньяка, пытаясь разгадать его мысли. Джонни перескакивал с темы на тему, или нес бессмыслицу, или, что было немного интереснее, вел однообразные рассуждения об устройстве мира. Его монологи всегда в первую очередь предназначались для одного слушателя, и им уж точно не был Эдгар. Джонни излагал свои мысли сам себе, а Гвоздекролик и Психоповарята были компонентами его сознания, созданными мозгом для удобства. Хотя относительно Психоповарят у Эдгара иногда возникали сомнения – особенно когда ему начинало казаться, что жутковато разрисованные фигурки поварят перемещаются по дому сами по себе. Эдгар избавлялся от тревоги, убеждая себя в том, что это Джонни их двигает, а потом не помнит. Или делает вид, что не помнит. «Вы с легкостью сможете замести следы убийства на вашей машине... на яхте... на троллейбусе...» - У нее были вши – сказал я. Отличная получилась шутка, особенно когда китобойный гарпун влетел ей в голову! Джонни мог выходить из дома. Эдгар был заперт – двери не открывались или приводили его в другие комнаты. В подвал. На чердак. В ванную. Эдгар был заперт внутри собственной головы. Эдгар смотрел в экран. «... с эффектом Моисея!» Желтая тряпочка шлепнулась в миску с какой-то малоаппетитной жижей, начиная жадно ее поглощать. - Кишки того парня были сиреневые, совсем как вишневая заморозка для мозгов! «Вы можете воровать одежду в магазинах, практиковать каннибализм и живодерство!» - А все потому, что людям нет дела до других людей. Им есть дело только до себя, и они самоутверждаются за счет других. Они тщательно, как вшей в голове, выискивают, чем другие могут отличаться от них самих и от навязанных стандартов. И стремятся уничтожить это для поддержания иллюзий о собственной «нормальности». А что такое нормальность? А? А? Я спросил тебя! «Если вам не понравилось, как Иисусья тряпка справилась с ситуацией – вы можете избить ее!» - Я не знаю, Нни. - Эдгар повернул голову и посмотрел на маньяка. Вспышки света от телевизора подчеркивали бледность, роняли тени на его выпирающие скулы и подбородок, такой острый, что казалось, если Джонни резко опустит голову, то проткнет себе грудную клетку. - Я знаю, - с важным видом продолжил маньяк, - «нормальность» - это совокупность представлений долбоебов, которая существует для того, чтобы лишать людей выбора, забивать их головы дерьмом и ограничивать... Он замолчал на середине предложения и резко придвинулся к Эдгару. Опустив руку на его колено и сжав, он потянулся к губам Варгаса. Пальцы Джонни были костлявыми, а холод чувствовался даже через порядком засаленные штаны в пятнах кетчупа или крови. Скорее крови, чем кетчупа. Эдгар понял, что не может и пошевелиться, словно каждый из пальцев Джонни был шприцем с транквилизатором, парализующим мышцы. Отвратительное чувство исчезло, когда маньяк стянул с него очки, и его лицо расплылось серым пятном. Потеряв зрение, Эдгар сосредоточился на этом, а не на своем страхе. Губы Джонни были сухими и шершавыми от трещин, он прижался к губам Эдгара всего на секунду, но почти сразу отстранился. - Не могу. Отвратительно. Это мерзость. Он поморщился и уткнулся носом в шею Эдгара. Ничего удивительного, если вспомнить отвращение Джонни к любым физиологическим жидкостям человеческого организма. Во рту, как никак, слюни, да и вообще, чисто технически, это самое грязное место в теле. Эдгар некстати подумал о том, что уже вечер, а он еще не чистил зубов. Продолжая прятать лицо, Джонни забрался к нему на колени. Он почти ничего не весил и был очень истощен, до такой степени, что могло сложиться ощущение, что держишь на коленях не человека, а скелет. Джонни сел лицом к Эдгару, упершись острыми коленями в продавленный диван, и тяжело задышал, будто у него должен был начаться приступ астмы. Эдгар не знал, что делать. Мелькнула мысль, что сейчас его все-таки убьют. Или изнасилуют, и это и будет то самое гомосексуальное изнасилование, которое имел в виду апостол Павел. И виноват в случившемся будет только он сам, потому что Джонни – безумен, Джонни не отвечает за свои поступки, Джонни болен, и задача Эдгара – не только выживать, но и заботиться о ближнем. «Жертва никогда не виновата в изнасиловании», - сердито напомнил внутренний голос, но его раскололи всплывшие в памяти строчки из Писания: «Возлюби ближнего своего». Если отбросить дикое чувство неловкости и страха, действительно ли Эдгар был против? Почему-то его совсем не пугало, что протест может разозлить маньяка, скорее, наоборот – Джонни мог хотеть, чтобы его сейчас остановили, судя по тому, как неуверенно он действовал. Но Эдгар не стал его останавливать. Он вспомнил, как часто ему хотелось обнять Джонни, когда тот сидел и не двигался часами, глядя в одну точку, как хотелось накрыть одеялом, когда он находил маньяка, уснувшего на ступеньках, ведущих в подвал, после недельной бессонницы. Как хотелось утешить его, когда Джонни орал в душе от ярости и бессилия, пытаясь соскрести с себя несуществующую грязь. Маньяку спросонья показалось, что он весь в крови, и, стоя под ледяным душем, он тер себя металлическим скребком для посуды, сдирая кожу. Стекающая в сток вода была розовой, а Джонни кричал, пока не сорвал голос, разбивал кафель ударами кулаков, пока не выбил себе все суставы. Эдгар все-таки вмешался. Это был первый раз, когда он преодолел страх перед маньяком. В тот момент его охватила смесь чувств, главными из которых было сострадание и что-то еще. Может быть, это было прощение, Варгас не знал. Не хотел знать. Куда больше на тот момент его интересовало, как вправить вывихнутые пальцы и как безболезненно обработать с полсотни ссадин, имея в наличии голого мокрого агрессивного психопата и жгучий антисептик. Ссадин сейчас почти не осталось. Каким-то образом Джонни очень быстро восстанавливался. Однажды он уронил нож, размазывая арахисовое масло по сухарям, и тот воткнулся ему в ногу. На третий день маньяк почти не хромал. Эдгар нерешительно поднял руки и обнял его, погладив по спине. Он давно хотел сделать это. Это давало иллюзию контроля. В действительности в этих отношениях у Эдгара не было выбора. Он был жертвой, он был зависимым, тем, за кого решают. А решает тот, у кого власть, или, в данном случае, нож. И катакомбы, забитые пыточным инструментарием под завязку. «Думаешь, что можешь делать то, что хочешь, хотя бы в мелочах? Знаешь, что это такое, Эдгар? Это проявляется твоя беспомощность. Ты знаешь, что это такое», - внутренний голос порой становился некстати навязчив. Эдгар мыслил в формате внутреннего диалога сколько себя помнил, но здесь, в доме Джонни, это проходило как-то по-другому. Будто Эдгару и правда кто-то отвечал. Будто другой Эдгар. Более циничный и решительный, тот, который обычно дает советы, которые были бы хороши, если бы хватило смелости им последовать. Заученная беспомощность – это состояние, возникающее у людей, утративших чувство свободы и возможность выбора. Здоровый человек видит перспективы и возможности сменить обстоятельства, чувствует себя хозяином положения, в то время как у находящегося в таком состоянии не остается сил ни на что – ресурсы уходят на поддержание постоянной тревожности. «Какого черта! Сделай уже хоть что-нибудь» И Эдгар сделал. Попытался. Он убрал руку со спины, чтобы коснуться Джонни как-то иначе, но не успел – маньяк оказался быстрее него. Джонни начал расстегивать брюки Эдгара – нервно и неловко, оторвав пуговицу к чертям. Хотя пуговица – это не проблема. У Джонни достаточно иголок – самых разных, главное только, чтобы они не оказались в не предназначенных для них местах, например, под ногтями или под веками. Тем временем Джонни вытащил член Эдгара из штанов и сжал – пальцы у него были костлявыми и холодными. Некоторую опасность представляли отросшие ногти. Или обломанные ногти. Джонни был не из тех, кто следил за маникюром, и из тех, кто мог изрядно его попортить, пытаясь, например, вручную разжать створки медвежьего капкана. Сделав это (разжав капкан ширинки), он принялся двигать рукой вверх и вниз. Без смазки, насухо, не сказать, чтобы это было особо приятно, и Варгас подавил желание взвыть и только напрягся, зная, что висит на волоске, будучи полностью зависимым от переменчивого настроения маньяка. Джонни, конечно, мог прирезать его в любой момент, но сейчас, когда в его руках была такая чувствительная часть тела, он чувствовал себя особо уязвимым. Джонни хмыкнул, оставшийся недовольным результатом своих небрежных трудов, и вытащил уже свой член, который, в отличие от члена Эдгара, стоял колом. Едва ли причина была в тесных штанах с темными пятнышками. Интересно, что возбуждало маньяка? Что способно вызвать желание у такого, как Джонни, парня, который не спит неделями, измучивает до смерти людей, чтобы красить Стену их кровью, или просто срывается в общественных местах, устраивая бойню? Вряд ли его мозг был устроен так же, как у остальных людей. Эдгару хотелось верить, что это не так, ему хотелось, чтобы Джонни как можно сильнее отличался от других, от тех, кто ходит по улицам, на работу, в магазин, на футбольные матчи. Эдгару хотелось отделить насилие, воплощением которого казался Джонни, от всего человечества, пусть в глубине души он и чувствовал, что заблуждается. Джонни был необычен, как и его дом. Возможно, даже дом делал его необычным. Но насилие было совершенно банальной штукой. Каждый день. Каждую минуту. Таких, как Джонни – единицы, в то время как миллионы «обычных парней», «хороших парней», «заботливых отцов», «приятных мужчин», «успешных бизнесменов» бьют своих детей, чтобы «выросли людьми», бьют женщин, чтобы они «были настоящими женщинами», или насилуют их, чтоб «знали свое место», и, в конце концов, убивают друг друга. Это реальность, это окружает нас и стало таким привычным, что мы не видим этого или готовы закрыть глаза. Элемент картины мира. Одной встречи с Джонни достаточно, чтобы искалечить психику раз и навсегда. Но только в том случае, если удастся остаться в живых, что очень сомнительно. Психика ломается не только под воздействием одного травмирующего события. Немного травли каждый день, и в скором времени результат будет ничуть не хуже. Даже лучше, потому что ничто не усваивается так хорошо, как уроки насилия, те, которые приходится перенести на себе или смотреть, как мучают другого. Насилие – это болезнь, подхватив которую, излечиться чертовски трудно. И круг замыкается. Думал ли Джонни об убийствах, о крови, которой брезговал касаться, о чужом страхе или о предсмертных воплях? Мысль о том, что он, Эдгар Варгас, может возбуждать хоть кого-нибудь, в голову бедного клерка даже не закрадывалась. Куда проще ему было пускаться в метафизические обсуждения устройства мира. Кажется, он заразился этим от Джонни. Его высокопарные и отчаянные речи, полные максимализма и правдорубства, легко было перенять. Джонни придвинулся ближе. Диван жалобно скрипнул, а член Варгаса оказался вплотную прижат к члену Джонни. Маньяк обхватил их оба – сначала брезгливо, двумя пальцами, будто брал жука или другое насекомое, но затем прижал руку как следует. Он собирался быть прилежным. У Эдгара перехватило дыхание. Мысли сбивались в кучу. Религиозные запреты, инстинкт самосохранения, непонимание и, в конце концов, страх – все это смешалось в один напряженный пульсирующий комок. В кровь выплеснулся адреналин, а комок пополз куда-то к паху. Эдгар возбудился и сам не понял, почему. Возможно, это было реакцией на стресс, возможно – исключительно на физическое раздражение. Джонни немного освоился и ласкал, если, конечно, это было можно так назвать, вполне сносно. Смазки не было никакой, слюну бы он не согласился использовать и под угрозой смерти... Оставалось надеяться, что пожара не будет. Эдгар едва не рассмеялся. Его удержало то, что смех в такой чудовищной ситуации будет совсем уж неуместным. А потом ему стало не до смеха. То, что делал Джонни, было приятным, и это было жутко. Варгас не раз и не два видел, что Джонни способен вытворять руками и различными инструментами, не все из которых были пыточными. По правде сказать, Джонни мог причинить человеку невыносимые страдания, используя любой попавшийся под руку предмет, будь то нож или детская соска-пустышка. Так что, по большому счету, Эдгару давно пора было перестать бояться монтировок, битого стекла, молотков и, конечно же, ножей. И тем более странным было то, что сейчас руки убийцы не причиняли боли. Удовольствие от дрочки, чисто технически, было, конечно, сомнительным, но адреналин решал все. Эдгар застонал и едва сдержался, чтобы не закрыть рот рукой. Он поймал себя на мысли, что боится того, что его ударят. Новый страх показался совсем иррациональным. За все время его пребывания в этом доме Джонни ни разу не ударил Эдгара – разве что бросал в него вещи иногда, а еще гонялся с топором и колючей проволокой или расставлял ловушки, или пытался вырыть в полу яму с кольями, или... Но он не бил его, и Варгас не мог понять, откуда у него взялся этот рефлекс затравленного животного. Когда большим пальцем при подъеме руки вверх Джонни задевал головку, Эдгар вздрагивал. Он стал слишком уж чувствительным. Видимо, с непривычки. Он никак не мог повлиять на это, просто стеснялся попросить Джонни быть осторожнее, но это заводило даже сильнее. Его возбуждение нарастало, как снежный шар, катящийся с горы. Того и гляди снесет ближайшую деревню лавиной. Он редко себя трогал – как-то не возникало потребности, а по утрам проще было перетерпеть и не возиться. Лучше включить кофемашину и почистить зубы, пока эта штука не спадет сама, чем тоскливо теребить ее, глядя в потолок. Порно Эдгар не смотрел. Порнография была мерзостью. Эдгару было жалко женщин, а мужчины вызывали отвращение. Эти блестящие от смазки и пота самцы изображали грубость и агрессию, политую грязью похоти – апофеоз стереотипной маскулинности. Эдгар не мог ассоциировать себя с ними и не хотел. Хлюпающие от резких толчков вагины, бритые гениталии, делающие взрослых похожими на детей-гигантов, перекошенные лица и ругань – все это было фальшивым, неприятным и грязным, ни к чему было дополнять всем этим и без того не самое порядочное занятие. Так что Эдгар предпочитал не дрочить, и хуже ему от этого не было. Наверное. Только вот сейчас он с трудом сдерживается, чтобы не скулить и не умолять партнера не останавливаться, хотя это просто дрочка. Джонни укусил его за плечо и стал двигать рукой быстрее. У Эдгара начали затекать ноги, но он не чувствовал этого, словно все нервные окончания его тела сейчас, точно змейки, переползли к члену поближе. Все ощущения были именно там. И совсем немножко – в голове. Он вспомнил детство, когда он пел в церковном хоре с такими же светлоглазыми и немного сутулыми мальчиками из порядочных семей, как он сам. Иногда ему казалось, что весь хор – это собрание всех Эдгаров Варгасов мира. Или Эдгаров Варгасов из других реальностей, физики говорят, такое бывает. Параллельные вселенные, квантовое бессмертие. Где только люди не ищут Бога. Иногда Эдгару казалось, что его воспоминания о детстве – выдумка. Слишком много белых пятен, слишком много сцен, похожих на картинки из реклам о маленьких идеальных городках, где все поют и танцуют, женщины-образы в кружевных передниках развешивают разноцветное белье на балконах, обмениваясь новостями, а розовощекие детишки каждое утро уминают «Счастливые Хлопья». Картонные мужчины в костюмах обязательно в шляпах и курят трубки, они кажутся важными, но очень добрые и помогают женщинам по дому. Хотя кто знает, может быть, память казалась чужой и далекой оттого, что сильно контрастировала с окружающей действительностью – серой и склизкой. Эдгар не знал, отличается ли такой порочностью только город, в котором он сейчас работал и жил, или прогнила вся планета. В мире взрослых люди постоянно соревновались из-за каких-то вещей, которые являются неважными, и только потому, что об этом безостановочно говорил телевизор и сообщали рекламные постеры. Нелепые, бесполезные стандарты не давали какого-то идеала или хотя бы материала для подражания, поскольку были изначально искусственными и нежизнеспособными, как тепличные гибриды – занятные, но не более того. Зато они делали кое-что другое – давали индульгенцию на то, чтобы считать омерзительными и порочными те вещи, что им не соответствовали. Реклама кричала о отбеливании анусов и коррекции половых губ – и это значило теперь, что все, что не напоминало промежность куклы Барби, считалось уродливым. В газетах писали о том, какие тела актуальны в том сезоне, и это означало, что если ты не купишь ящик стероидов и не превратишься в ходячую мечту мясника – ты хлюпик, которого следует избить, чтобы смотивировать развиваться и работать над собой. Дефлорируй подружку, подсыпав ей в стакан разрекламированное снотворное без побочных эффектов, подтверди свою мужественность. Она все равно может заштопать себя и останется ценным товаром. Эдгар бежал от этого в детство – или фантазию, он и сам уже не знал. Его ровесник – мальчик из хора с вечно ободранными коленками – потащил его в атриум, внутренний дворик церкви, разбитый кустами и фруктовыми деревьями, среди которых были натыканы статуи святых – старые, растрескавшиеся и потемневшие – зловещие призраки когда-то белоснежных мраморных изваяний, со слезящимися пылью и мхом глазницами или глазами навыкате, а кое-где и птичьим пометом. Где-то было голубиное гнездо. Из-за курлыканья Эдгар тогда не сразу понял, чего хотел тот мальчишка. Он попросил Эдгара посмотреть. Эдгар не умел отказывать. Родители приучили его говорить «да», быть приятным, а приятные мальчики пытаются угодить другим, у них много друзей и они удобны для собственных родителей тем, что не мешают и не создают неприятностей. Эдгар никогда не рассказывал им ничего «сомнительного». Он любил своих родителей и меньше всего хотел, чтобы у них из-за него были проблемы. Эдгар смотрел, как мальчишка приспустил шорты. Эдгар. «Эдгар», - повторял он, когда они прятались в кустах и неумело целовались так, как видели до этого в кино. Варгас чувствовал на себе чужую руку и двигал своей по чужой плоти. Дикое, непривычное ощущение. Бесконечно приятное и жгучее от испепеляющего стыда одновременно. Их не застукали, даже когда они потратили целую вечность, оттирая листьями липкие от спермы руки, а мальчишка неожиданно поднес перепачканные пальцы к лицу и облизал их, чем вызвал у Эдгара дикое смущение. Он не помнил его имени. Эдгар вернулся к реальности – грязной и страшной, к реальности, в которой маньяк, от которого зависела жизнь и смерть Эдгара Варгаса, надрачивал его член, задыхаясь и постанывая. Хотя, на самом деле, Эдгар вернулся в ту секунду, когда Джонни остановился. Джонни отдернул руку и в замешательстве уставился на Варгаса. - Что-то... Не так? – спросил Эдгар, только сейчас поняв, как пересохло у него во рту. - Ты спрашиваешь? Все не так! Срань господня! Оттолкнув от себя Эдгара, который изрядно приложился затылком о спинку дивана, Джонни бросился бежать. Хлопнула дверь ванной и послышался шум воды. Наверное, Джонни решил закончить в одиночестве и смыть все сразу, чтобы потом не поливать член кислотой. После такого Эдгару продолжать уже не хотелось. Он подождал с минуту и застегнул штаны. Наверное, стоило вернуться в комнату, которую Эдгар про себя называл «своей». Варгас встал с дивана и вышел в коридор. У него закружилась голова, и в глазах на мгновение потемнело, так что он вцепился в дверной косяк комнаты, чтобы удержать равновесие и не упасть. Темнота перед глазами не исчезала, но приобрела глубину и резкость. Она была цветной. В ней были огни – глазницы окон чужих домов и редкие уличные фонари из тех, что еще не были разбиты. Беззвучно проехал фургончик мороженщика. Гигантский рожок на его крыше не вращался и напоминал декоративную кучу гигантского дерьма. Музыки тоже не было, как и парализующего мысли скандирования «Ты хочешь мороженое. Ты нуждаешься в нем. Твоя жизнь без мороженого не имеет смысла. Без мороженого твое существование – пустота. Пустота. Пустота». Порыв ветра ударил Эдгара в лицо пощечиной, пахнущей кошачьей мочой, выгоревшей травой и бензином. Мороженщик притормозил. Он уже переодел свой клоунский костюм, но на широком потном лице оставался стекающий грим, уродующий его черты. Он оскалил рот и показал Варгасу средний палец, после чего поехал дальше. Эдгар сделал шаг, а потом еще один, оказавшись на растрескавшемся бетонном крыльце. Был поздний вечер. Был выбор. Странные чувства охватили Варгаса. Он не испытал радости от того, что появилась возможность сбежать. Страх, растерянность, неверие – все это сворачивалось щупальцами сомнений, которые не давали дать деру от адского дома прямо сейчас. Эдгар думал сейчас, что все решает случай и Бог, что от него, Эдгара, ничего не зависит. Он попал к маньяку по досадной случайности, по нелепому недоразумению. Это было ошибкой. Где гарантия того, что уже завтра не случится то же самое? Он будет идти по улице с пакетом продуктов из супермаркета, думать о том, что будет есть на ужин, и о том, как продвигаются дела с ежемесячным отчетом, о том, в какой день отнести вещи в прачечную, о сотнях бесполезных вещей, составляющих его реальность, а потом его ударят по голове, и все начнется заново. Только Джонни будет уже не так благосклонен и точно его убьет. Впрочем, смерть не пугала Эдгара, ужас вызывала неизвестность – эта бездна цепочки случайных событий, которые ведут в никуда. Сбежит он сейчас или нет – что это изменит? Его ноги приросли к серому прямоугольнику крыльца. Эдгар не мог понять, тот ли это момент, когда от него зависит хоть что-нибудь, может ли он что-то изменить. Он обернулся – дом выдыхал духоту и пыль. Он вдохнул воздух улицы, и руки его непроизвольно сжались в кулаки, а по телу прошла дрожь. Эдгар Варгас сделал выбор.