Time's up

Металлический щелчок дверной ручки эхом отразился от белоснежных стен больничного коридора, пропитанного запахом спирта и прочих медикаментов. В одну из палат, чью тишину перебивал лишь негромкий писк кардиографа и жужжание больничных ламп, бесшумно вошёл высокий юноша в больничном халате. Деревянная табуретка противно скрипнула под его весом, и он прерывисто выдохнул от боли в груди. «День шестьдесят пятый,» — отметил про себя Чанёль, в шестьдесят пятый раз обвиняя себя в происходящем. — У вас десять минут, — оповестила молодая медсестра, заглянув в палату. Она, как и остальные врачи, всё ещё верила в слова Пака о том, что они с Ифанем — сводные братья и единственные родственники друг друга, потому и, хоть и нехотя, ежедневно пропускают юношу в отделение. Ведь не скажет же им Чанёль, что парней связывают далеко не семейные узы? Большие глаза брюнета выжидающе глядели на опущенные бледные веки старшего в надежде, что те вот-вот разомкнутся, и они с Ифанем смогут навсегда покинуть эту палату, это здание. Но блондин не просыпался, а чёртов кардиограф продолжал считать его пульс вслух. Когда Фань проснётся? Проснётся ли вообще? Ёль не мог спокойно жить, пока эти вопросы вгрызались в его сознание и высасывали весь возможный позитив, не оставляя ничего, кроме вязкой и неотмывающейся кляксы — чувства вины — которая пропитывала его изнутри и не давала спать. Только он, Ифань, мог хоть немного избавить его от гнили на душе, однако до конца эту грязь ему не вывести никогда и ничем. — Ифань, я пришёл… — вполголоса произносит Чанёль со слезами на глазах, смыкая длинные пальцы на неподвижном запястье блондина. — Ты ведь слышишь меня, правда? — Слышу, Чанни, — ладонь Ву проходит сквозь щёку младшего, и первый готов рыдать от беспомощности. Вот только нечем. — Услышь же ты меня… — Я совсем сошёл с ума… Мне так плохо, хён, — упёршись локтями в широко раставленные колени, Чанёль хватается за волосы, не зная, что в этот момент невидимые пальцы Ифаня, который сидит на краю койки со своим собственным телом, тщетно пытаются ухватиться за его лицо и руки. — Плохо без тебя… Недавно навещал родителей, так те меня чуть наизнанку не вывернули, пока пытались узнать, отчего я такой печальный и почему я так исхудал. Они пришли к выводу, что всё из-за девушки, — парень холодно хмыкнул: привычка досталась ему от Ифаня. — Пора бы уже сказать им правду… Нельзя ведь вечно скрывать, что я гей. Старший, сидя в той же позе, что и Пак, мысленно бился в истерике от того, что не мог прикоснуться к любимому. Не мог стереть горячие слёзы с обветрившихся щёк, не мог стиснуть его в объятиях, не мог прижаться губами к кудрявой макушке и сказать, что всё в порядке. Чанёль не чувствовал его присутствия, не слышал его голоса — до младшего доносился лишь шёпот осеннего ветра за окном и тонкий писк больничных приборов, в то время, как душа Ву сидела на белоснежной койке в полуметре от Чанёля. Так близко и так далеко… *flashback* Обычно походы в ночной клуб у парней заканчивались тем, что те полупьяными вваливались в дом, и, стоило замочной скважине клацнуть, остаток ночи комнаты наполнялись жаркими стонами, скрипением пружин матраса и запахом безумного секса. Однако в этот раз всё было совершенно иначе… — Бывший одноклассник, значит?! — истерил старший, вдавливая Чанёля в шершавую стену фасада недорогого клуба. — Может, слово «одноклассник» тут лишнее?! — Хён, я не виноват! — держась за запястья блондина, оправдывался Пак. — Да я и подумать не мог, что он тоже гей! — Да неужели, блять, по его накрашенным глазкам не видно, что он — дешёвая шлюха, падкая на таких мальчиков, как ты?! — Бекхён пристрастился к косметике ещё в седьмом классе… Да и, вообще, макияж — не показатель принадлежности к ЛГБТ! Айдолов, вон, тоже красят, но они же… — Чанёль, мать твою, ты его оправдываешь сейчас, или что?! — Ву едва не задыхался от гнева. — И это так ты меня благодаришь за всё то, что я сделал для тебя? — Фань, пожалуйста, послушай… — виноватым взглядом всматриваясь в потемневшие от ярости глаза блондина, произнёс Ёль. Но Фань слушать не собирался. Мужчина метнулся в противоположную от Пака сторону, невзирая на смешанное со слезами протяжное «хён» младшего. Он рывком распахнул переднюю дверь своего автомобиля и, заведя мотор, укатил подальше от клуба, оставив Чанёля наедине с начавшимся дождём. Совесть парня просила хозяина вернуться, выслушать Ёля и помириться с ним. Где-то в уголке его омрачённого гневом сознания затаился здравый смысл, заявляющий, что всё произошло по инициативе Бекхёна, а впечатлительный Пак не смог воспротивиться из-за шока, но негативные эмоции Ифаня заглушали эти утверждения и заставляли повиноваться лишь себе. Ливень пресекал свет фар и ночных фонарей, делая дорогу и ночное небо единым мрачным полотном. Каждый раз, когда Ифаню было нестерпимо плохо, он выезжал за черту города и нёсся по хайвею, вжимая педаль в пол и сжигая недельный запас топлива. Конечно, ему было отчасти страшно, ведь на такой скорости можно быстро добраться до того света, но мелькающая перед глазами картинка с Чанёлем, который покладисто прижимался спиной к стене и позволял какому-то ублюдку целовать себя на глазах у Ву, не позволяла мыслить здраво. Этот инцидент прошёлся по его самолюбию ржавым лезвием, которое не просто вспороло ревнивое сердце, но и оставило там грязный осадок обиды и ненависти к тому парню, которого и парнем-то трудно назвать. Красится он явно лучше и аккуратней многих девушек, оттого напоминает трансвестита, и это ещё больше бесило Ифаня. Такое низкое (во всех смыслах), развязное, перелапанное всеми и при этом абсолютно недостойное внимания создание посмело прикоснуться к его Чанёлю, а Чанёль позволил чужому языку пробраться в свой рот… Фань скалился, прерывисто и часто дыша, и крепко, до боли в пальцах, держался за руль, не зная, что Ёль и отпирался, и сжимал губы, пытаясь остановить любвеобильного одноклассника, но что может сделать подвыпивший юноша, когда в его пах вдавливается чужое острое колено? Карие глаза застлались непрошеными слезами, кои Ву тут же с остервенением размазал по щекам и рукаву кожаной куртки. Так хреново ему не было давно, и это чувствует стрелка спидометра его автомобиля, в панике колеблясь у крайней отметки шкалы скорости. Дождь рушится на землю сплошным, непроглядным потоком, разбивая лучи света фар и ухудшая видимость, но блондину плевать: Фань знает эту дорогу со всеми её кочками и поворотами наизусть. Что с ним могло случиться? С ним-то бы, может, ничего и не случилось, если бы не неуклюжая фура со встречной полосы, потерявшая управление на мокром асфальте… Шквал матов, визг покрышек, удар, разбитые стёкла, кровь, дождь, мрак перед глазами… В то утро Ифань не вернулся домой. *end flashback* — Завязывай с этим, а, — вяло произнёс голос, который слышал только Ифань. — Пришёл напомнить мне, что я скоро умру? — злостно спросил мужчина, обернувшись к нему. Этого парня Фань видел каждый день на протяжении недели. Абсолютно чёрные, будто два отшлифованных обсидиана, глаза и просвечивающиеся сквозь бледную кожу вены, по которым текла чернильного цвета жидкость, указывали на неземное происхождение юноши. Ежедневно он появлялся в этой палате, оповещая Ифаня о том, что тот совсем скоро покинет этот мир. Последний думал, что этот тип в чёрном костюме, кем бы он ни был, просто насмехается над несчастным Ву, но он даже не подозревал, что его просто морально подготавливали к этому дню и этой встрече. — Почти угадал. Дело в том, что твою душу — то есть, тебя — я заберу через семь минут. — Нет… — отрешённо выдохнул Ифань и перевёл взгляд на Чанёля, который обнадёженно рассказывал ему о том, что врачи сказали ему, мол, Фань скоро поправится и встанет на ноги. — Нет, нет, нет… Сехун, прошу… — О, ну началось… — парень закатывает до краёв наполненные тьмой глаза. — Давай, что там дальше по сценарию? «Сехун, дай мне ещё пару лет», «Сехун, дай мне хоть попрощаться со всеми», Сехун это, Сехун то… Я вам добрая феечка, что ли? — раздражённо машет руками он. — Я Смерть, Ифань. Я не могу дать тебе больше времени на жизнь. Моя обязанность — забирать души людей в срок, который указан у меня в Книге и в Книге судьбы каждого человека. В твоей Книге, кстати говоря, нет ни слова о том, что ты выйдешь из комы. Так что давай, доживай свои шесть минут, и мы пойдём. Последняя капля надежды Ифаня утонула в словах Смерти. Чанёль всё ещё говорил о чём-то, но старший уже не вслушивался в его слова. Никогда раньше Ифань не задумывался о том, что однажды ему придётся посмотреть на Ёля в последний раз. Теперь же он с благоговением и ненасытной нежностью наблюдал за своим Паком: таким красивым и милым, таким любимым… Запоминал его голос, очертания, причёску, телодвижения и мимику, а в памяти проносились, как скоростная электричка, все самые яркие воспоминания об их любви… Первая и такая нелепая встреча состоялась на вечеринке у Чонина — их общего знакомого — и там им пришлось поцеловаться в ходе одной пошловатой игры. Во второй раз они увиделись в кафе, где Ифань угостил Чанёля лимонадом и, взяв зачем-то его номер, понял, что как-то он неровно дышит к этому ушастому брюнету. Парень долго решался, но-таки пригласил в следующие выходные Пака в ночной клуб (парк и кафе выдали бы его голубизну с потрохами), якобы «просто развеяться, а то одному ему скучно». Чанёль быстро согласился, будучи любителем шумных заведений и компаний, и Фань помолился за то, чтобы Ёль оказался той же ориентации, что и он сам. После танцев и некоторого количества алкоголя Ву, осмелев, предложил младшему пойти к нему домой. Без лишних вопросов Пак кивнул головой, и уже в квартире Ифаня он потерял свою девственность на кровати старшего. После той знаменательной ночи Фань дал себе молчаливое обещание: во что бы то ни стало всегда быть рядом с этим парнишкой, отдавать ему всю свою любовь и беречь его от всякого дерьма, которое может произойти. Он не смог сдержать этой клятвы… Неужели всё закончится именно вот так? Осознание того, что он больше никогда не коснётся его губ своими, не услышит его заливистый смех, не увидит его улыбки и не почувствует его дыхания себе в затылок после яркой ночи, раздирало его на мелкие кусочки, жалкие тряпки из невысказанных чувств и слов о любви. Ифаня больше не будет, от него останется лишь бездвижное, холодное тело, которое заколотят в дубовом гробу и оставят гнить и разлагаться в недрах сырой земли городского кладбища. А Чанёль теперь будет лить слёзы не над больничным кафелем, а над его свежей могилой, которую выкопают уже через пару дней… — Чанёль… — дрожащими губами произносит Ифань, не желая признавать реальность. — Я… Я был таким мудаком… Прости меня, Ёль, прости за всё… — У тебя минута, Ифань, — устало напомнил Сехун, потерев переносицу. — У Вас минута, господин Пак, — прозвучал голос медсестры за белой дверью. — Я приду завтра, хён, — большим пальцем пройдясь по бледной скуле старшего, Чанёль привстал со скрипучей табуретки и наклонился к его такому идеальному лицу, чтобы поцеловать сухие нежно-розовые ифаневские губы. В последний раз. Чанёлю так не хватало этих губ, этого тела, этого Ву Ифаня. Он отчаянно целовал своего хёна, надеясь, что тот, как в сказке, проснётся от его поцелуя, и всё вернётся на круги своя. Ещё ни разу за шестьдесят пять дней он не осмеливался сделать это, но сегодня, почему-то, он не сдержался. Ему, как воздух, была необходима эта близость, и он жутко изнемогал от её дефицита, который восполнял сейчас этим поцелуем. До боли нежным, лёгким и чувственным, без былого напора и страсти. Он мужчина, он не должен плакать, но прикрытые дрожащие веки не могли удержать в себе чанёлевских слёз, и те стекали по щекам парня, солёными кляксами падая на прохладный бархат кожи Ифаня. Плевать, что их могут увидеть. Плевать, что Ифань не реагирует. — Прошу, Ифань, — оторвавшись от ватных губ на сантиметр, хрипло прошептал Пак, — не покидай меня… — Чанёль… — от истерики Ифань был готов разгромить весь город к чертям. Словно у него внутри была чёрная дыра, и она засасывала его в самого себя. — Какая драма, чёрт возьми, — скептично прокомментировал Сехун, лёжа на подоконнике. Чанёль стёр свои же слезы со щёк Ифаня, поправил светлую чёлку, обессиленно упавшую на твёрдый лоб парня, выпрямился и направился к двери, уверенный, что совсем скоро он выйдет отсюда вместе с ним, с Ифанем. Но у Смерти были свои планы. — Идём, Ифань, — с ноткой облегчения в голосе сказал Сехун, уместив ледяную ладонь на плече Ву. — Твоё время истекло. Пак уже открыл было дверь, но внезапно остановился. Кардиограф издавал сплошной, неразрывный, монотонный писк, который острой пикой проткнул его насквозь и заставил рухнуть на колени. Нет, у него просто зазвенело в ушах. Перепад давления. Он зажал широкими ладонями оттопыренные уши — звук пропал. Открыл — появился снова. Парень перевернулся, прислонившись спиной к холодной стене, и увидел зелёную нить, неторопливо бегущую по экрану аппарата. Свинцовый ком стянул горло Пака, не позволяя вдохнуть достаточно воздуха, а кровоточащее сердце ухнуло куда-то вниз, во мрак. Его скрутило изнутри, перетянуло ядовитыми нитями, и через пару секунд Чанёль беспомощно зарыдал, в исступлении стуча кулаком по неестественно белоснежному кафелю и повторяя такое родное, любимое «Ифань», пока в палату один за другим вбегали суетящиеся врачи и пытались вернуть Ву к жизни. Бесполезно. Бессмысленно. Безнадёжно. Ифань мёртв безвозратно. Десять минут Чанёля закончились, а с ними — жизнь Ифаня…