***
Андрэ Хольц рассеянно перебирает прошитые толстыми нитками обтрёпанные бумаги с пожелтевшими от времени корешками, вдыхая кислый запах застоявшейся древесины, заполняющий душную штабную библиотеку, и жмурится от луча солнца, просвечивающего в тихой архивной библиотеке кружащиеся в воздухе золотистые пылинки. «…считать покойным…» «…умер восьмого августа в больнице…» «…пропал без вести…» Много таких фраз, сухих и канцелярски-выверенных, означающих только одно, будничное и почти ежедневное, соседствующее с жизнью. Андрэ вытягивает с верхней полки почти не растрёпанный за последние годы документ, значащийся как номер сто двадцать четыре под буквой «К», и, аккуратно пронеся его сквозь водоворот тысяч пылинок, кладёт на стол. Солнечный зайчик прячется между перелистываемыми страницами. Ага, точно. Красные некогда чернила, ставшие почти чёрными, как запекшаяся под солнцем кровь. Трудно было бы подобрать более подходящий цвет наёмному псу. Год рождения — 1880. В 1899 году формально произведён в чин майора после сдачи экзаменов — заочно. С 1908 по 1909 — участие в гражданской войне на юго-востоке. С 1909 по 1914 — заключение в Центральной тюрьме «за государственную измену». Универсальная, формально сшитая, в любом случае убедительная отговорка. В официальные бумаги всегда вписывают лишь то, что требуется — ничего более. Андрэ молчит и, нервно колеблясь, как будто перед вынесением смертного приговора, сосредоточенно смотрит в расчерченные графы; чернильное перо зябко подрагивает в руке, не решаясь опуститься на бумагу, разрывая чужой аккуратный почерк и чуть косые, с короткими хвостиками буквы неровной грубой линией. Интересно, каким в жизни был этот человек, ветеран гражданской войны, свидетель и прямой участник ужасов демографической катастрофы, закованный в кандалы чернильных цепочек? Что любил, что ненавидел? Что сломалось, переменилось, сгорело у него после всего пережитого? Жива ли ещё его мать? Может, до сих пор ждёт возвращения. — Кто ты? За окном треплет осыпающий желтеющий цвет листьев тёплый, спустившийся с юга август, где-то далеко — наверное, на городской площади — плачет ребёнок, а поверх кого-то зовут. Стучат торопливые шаги, вертится колесо жизни, стряхивая с себя шелуху исписанных бумаг, и никто не знает, о чём думает сидящий за большим кабинетным столом, пять лет назад поступивший на службу архивариус, к чуть веснушчатому под первым солнцем носу которого прицепилась невесть как забравшаяся в библиотеку через открытую форточку пушинка. Пылинки превращаются в тёплый, мягко оседающий на лице и руках, сгорающий в дыхании времени пепел перемен.***
Роняя мелкие, почти незаметные дождинки, цепляясь за ложбинки строк, ползёт по листу, перечёркивая потемневшие слова и цифры, складывавшие на бумаге вехи короткой жизни, чёрная, блестящая на позднем летнем солнце полоса; Андрэ аккуратно закрывает армейский документ под номером сто двадцать четыре — наверное, на листе, накрывшем грубо вычеркнутую двадцать шестую строку, останется прозрачно проступивший отпечаток свежих чернил. Отнеся его на место, сухо перебирает все относящиеся к покойному документы и перекладывает их в главный архив. А потом в очередной раз, выползая из задумчивого состояния, заполняет отдельные бланки, ведущие строгий учёт всем оставившим мир настоящий армейским псам, чувствуя, что сквозь пальцы словно сыплется хрупкий, подхватываемый ветром, теряющий своё последнее тепло умирающий пепел. «Зольфа Джея Кимбли в звании майора, государственного алхимика, с третьего апреля тысяча девятьсот пятнадцатого года считать погибшим».