Не оставляйте...

С недавних пор Амано Гинджи начал замечать, что друзья стали покидать его. Все. Каждый… Шидо, Казуки, Джубей, Химико, Хевн, Нацуми… Игриво взмахнув рукой на прощание или ободряюще подмигнув, они бросали расстроенного парня одного. Даже Бан, раздраженный, нехотя уходил, иногда оборачиваясь напоследок, строгим напутствующим взглядом из-под темного глянца очков и уверенным жестом выпростанного вверх большого пальца как будто говоря лучшему другу: «Держись, брат! Ты справишься…» И тоже исчезал — вслед за остальными. Кажется, эта мука началась с того, как однажды Акабане Куродо, тревожащей тенью зловещего изящества влившийся в очередное задание мастеров возврата, непринужденным невинным движением мягко взъерошил волосы на голове оцепеневшего Гинджи, в ужасе затаившего дыхание. Он думал, что в тот миг ему придет конец… Но тот жуткий момент стал лишь началом бесконечности его одиночества. Будто своим небрежным прикосновением Доктор Шакал проклял Повелителя Молний, убийственной лаской наложив на него отворотное заклятье. Осквернив его кровью, которую пролили безжалостно-уверенные руки этого грациозного убийцы, хладнокровного виртуоза смертельного реквиема… Они разбредались, его друзья… Либо уходили веселой шумной компанией. А он, отчаявшийся и разбитый, безнадежно протягивая руку вслед удаляющимся силуэтам таких нужных, таких необходимых товарищей, мог лишь бессильно вздохнуть: — Не оставляйте… Был период, когда Гинджи думал, что все наладилось. Они собрались все вместе у Мадоки. Устроили пикник по случаю успешного завершения весьма прибыльного дела. Теплая дружеская атмосфера расслабляла, позволяла чувствовать себя в безопасности. До тех пор, пока бархатистый шелест волнуемой ветром листвы не прошептал над самым ухом вмиг оробевшего Повелителя Молний обманчиво доброжелательное: «Добрый день…» Бан был зол. Гинджи — взволнован, совсем как листва, трепещущая на ветру, чей шорох слышался обомлевшему парню в опасно чарующем голосе его проклятия, принявшего облик обворожительного демона… Мило улыбающаяся Хевн невозмутимо заявила, что его пригласила она… Бан был зол. Гинджи пребывал в полуобморочном состоянии. А Акабане-сан вел себя неприлично тихо… Расположившийся позади готового малодушно разрыдаться экс-лидера «Вольтс», не рискнувшего даже сделать попытку отстраниться, хакобия тактично молчал. Черная смоль смятения неторопливо растекалась по волнам шумного, бурлящего моря. Гулко и глухо ухающим где-то в глуби томительно щемящих реберных застенков сердцем Гинджи ощущал, как элегантная эбонитовая тьма позади него разрастается, впиваясь острыми холодными клыками в его безнадежно беззащитную душу… Мука начиналась сызнова… Пугающий и безмолвный, Акабане уверенно и любовно, словно музыкант по клавишам дорогого сердцу инструмента, изящными тонкими пальцами блуждал по напряженно скованному телу Повелителя Молний. Его изучали, убивали и вновь возвращали к жизни ловкие руки в белоснежных перчатках. Гинджи твердо знал, что скоро все прекратится, и он снова останется один. Обманчивая сказка вновь обратится в жестокий кошмар… Остужая жар увлажненной смущением кожи, холодные руки хакобии под широкой футболкой жалостливо взвывшего Повелителя Молний профессионально ощупывали ребра мастера возврата, покрывающегося липким потом от предчувствия, что ему сейчас вскроют грудную клетку и извлекут из ее недр его панически содрогающееся в конвульсиях сердце. Шидо уводит Мадоку, оправдываясь запланированной прогулкой по утопающему в закатном мареве городу… Дальше — леденящее игривое дуновение у седьмого шейного позвонка и крепче смыкающиеся в навязчивых объятиях руки поперек торса вдруг рванувшего освободиться Гинджи, и инициативная Хевн уводит за собой поспешно распрощавшуюся с ним команду. Остался только Бан, хмуро сверлящий взглядом спокойной, уверенной усмешкой отвечающего ему Акабане. Гинджи видит в лучшем друге такую близкую, такую ослепляющую надежду… Но вселяющие тревогу объятия исчезают, у седьмого шейного несильно, но ощутимо, прикусывают кожу хищные зубы, тонкие, дрогнувшие в полуулыбке губы почти невесомо касаются сияющей золотом в лучах кровавого солнца шевелюры почувствовавшего себя преданным парня, и Повелитель Молний понимает, что они сговорились… Бан решительно поднимается с примятой его весом луговой травы и, уверенно развернувшись, уходит. А Гинджи, не в силах заставить себя броситься вслед за скрывшимся в темнеющей дали горизонта другом, поверженный на прогретую за день землю своим проклятьем и черной безысходностью, способен лишь обреченно взмолиться: — Не оставляйте меня… Чуда не случилось даже в собственный День рождения Повелителя Молний. Его на сей раз никто не призывал. Демон явился сам, без помощи заклинаний шайки обратившихся в ярых последователей оккультизма друзей мастеров возврата, как всегда элегантный и учтивый, с подарком и черными бархатными розами, кропотливо и бережно созданными его собственными дьявольскими руками. В «Honky Tonk» сразу стало темнее. Неуютный, волнительный холодок юркой змейкой скользнул вдоль позвоночника вверх и свернулся шевелящимся щекочущим клубком между лопаток. Гинджи бросило в жар… Контраст неизменно преследовал его, когда Доктор Шакал был рядом… Акабане снова вел себя тихо. И неприлично. Настолько, что леди обильно пускали носом кровь, а джентльмены многозначительно откашливались, попутно стараясь всеми правдами и неправдами удержать дико рычащего и бушующего Мидо… Прижатый намертво к барной стойке, в лоскутах парадной рубашки, изрезанной на аккуратные тонкие полосы, Гинджи суетливо вертелся в умело усыпляющих бдительность, но пробуждающих немыслимую панику руках своего проклятия, размеренно шепчущего ему на ухо витиеватый заговор, полуобнаженного, стройного, с пьянящей смертельной улыбкой на красивом лице с мраморно-четкими чертами. Повелитель Молний дрожал и — не мог понять причину своего страха, расплавляющего в раскаленную аморфную массу его сознание… И, то ли боясь выглядеть предателем в глазах уже успевших ретироваться друзей, а особенно — Бана, вновь перекинувшегося убийственно-мрачным, но благословляющим взглядом с отвлекшимся на мгновение от вожделенной добычи Акабане; то ли опасаясь освободить, наконец, ставшее зверским и необузданным за долгое время бесплодного приручения желание, истомившее все его естество, Гинджи из последних сил, захлебываясь жестко сдавившим его горло спазмом вырвавшейся на волю жажды, в пустоту бара, коварно подмигивающего светом внезапно и синхронно вышедших из строя ламп, отчаянно прокричал: — Не оставляйте меня наедине с Акабане!..