Сны

Когда Айдо снятся плохие сны, он идет в постель Каина. Это привычка, сложившаяся в детстве, искренняя вера в то, что брат защитит от эфемерных чудовищ. Маленькие ручки обвивали его шею, и Акацуки прижимался щекой к взмокшему лбу, шепча, что все в порядке, все позади, и это был просто сон. Пусть Ханабуса снова закроет глаза, он обещает, что кошмаров больше не будет. И Айдо засыпал, убаюканный его теплом, и действительно, чудовища не возвращались. Годы спустя вера Ханабусы непоколебима. Атмосфера в мире накаляется, мрак ночи усиливается светом кроваво-красной луны – дурного предзнаменования, а Ханабуса в промозглые послеполуденные часы по-прежнему ищет спасения рядом с Акацуки в его постели, под одним на двоих одеялом. Кошмары жизни более реальны и безжалостнее самых уродливых чудовищ из царства Морфея, и вряд ли Акацуки способен хоть как-то защитить кузена – не от снов, а действительности. Но у Ханабусы, как всегда, свое мнение: он придвигается до иссушающей горло близости, переплетая тонкие пальцы на его спине, и жмется губами к ходуном ходящему кадыку. "Я хочу забыться. Спаси меня", – шепчет сладко и просяще и выгибается навстречу, когда его опрокидывают на простыни. Для них двоих это и есть сон, блаженство до вершины неба, забвение от реальности. Это слепящий золотой, как цвет волос Ханабусы, и тени кошмаров истлевают до пустоты в этом сиянии. Они оба сгорают и возрождаются в незамкнутом круге быстротечных дневных часов, и ощущают себя живыми именно в те мгновения, когда дышат урывками через соединенные в поцелуе губы. Айдо больше не снятся плохие сны, которые беспокоили его в детстве. Он вообще не видит теперь "снов" в понятном для остальных смысле: картинок, посланных подсознанием. Его детская привычка приходить в постель Каина никуда не исчезла, а вера в то, что брат – возлюбленный – защитит его от всего, реального и выдуманного, крепка, как и прежде. В самом-то деле хоть, что-то должно оставаться неизменным в бушующем, как шторм, мире.