Ничто не вечно

— Как ты думаешь, куда попадают жнецы после смерти? — мечтательно спрашивает Грелль, накручивая длинную прядь волос на палец. Уильям даже не удостаивает его взглядом, продолжая наблюдать за минутной стрелкой часов на своем запястье. — Глупый вопрос. Мы и есть смерть. Небо над ними висит темное, насыщенного синего оттенка, по-осеннему однородное, ровное, без звезд. Вдалеке виднеются очертания города: изломы крыш, острые пики соборов, темные провалы площадей. До рассвета — целая вечность. Самое время для душевных разговоров. Грелль недовольно надувает губы. — Нет-нет-нет, мой дорогой, со мной этот номер не пройдет. Ты и сам понимаешь, о чем я. Не мы формируем списки тех, кто должен умереть. Мы — просто исполнители. Наша должность только звучит гордо, а на деле мы просто бегаем по миру, пытаясь выполнить план, составленный для нас кем-то ещё. — Только не говори мне, что ты недоволен своей работой, — Уильям удивленно и немного насмешливо вскидывает бровь. — Ой, нет, не дождешься. Однако это не отвечает на мой вопрос. — Откуда вдруг такой интерес, позволь узнать? — Ну, ты же знаешь, какой я любопытный. Люблю задавать всем вокруг сложные задачки. Постоянно думаю о том, смогу ли я болтать ногами, сидя на облаке, если на очередной облаве нарушителей меня прикончит какой-нибудь демон. — Не прикончит. — Да-да, Уильям, ты закроешь меня своей широкой грудью и всё такое. Но мы опять отходим от темы. Неужели только меня волнует, есть ли у нас хоть что-то похожее на душу или пленку с воспоминаниями? Ты сам говорил, что я слишком несерьезен и мало думаю о будущем — так вот, радуйся. И не смей смотреть на часы, когда я с тобой разговариваю! Не бойся, мой милый, на сбор душ мы точно успеем. Смерть всегда приходит вовремя. — Смерть — да, а вот ты, Сатклифф… — Тс-с-с, — пренебрежительно отмахивается он, — исчезни. Ветер приносит запахи дождя и реки. Грелль чуть потягивается, греет ладони собственным дыханием, потом снова прячет руки в карманы плаща. Когда-то он принадлежал мадам Рэд, и на его рукаве до сих пор осталось пятнышко крови, от которого Грелль так и не решился избавиться. Он изредка смотрит на него, проводит по нему пальцами. Анжелина умерла так давно, что её могила на кладбище заросла сорной травой, а надпись на мраморе стерлась от дождей и ветра. Этот плащ — единственное напоминание, которое осталось у Грелля, и оно лишь раззадоривает, подогревает интерес к теме смерти. Засохшее пятнышко крови — его личное memento mori, наглядное подтверждение того, что рано или поздно всему приходит конец. Глупо, конечно, волноваться о чем-то подобном: жнецы живут очень долго, масштабных стычек с демонами не было очень давно, жизнь течет своим чередом — до ужаса мирно и размеренно. Поколения людей сменяют друг друга, но для богов Смерти время течет иначе, для них человеческая жизнь — лишь миг. За сотни лет смерть так и не стала для Грелля рутиной. — Ты когда-нибудь видел, как умирают жнецы? — спрашивает он, украдкой бросая взгляд на Уильяма. Тот на секунду мрачнеет, и невнимательный собеседник наверняка не заметил бы этого, но Грелль знает Уильяма давно, а потому привык выискивать на его практически нечитаемом лице даже малейшие признаки эмоций. Уильям не хмурится, не поджимает губы, но его взгляд вдруг становится пустым и холодным. Грелль сразу понимает, какой ответ его ждет. — Да. Ему хочется расспросить подробнее, вытрясти каждую крупинку информации, но что-то останавливает его, заставляет быть осторожным. Уильям чаще работал «в поле», когда они только поступили на службу в Управление, он видел больше. Он видел так много, что иногда Греллю хочется вскрыть ему череп и вытрясти все тревожащие воспоминания из его головы. Но это, разумеется, бессмысленно. Именно благодаря своему опыту Уильям уже добрую сотню лет возглавляет их отдел. Начальству плевать на чужие душевные раны, пока работа выполняется качественно и в срок. Любопытство пересиливает тактичность, и Грелль сдается. — Расскажи? — робко просит он, а потом поспешно добавляет. — Если, конечно, можешь. Уильям поправляет очки — он часто так делает, когда чувствует себя неуютно, и тем ценнее тот факт, что даже несмотря на свои противоречивые чувства, он начинает говорить: голос звучит напряженнее, чем обычно, фразы становятся короче. В этом весь Уильям: пытаясь отгородиться от тяжелых, гибельных переживаний, он превращает любую волнующую историю в перечень сухих фактов. — В окрестностях Лондона обосновалась банда демонов. Они поглощали души без контракта. Мы должны были устранить их, но… недооценили. Наш отряд попал в ловушку, завязалась драка. Один из диспетчеров выронил оружие. Демон подхватил эту Косу и ударил его. — На что это было похоже? Грелль чуть склоняет голову набок, не сводя с Уильяма пристального взгляда. Тот хмурится, вспоминая. — Не было пленки. Ничего особенного. Рана не затягивалась, делать перевязку было бесполезно. Он истек кровью и умер. Как обычный человек. Нам приказали не распространяться об этом. — Не было пленки? Ты уверен? — Да, Сатклифф, уверен, — немного раздраженно отвечает Уильям, снова поправляя очки. — Я хорошо помню, что произошло в тот день. Он замолкает, ясно давая понять, что больше говорить здесь не о чем. Грелль выглядит озадаченным. Его всегда интересовало, почему их можно убить только с помощью Косы — оружия, которое должно защищать, которое помогает жнецам исполнять своё предназначение в этом мире. Грелль помнит момент, когда впервые в жизни взял в руки Косу: тогда испытал нечто божественное и немного пугающее, как если бы между его пальцев струился сам солнечный свет — неукротимый, непобедимый, но в то же время обжигающий до мяса и костей. С самых тех пор Грелля никогда не покидало чувство чужого присутствия, словно кто-то более мудрый и могущественный даровал ему своё благословение, возложив на его плечи почетное бремя. Он всегда догадывался о том, кто именно является его покровителем. Грелль уверен, что и его коллеги переживали нечто похожее. Никто из них никогда не пытался заговорить об этом: все знали правду, но боялись произносить её вслух. Но почему-то именно сейчас, будучи вместе с Уильямом на задании, сидя на крыше одного из домов и ожидая назначенного часа, он чувствует себя смелее, чем обычно. Ему хочется получить подтверждение своей сумасшедшей догадки. — Что же тогда случается с нашими воспоминаниями? — Никто не знает наверняка, — Уильям выглядит напряженным, но этот вопрос явно волнует и его тоже. — Об этом не принято говорить, — он замолкает, а потом с неохотой добавляет. — Я только однажды слышал, как другой жнец открыто делился своими предположениями на этот счет. — Кто это был? — Ты знаешь его. Гробовщик, бывший Легендарный жнец. Шинигами без очков. Я пару раз был с ним на заданиях, когда только устроился в Управление. — Вау, я и забыл, что вы вместе работали! — тут же оживляется Грелль. — И что же случилось? Расскажи мне всё! На лицо Уильяма словно ложится тень. — Когда я познакомился с ним, он уже был немного сумасшедшим. Он всегда говорил о смерти так, будто она была для него живым существом. «Она собирает души жнецов и носит их в кармане, как мелкие монетки», — повисает краткая пауза длиною в пару вдохов. — Жнецам не нужны пленки с воспоминаниями, поскольку смерть и так всегда следит за своими подопечными. Когда кто-то из нас умирает, мы просто растворяемся, становимся её частью. Так он считал. Повисает безжизненная, тяжелая тишина. Грелль сдавленно вздыхает и прикрывает глаза. Он пытается представить себе бездонную темноту, которая способна поглотить и чувства, и мысли, и воспоминания. Большую часть своей жизни он только и делал, что наблюдал за чужими смертями, а потому свыкся с идеей о том, что рано или поздно всё исчезает, но оставляет после себя хоть какой-то след — будь то плёнка или плащ с пятном крови на рукаве. Теперь ему придется приучить себя к мысли, что это правило справедливо только для людей. Для жнецов смерть — это лишенная всего изнанка существования, полное забвение, слияние с пустотой. Это восхищает до одури и пугает до паники. Наверное, что-то подобное испытывают все, вне зависимости от того, сколько им удалось прожить на этом свете. — Давно хотел спросить: что ты чувствуешь, когда забираешь душу? Или когда просматриваешь пленку? — Ничего, — с нажимом отвечает Уильям. — Сочувствие по отношению смертным противоречит должностной инструкции и провоцирует профессиональную деформацию. Грелль мастерски пропускает нотации мимо ушей, но ухватывает суть. — А я вот тоже ничего. Знаешь, когда мы только начали собирать души, я тщательно просматривал историю каждого человека, надеясь найти причины, по которым его смерть можно отложить. Раньше мне хотелось спасти кого-нибудь, подарить лишнее время. Теперь мне намного проще бездумно убивать, не запоминая ни имен, ни лиц. Может, это и есть профессиональная деформация, как считаешь? Уильям медлит с ответом, и Грелль поворачивается к нему, натыкаясь на нехарактерно мягкий, понимающий взгляд. Почему-то от него становится только хуже. — Мы не сможем выполнять свою работу, если будем идти на поводу у жалости, — Уильям кладет руку на его плечо и легонько сжимает. — Жнецы должны быть не добрыми, а справедливыми. Ты не хуже меня это знаешь. — О да, — горько усмехается он. — Тогда и нам не стоит ожидать другого обращения. Наверное, Гробовщик прав. Наверное, смерть настолько же безжалостна, как и мы сами. Уильям молчит, задумавшись, и эмоции вновь уходят с его лица. Впервые за долгое время Грелль чувствует себя наедине с собственными мыслями. По тонкой ткани небосвода ползут первые отголоски блеклого, выцветшего солнца. Приближается назначенный час — люди умирают часто, каждую минуту, у жнецов всегда есть работа. Они будут нужны до тех пор, пока однажды их, одного за другим, не укутают во тьму, всеобъемлющую и теплую, как материнская любовь. Давным-давно вместе с Косой каждый из них получил одновременно и проклятие, и благословение. Теперь поздно что-либо менять. — Как бы там ни было, жить вечно — это всё равно не для меня, — Грелль поднимается на ноги, лениво потягиваясь и стряхивая несуществующие пылинки с брюк. — Ужасно скучно. Со временем успеешь испробовать всё, и даже сама жизнь неизменно надоест. Устанешь ждать, пока весь этот фарс закончится. Бр-р-р, как представлю — так хочется удавиться. — Об этом не волнуйся, — откликается Уильям, едва заметно улыбаясь. — Вечность никому из нас не грозит.