Художник, что рисует смерть

Каникулы закончились, жара постепенно спадала. Возвращение в школу радовало и одновременно печалило. Саваде нравилась обыденная атмосфера, ежедневные занятия, дающие когда-то недоступные ему знания, возможность больше времени проводить в мастерской. Правда последнее удовольствие пока больше печалило из-за отсутствия красок, а до собрания представителей клубов оставалась ещё неделя. Что умаляло радость, так это удвоенная из-за уроков и домашнего задания нагрузка, ведь Реборн и не думал делать ученику поблажек. Впрочем, Савада и не просил. Он становился сильнее. Чтобы защитить дорогих людей, раз вытащить из ямы под названием «мафия» ему не судьба. Он видел будущее. Знал, что они будут счастливы, — и это было самым главным. По возможности, конечно, ограничит влияние подпольного мира на тех, кто рядом, подарит нормальную жизнь, насколько получится. Позаботится об образовании. Так он решил, когда разглядывал ненароком украденный пропуск. Защитить он сможет, как доказала базука десятилетия, оставалось только не сдавать позиции, чтобы увиденного будущего добиться. — …Савада-кун, о ком я только что говорила? — вывел из размышлений голос учителя. — А? Прошу прощения, я не слушал, — признался Савада, не видя смысла лгать. — Тогда, полагаю, ты не будешь против написать к следующему уроку эссе о Тони Бории и его произведении «Томосетсу Таинодачи». — А почему у главного героя книги такое странное имя, он же итальянец? — перебил учительницу один из особенно заинтересовавшихся учеников, за каникулы перечитавший все книги из школьной программы на предстоявший семестр. — О, это одна из особенностей произведения — анаграммы. Автор писал о своём близком друге, чьё имя не желал упоминать, не желая тревожить дух того, кто помог ему исполнить мечту стать писателем. Но и менять имя не думал. Потому он назвал его просто «Дорогой Друг»* и перемешал слоги. Так же он поступил и со своим настоящим именем, Нибори Ито. Учительница продолжала говорить, но Савада был больше не способен воспринимать информацию. Нибори… Дыхание перехватило. Только что учительница литературы в настоящем назвала имя единственного друга Савады из прошлого, единственного человека, который знал о нём всё, но всё равно поддерживал. Единственный, от которого Савада не ждал предательства. Теперь он был знаменитым, как и гласило его имя. Теперь он увековечил своё имя в истории… Теперь от него остались только мысли, напечатанные на листах бумаги, воспевающие того, кого помнить не стоило вовсе. — Савада-кун, опять витаешь в облаках? — напомнила о себе учительница. — Нет-нет, я вас внимательно слушаю! — попытался оправдаться Савада, сбитый с толку от нахлынувших эмоций: скорби, самоненависти и сожаления. — Ты какой-то бледный. Плохо себя чувствуешь? — Нет… Не знаю. Савада окончательно запутался в своих ощущениях. Прошлое, настоящее и будущее слилось воедино, и прошлое окрашивало всё сущее в чёрный цвет, утягивало в тёмный омут, в котором Савада когда-то увяз. И новая жизнь, что казалась спасением, становилась проклятием. — Зайди в медпункт. Если заболел, о задании можешь забыть. Лучше подлечись, за здоровьем надо следить. Савада не стал спорить. Оставив вещи в классе, но прихватив обсуждаемую книгу, он вышел. Остановился у первого открытого окна, глубоко вдыхая тёплый летний воздух, уже не столь горячий, как на каникулах. Савада не был болен. Да и был бы, всё равно написал заданное эссе. Во дворе, в тени от дерева, он принялся за чтение. В посвящении говорилось, что история не просто была основана на реальных событиях, что это правдивая история жизни одного замечательного человека. Савада горько усмехнулся. «И как эта книга могла стать популярной, если в ней только правда. Правда о моей… нашей жизни?» «Знакомство» — гласила глава. Нибори с дотошной подробностью описал тот день, оставалось только поражаться, как он всё запомнил. Савада сам многое запамятовал, многому не придавал значения, только сейчас увидев, насколько, казалось бы, несущественные мелочи играли большую роль. Нибори видел мир иначе. Смотрел на то же, что и Савада, но видел другое. Там, где Савада видел тьму, мимо взора Нибори не ускользал чистейший свет. Началось всё с мелочи: Савада помог найти дорогу иностранцу, впервые приехавшему в Италию. Был тот до этого в других городах страны, а в этом же впервые. Савада сам не понимал, каким образом незнакомцу удалось его разговорить, но в итоге это быстро стало неважно. Перелистывая страницы, Савада грустно улыбался. И ведь действительно правду писал. Самую настоящую, без прикрас. Только вот языком своим, необычным и чарующим, потому невозможно было оторваться. Очень быстро стало интересно, чем же Нибори закончил книгу. «Последняя миссия». Неоригинальное говорящее название. Читать было тяжело, в горле застрял ком. Савада себя ненавидел, но всё равно бы поступил так же неразумно. Отправился бы в логово человека, которого поклялся убить, и… Выжил?! Савада не мог поверить прочитанному. Нибори сделал из него героя, описав триумфальное возвращение! Сердце укололо острой болью. Так не должно было быть! Невозможно было отделаться от чувства, что это неправильно. «Зачем? — задрожал Савада. — Зачем?! Это ложь! Всё было не так!» Но правда теперь оставалась только при нём, и рассказать её он не мог никому. Он не мог никому поведать историю своей смерти. Или перерождения? Не имело значения! Так как же на самом деле закончилась последняя миссия? Савада помнил, как вчера.

* * *

Вечер казался особенно мрачным из-за сгустившихся туч, поливающих город ливневым дождём. Тьма была его другом, а лишний шум скрывал звук шагов, пусть и без того неслышных. Сегодняшняя ночь ожидалась быть кровавой. Он так решил. Решил поставить точку из кровавых чернил. — Одумайся! — не прячась от дождя, просил японец, не смея вцепиться в руку друга: знал, что не хватит сил. Но больно было ему смотреть, как близкий человек собирался таким зверским образом покончить с собой. Не верил он, что друг выживет. Да и друг тоже давно простился с этим миром. — Знаешь, наверное, прозвучит смешно, но я собираюсь выжить. Мужчина за сорок смотрел на японца без толики сомнения во взгляде. Нибори собирался вернуться на родину в следующем году или через год, забрав с собой дорогого друга. Он хотел спасти его от изъедавшей душу ненависти. Нибори не принимал месть, не видел в ней освобождения, но понимал, что друга остановить и вразумить не сможет. Впрочем, мужчина и сам устал от жизни, полной криков боли, крови и смертей. Он почти ушёл на покой, но шанс уничтожить целую мафиозную семью, причастную к гибели его жены и ребёнка, упустить не мог. Тлеющие угли озлобленности вновь разгорелись ярким пламенем, пламенем ярости, пылающим на огненной палитре. В последний раз Нибори наблюдал, как его друг-художник рисовал на туманном холсте, вычерчивая линии, подчёркивая тени — и всё это только тремя видами пламени, изредка смешивая их. Мужчина нарисовал льва с янтарно-туманными глазами. И как только он закончил — животное сошло с полотна. Нибори всегда этот момент казался сказкой. Старался он не думать, что это волшебство было создано для убийства. — Пообещай! — окликнул друга напоследок Нибори. — Я вернусь. Обещаю, мы вместе отправимся в твою страну. Со своим верным напарником — ожившей картиной — художник направился к логову заклятого врага. В обители грязи и тьмы он убивал своим пламенем всех без разбора, напрямую не марая руки. Комнаты, в которые хозяин не заходил, зачищал огненный зверь, разрывая жертвы, перегрызая им глотки. До босса добрался быстро, нигде не задерживаясь, — тревогу поднять толком не успели. Художник выбрал особенный день, когда мафиозная группировка теряла бдительность. Немногие знали об уязвимости семьи, немногие были настолько безумны, чтобы напасть, немногие обладали достаточной силой, чтобы даже такую ослабленную семью перебить. Мужчина всё спланировал до мелочей, потому добрался до своей конечной цели. Остановившись напротив босса, художник спросил: — Ты помнишь меня? Ему неважно было, насколько пафосно звучали его слова, это не имело значения. Ничто не имело значения в тот момент, но ему всё же хотелось узнать ответ. Босс же отвечать не собирался. Перед ним стоял его палач. Как глава семьи, босс имел множество врагов, о которых даже не подозревал. Кому-то «за дело» доставалось, кому-то случайно перепадало — всех не припомнить было. Но чтобы кто-то был настолько силён… Нет, босс и помыслить не мог. Художник взмахнул мастихином, но босс сумел защититься. Он не просто так занимал руководящую позицию. Его пламя Неба было не так ярко выражено, потому нанести серьёзные повреждения да перейти в атаку возможности не представлялось. К тому же художник использовал огненного зверя и иллюзии. Слабые, но в пылу боя сбивающие с толку. Исход битвы был предрешён. Никого не осталось. Разве что какая любовница затесалась в комнате за кабинетом босса. Уже было неважно. Художник стоял ошарашенный содеянным, не верящий в победу. Он не испытал облегчения, он не чувствовал удовлетворения. Наоборот, что-то гложило его изнутри, а волоски на спине становились дыбом. Он чувствовал себя отвратно, тошнота подступала к горлу, почему-то слезились глаза. «Конец… Всё кончено… Наконец…» Вдруг последняя дверь тихонько открылась. Художник поднял взгляд, чтобы увидеть, кто покажется из-за двери. Зверь уже растворился, сгорел в воздухе, но верный мастихин был твёрдо зажат в руке. Оставалось закончить с зачисткой, и можно было возвращаться к Нибори. Он приготовился нанести последний удар. К ужасу художника, в кабинет вошёл двенадцатилетний мальчик. На руке его красовалась семейная татуировка: гарцующий конь, череп и первая буква названия семьи. В этой же руке мальчик держал пистолет. — Папа? — неуверенно позвал он. Не услышав ответа, мальчик вопросительно посмотрел на художника. В глазах его читалась боль и нарастающая ненависть. — Зачем? Зачем?! — повторил мальчик, наставляя дуло пистолета на убийцу. Его руки дрожали, но уверенность в глазах говорила, что он нажмёт на спусковой крючок и не промажет. Художник понял, что проиграл. Он не сумеет завершить чистку. С тех самых пор, как на его глазах умер старший брат, он не мог убивать детей до определённого возраста, психологический блок, который никак не мог побороть. Какими бы ни были отъявленными отморозками мелкие гадёныши, художник не мог причинить им вреда. Вот и теперь он не мог ничего поделать со своей беспомощностью: ни убить оставшуюся ключевую фигуру семьи, ни уйти. «Прости, Нибори. Кажется, я никогда не попаду в Японию».